Неточные совпадения
— Он сказал… прежде кивнул пальцем, а потом уже сказал: «Янкель!» А я: «Пан Андрий!» — говорю. «Янкель! скажи отцу, скажи брату, скажи козакам, скажи запорожцам, скажи всем, что отец — теперь не отец мне, брат — не брат, товарищ — не товарищ, и что я с ними буду
биться со всеми.
Со всеми буду
биться!»
— Как же хочешь ты
со мною
биться? разве на кулаки?
А если до сих пор эти законы исследованы мало, так это потому, что человеку, пораженному любовью, не до того, чтоб ученым оком следить, как вкрадывается в душу впечатление, как оковывает будто сном чувства, как сначала ослепнут глаза, с какого момента пульс, а за ним сердце начинает
биться сильнее, как является
со вчерашнего дня вдруг преданность до могилы, стремление жертвовать собою, как мало-помалу исчезает свое я и переходит в него или в нее, как ум необыкновенно тупеет или необыкновенно изощряется, как воля отдается в волю другого, как клонится голова, дрожат колени, являются слезы, горячка…
Учитель часто
бился с ним и почти всякий раз
со вздохом прибавлял...
— Следовательно, двое, и вот шестьдесят лет,
со всеми маленькими явлениями, улеглись в эту теорию. И как ловко пришлось! А тут мучаешься,
бьешься… из чего?
— Наутро, — продолжала Софья
со вздохом, — я ждала, пока позовут меня к maman, но меня долго не звали. Наконец за мной пришла ma tante, Надежда Васильевна, и сухо сказала, чтобы я шла к maman. У меня сердце сильно
билось, и я сначала даже не разглядела, что было и кто был у maman в комнате. Там было темно, портьеры и шторы спущены, maman казалась утомлена; подло нее сидели тетушка, mon oncle, prince Serge, и папа…
— Но как могли вы, — вскричал я, весь вспыхнув, — как могли вы, подозревая даже хоть на каплю, что я знаю о связи Лизы с князем, и видя, что я в то же время беру у князя деньги, — как могли вы говорить
со мной, сидеть
со мной, протягивать мне руку, — мне, которого вы же должны были считать за подлеца, потому что,
бьюсь об заклад, вы наверно подозревали, что я знаю все и беру у князя за сестру деньги зазнамо!
Когда мы подошли к реке, было уже около 2 часов пополудни.
Со стороны моря дул сильный ветер. Волны с шумом
бились о берег и с пеной разбегались по песку. От реки в море тянулась отмель. Я без опаски пошел по ней и вдруг почувствовал тяжесть в ногах. Хотел было я отступить назад, но, к ужасу своему, почувствовал, что не могу двинуться с места. Я медленно погружался в воду.
— Хотите
со мной об заклад
побиться? — заговорил он вдруг довольно громко.
В течение целых шестидесяти лет, с самого рождения до самой кончины, бедняк боролся
со всеми нуждами, недугами и бедствиями, свойственными маленьким людям;
бился как рыба об лед, недоедал, недосыпал, кланялся, хлопотал, унывал и томился, дрожал над каждой копейкой, действительно «невинно» пострадал по службе и умер наконец не то на чердаке, не то в погребе, не успев заработать ни себе, ни детям куска насущного хлеба.
Обстоятельства были так трудны, что Марья Алексевна только махнула рукою. То же самое случилось и с Наполеоном после Ватерлооской битвы, когда маршал Груши оказался глуп, как Павел Константиныч, а Лафайет стал буянить, как Верочка: Наполеон тоже
бился,
бился, совершал чудеса искусства, — и остался не при чем, и мог только махнуть рукой и сказать: отрекаюсь от всего, делай, кто хочет, что хочет и с собою, и
со мною.
Сильно
билось сердце, когда я его увидел
со всеми шнурками и шнурочками, с саблей и в четвероугольном кивере, надетом немного набок и привязанном на шнурке.
«Очень, — отвечал я, — все, что ты говоришь, превосходно, но скажи, пожалуйста, как же ты мог
биться два часа говорить с этим человеком, не догадавшись с первого слова, что он дурак?» — «И в самом деле так, — сказал, помирая
со смеху, Белинский, — ну, брат, зарезал!
