Неточные совпадения
Смеркалось; на столе,
блистая,
Шипел вечерний самовар,
Китайский чайник нагревая;
Под ним клубился легкий пар.
Разлитый Ольгиной рукою,
По чашкам темною струею
Уже душистый чай бежал,
И сливки мальчик подавал;
Татьяна пред окном стояла,
На
стекла хладные дыша,
Задумавшись, моя душа,
Прелестным пальчиком писала
На отуманенном
стеклеЗаветный вензель О да Е.
За
стеклами его очков холодно
блестели голубовато-серые глаза, он смотрел прямо в лицо собеседника и умел придать взгляду своему нечто загадочное.
Блестели золотые, серебряные венчики на иконах и опаловые слезы жемчуга риз. У стены — старинная кровать карельской березы, украшенная бронзой, такие же четыре стула стояли посреди комнаты вокруг стола. Около двери, в темноватом углу, — большой шкаф, с полок его, сквозь
стекло, Самгин видел ковши, братины, бокалы и черные кирпичи книг, переплетенных в кожу. Во всем этом было нечто внушительное.
Только что прошел обильный дождь, холодный ветер, предвестник осени, гнал клочья черных облаков, среди них ныряла ущербленная луна, освещая на секунды мостовую, жирно
блестел булыжник, тускло, точно оловянные, поблескивали
стекла окон, и все вокруг как будто подмигивало. Самгина обогнали два человека, один из них шел точно в хомуте, на плече его сверкала медная труба — бас, другой, согнувшись, сунув руки в карманы, прижимал под мышкой маленький черный ящик, толкнув Самгина, он пробормотал...
Самгин вздохнул и поправил очки. Въехали на широкий двор; он густо зарос бурьяном, из бурьяна торчали обугленные бревна, возвышалась полуразвалившаяся печь, всюду в сорной траве
блестели осколки бутылочного
стекла. Самгин вспомнил, как бабушка показала ему ее старый, полуразрушенный дом и вот такой же двор, засоренный битыми бутылками, — вспомнил и подумал...
Комната стала похожа на аквариум, в голубоватой мгле шумно плескались бесформенные люди,
блестело и звенело
стекло, из зеркала выглядывали странные лица.
За спиной редактора стоял шкаф, тесно набитый книгами, в
стеклах шкафа отражалась серая спина, круглые, бабьи плечи, тускло
блестел голый затылок, казалось, что в книжном шкафе заперт двойник редактора.
Закурив папиросу, она долго махала пред лицом своим спичкой, не желавшей угаснуть, отблески огонька
блестели на
стеклах ее пенсне. А когда спичка нагрела ей пальцы, женщина, бросив ее в пепельницу, приложила палец к губам, как бы целуя его.
За
стеклами шкафа
блестели золотые надписи на корешках книг, в
стекле отражался дым папиросы.
Блестел цветисто расписанный фарфор, сияли зеркала, отражая все, что двигалось мимо их, рядом с торговлей церковной утварью торговали искусно граненным
стеклом, а напротив огромных витрин, тесно заставленных бокалами и рюмками,
блестел фаянс приспособлений для уборных.
Да, царь исчез. Снова
блеснули ледяные
стекла дверей; толпа выросла вверх, быстро начала расползаться, сразу стало тише.
Самгин видел, как разломились двери на балконе дворца,
блеснул лед
стекол, и из них явилась знакомая фигурка царя под руку с высокой, белой дамой.
Она величественно отошла в угол комнаты, украшенный множеством икон и тремя лампадами, села к столу, на нем буйно кипел самовар, исходя обильным паром,
блестела посуда, комнату наполнял запах лампадного масла, сдобного теста и меда. Самгин с удовольствием присел к столу, обнял ладонями горячий стакан чая. Со стены, сквозь запотевшее
стекло, на него смотрело лицо бородатого царя Александра Третьего, а под ним картинка: овечье стадо пасет благообразный Христос, с длинной палкой в руке.
Как
стекло, булат его
блестит,
Мешок за пазухой звенит,
Не спотыкаясь, конь ретивый
Бежит, размахивая гривой.
Червонцы нужны для гонца,
Булат потеха молодца,
Ретивый конь потеха тоже —
Но шапка для него дороже.
Шканцы — это нечто вроде корабельной скинии, самое парадное, почти священное место. Палуба — скоблится, трется кирпичом, моется почти каждый день и
блестит как
стекло.
Наконец мы поехали; все темно; только река
блистала от звезд, как
стекло.
В доме Бетленга жили шумно и весело, в нем было много красивых барынь, к ним ходили офицеры, студенты, всегда там смеялись, кричали и пели, играла музыка. И самое лицо дома было веселое,
стекла окон
блестели ясно, зелень цветов за ними была разнообразно ярка. Дедушка не любил этот дом.
На дворе стреляет мороз; зеленоватый лунный свет смотрит сквозь узорные — во льду —
стекла окна, хорошо осветив доброе носатое лицо и зажигая темные глаза фосфорическим огнем. Шелковая головка, прикрыв волосы бабушки,
блестит, точно кованая, темное платье шевелится, струится с плеч, расстилаясь по полу.
День был светлый; в два окна, сквозь ледяные
стекла, смотрели косые лучи зимнего солнца; на столе, убранном к обеду, тускло
блестела оловянная посуда, графин с рыжим квасом и другой с темно-зеленой дедовой водкой, настоянной на буквице и зверобое.
Город О… мало изменился в течение этих восьми лет; но дом Марьи Дмитриевны как будто помолодел: его недавно выкрашенные стены белели приветно и
стекла раскрытых окон румянились и
блестели на заходившем солнце; из этих окон неслись на улицу радостные легкие звуки звонких молодых голосов, беспрерывного смеха; весь дом, казалось, кипел жизнью и переливался весельем через край.
Луша покраснела от удовольствия; у нее, кроме бус из дутого
стекла, ничего не было, а тут были настоящие кораллы. Это движение не ускользнуло от зоркого взгляда Раисы Павловны, и