Харитина старалась не думать об этом, даже принималась
со страха молиться, а в голове стояла одна мысль, эта же мысль наполняла всю комнату и, как ночная птица,
билась с трепетом в окно.
На улицу меня пускали редко, каждый раз я возвращался домой, избитый мальчишками, — драка была любимым и единственным наслаждением моим, я отдавался ей
со страстью. Мать хлестала меня ремнем, но наказание еще более раздражало, и в следующий раз я
бился с ребятишками яростней, — а мать наказывала меня сильнее. Как-то раз я предупредил ее, что, если она не перестанет бить, я укушу ей руку, убегу в поле и там замерзну, — она удивленно оттолкнула меня, прошлась по комнате и сказала, задыхаясь от усталости...
Природа раскинулась кругом, точно великий храм, приготовленный к празднику. Но для слепого это была только необъятная тьма, которая необычно волновалась вокруг, шевелилась, рокотала и звенела, протягиваясь к нему, прикасаясь к его душе
со всех сторон не изведанными еще, необычными впечатлениями, от наплыва которых болезненно
билось детское сердце.
— Зачем, скажите, затесался к вам этот мальчишка, князь? — сказал он вдруг с такою явною досадой и даже
со злобой, что князь удивился. —
Бьюсь об заклад, у него недоброе на уме!
Кишкин подсел на свалку и с час наблюдал, как работали старатели. Жаль было смотреть, как даром время убивали… Какое это золото, когда и пятнадцать долей
со ста пудов песку не падает. Так,
бьется народ, потому что деваться некуда, а пить-есть надо. Выждав минутку, Кишкин поманил старого Турку и сделал ему таинственный знак. Старик отвернулся, для видимости покопался и пошабашил.
Иван Семеныч
бился со стариками целых два дня и ничего не мог добиться. Даже был приглашен к содействию о. Сергей, увещания и советы которого тоже не повели ни к чему. Истощив весь запас своей административной энергии, Иван Семеныч махнул рукой на все.
— Я сама повезу… Давно не видалась
со скитскими-то, пожалуй, и соскучилась, а оно уж за попутьем, — совершенно спокойно, таким же деловым тоном ответила Таисья. — Убивается больно девка-то, так оземь головой и
бьется.
Я иногда лежал в забытьи, в каком-то среднем состоянии между сном и обмороком; пульс почти переставал
биться, дыханье было так слабо, что прикладывали зеркало к губам моим, чтоб узнать, жив ли я; но я помню многое, что делали
со мной в то время и что говорили около меня, предполагая, что я уже ничего не вижу, не слышу и не понимаю, — что я умираю.
И мало спустя времечка побежала молода дочь купецкая, красавица писаная, во сады зеленые, входила во беседку свою любимую, листьями, ветками, цветами заплетенную, и садилась на скамью парчовую, и говорит она задыхаючись,
бьется сердечко у ней, как у пташки пойманной, говорит таковые слова: «Не бойся ты, господин мой, добрый, ласковый, испугать меня своим голосом: опосля всех твоих милостей, не убоюся я и рева звериного; говори
со мной, не опасаючись».
Голова моя закружилась от волнения; помню только, что я отчаянно
бился головой и коленками до тех пор, пока во мне были еще силы; помню, что нос мой несколько раз натыкался на чьи-то ляжки, что в рот мне попадал чей-то сюртук, что вокруг себя
со всех сторон я слышал присутствие чьих-то ног, запах пыли и violette, [фиалки (фр.).] которой душился St.-Jérôme.
Я плюнул ему в лицо и изо всей силы ударил его по щеке. Он хотел было броситься на меня, но, увидав, что нас двое, пустился бежать, схватив сначала
со стола свою пачку с деньгами. Да, он сделал это; я сам видел. Я бросил ему вдогонку скалкой, которую схватил в кухне, на столе… Вбежав опять в комнату, я увидел, что доктор удерживал Наташу, которая
билась и рвалась у него из рук, как в припадке. Долго мы не могли успокоить ее; наконец нам удалось уложить ее в постель; она была как в горячечном бреду.
— Вы не хотите
со мной ужинать! Ведь это даже смешно. Pardon, mon ami [извините, мой друг (франц.)], но ведь это… возмутительная щепетильность. Это уж самое мелкое самолюбие. Тут замешались чуть ли не сословные интересы, и
бьюсь об заклад, что это так. Уверяю вас, что вы меня обижаете.
Через час мать была в поле за тюрьмой. Резкий ветер летал вокруг нее, раздувал платье,
бился о мерзлую землю, раскачивал ветхий забор огорода, мимо которого шла она, и с размаху ударялся о невысокую стену тюрьмы. Опрокинувшись за стену, взметал
со двора чьи-то крики, разбрасывал их по воздуху, уносил в небо. Там быстро бежали облака, открывая маленькие просветы в синюю высоту.
— Трудится бездарный труженик; талант творит легко и свободно…» Но, вспомнив, что статьи его о сельском хозяйстве, да и стихи тоже, были сначала так, ни то ни се, а потом постепенно совершенствовались и обратили на себя особенное внимание публики, он задумался, понял нелепость своего заключения и
со вздохом отложил изящную прозу до другого времени: когда сердце будет
биться ровнее, мысли придут в порядок, тогда он дал себе слово заняться как следует.
— Не стану
биться с наймитом! — произнес он гордо. — Невместно боярину Морозову меряться
со стремянным Гришки Скуратова.
Со всадником там пеший
бьется...
Но это было очень трудно: мало того что стебель кололся
со всех сторон, даже через платок, которым я завернул руку, — он был так страшно крепок, что я
бился с ним минут пять, по одному разрывая волокна.
В его груди больно
бились бескрылые мысли, он
со стыдом чувствовал, что утреннее волнение снова овладевает им, но не имел силы победить его и, вдыхая запах тела женщины, прижимал сомкнутые губы к плечу её.
Положение отряда Милославского, из которого не оставалось уже и третьей доли, становилось час от часу опаснее: окруженный
со всех сторон, стиснутый между многочисленных полков неприятельских, он продолжал
биться с ожесточением; несколько раз пробивался грудью вперед; наконец свежая, еще не бывшая в деле неприятельская конница втеснилась в сжатые ряды этой горсти бесстрашных воинов, разорвала их, — и каждый стрелец должен был драться поодиночке с неприятелем, в десять раз его сильнейшим.
Со мной не было сачка, потому что я удил мелкую рыбу, и я должен был посылать за ним домой; итак, около получаса щука, проглотившая далеко крючок,
билась и металась на одном волоске и не могла перегрызть его.
Я сам видел, как оперившийся совсем утенок, или, лучше сказать, молодая утка, с ужасным криком от испуга и боли, хлопая по воде крыльями и даже несколько приподымаясь с воды, долго
билась со щукой, которая впилась в заднюю часть ее тела; видел также, как большой язь таскал за собой небольшую щуку, схватившую его за хвост.
Когда-то, месяца три или четыре тому назад, во время катанья по реке большим обществом, Нина, возбужденная и разнеженная красотой теплой летней ночи, предложила Боброву свою дружбу на веки вечные, — он принял этот вызов очень серьезно и в продолжение целой недели называл ее своим другом, так же как и она его, И когда она говорила ему медленно и значительно,
со своим обычным томным видом: «мой друг», то эти два коротеньких слова заставляли его сердце
биться крепко и сладко.
Когда он трое или четверо суток не бывал в их доме, воспоминание о ней заставляло его сердце
биться со сладкой и тревожной грустью.
Илья знал до мелочей жизнь Перфишки, видел, что он
бьётся, как рыба об лёд, и уважал его за то, что он всегда
со всеми шутил, всегда смеялся и великолепно играл на гармонии.
— Придем… Скоро уж звонок, побегу чижа продавать, — объявил Ежов, вытаскивая из кармана штанишек бумажный пакетик, в котором
билось что-то живое. И он исчез
со двора училища, как ртуть с ладони.
Он чувствовал себя худо —
со всех сторон его окружала тьма, было холодно, изо рта в грудь проникал клейкий и горький вкус пива, сердце
билось неровно, а в голове кружились, точно тяжёлые хлопья осеннего снега, милые мысли.
Он присматривался к странной жизни дома и не понимал её, — от подвалов до крыши дом был тесно набит людьми, и каждый день с утра до вечера они возились в нём, точно раки в корзине. Работали здесь больше, чем в деревне, и злились крепче, острее. Жили беспокойно, шумно, торопливо — порою казалось, что люди хотят скорее кончить всю работу, — они ждут праздника, желают встретить его свободными, чисто вымытые, мирно,
со спокойной радостью. Сердце мальчика замирало, в нём тихо
бился вопрос...
Стоим это ночью в цепи… Темь — зги не видно… Тихо… Только справа где-то, внизу, море рокочет… И чем шибче
бьются валы, тем спокойнее на душе. Знаешь, когда бурный прибой, то и неприятель на берег с судов не высадится, значит —
со стороны моря не бойся, только вперед гляди-поглядывай.
— В некотором самодовольстве и спокойствии!.. Стоять вечно в борьбе и в водовороте — вовсе не наслаждение:
бейся, пожалуй, сколько хочешь, с этим дурацким напором волн, — их не пересилишь; а они тебя наверняка или совсем под воду кувыркнут, а если и выкинут на какой-нибудь голый утесец, так с такой разбитой ладьей, что далее идти силы нет, как и случилось это, например,
со мной, да, кажется, и с вами.
Лидия. Я не знаю, что
со мной сделалось. Я не любила тебя прежде и вдруг привязалась так страстно. Слышишь, как
бьется сердце? Друг мой, блаженство мое! (Плачет.)
— Нет, не его, а моим, — перервал Зарядьев. — Я
бился с ним о завтраке — и выиграл. Он спорил
со мной, что мы здесь остановимся.
Я чувствовал, что
со мною происходит что-то необычное. Я давно потерял прежний молодой сон. Голова работала быстро, ворочая все те же мысли вокруг основного ощущения, сердце принималось
биться тревожно и часто… Мне все хотелось освободиться от чего-то, но это что-то навязчиво, почти стихийно овладевало мною, как пятно сырости на пропускной бумаге…
В восторге поднял он ее, прижал к груди своей и долго не мог выговорить двух слов; против его сердца
билось другое, нежное, молодое, любящее
со всем усердием первой любви.
Еще раз, кроваво вспыхнув, сказала угасающая мысль, что он, Васька Каширин, может здесь сойти с ума, испытать муки, для которых нет названия, дойти до такого предела боли и страданий, до каких не доходило еще ни одно живое существо; что он может
биться головою о стену, выколоть себе пальцем глаза, говорить и кричать, что ему угодно, уверять
со слезами, что больше выносить он не может, — и ничего.
Октавио убит.
Донна Анна хочет говорить, он ее предупреждает.
Я не искал
Его погибели. Он сам хотел
Со мною
биться. Я не мог ему
Подставить горла, как овца; но я
Завидую теперь его судьбе.
Подобные случаи повторялись
со мною не один раз: я имел возможность иногда наблюдать своими глазами и во всех подробностях такие, для охотника любопытные, явления, то есть: как по-видимому неподстреленная птица вдруг начнет слабеть, отделяться от других и прятаться по инстинкту в крепкие места; не успев еще этого сделать, иногда на воздухе, иногда на земле, вдруг начнет
биться и немедленно умирает, а иногда долго томится, лежа неподвижно в какой-нибудь ямочке. Вероятно, иная раненая птица выздоравливает.
— Пила и Сысойка — это другая модель! Они люди живые, живут и
бьются… а эти чего? Пишут письма… скучно! Это даже и не люди, а так себе, одна выдумка. Вот Тарас
со Стенькой, ежели бы их рядом… Батюшки! Каких они делов натворили бы. Тогда и Пила с Сысойкой — взбодрились бы, чай?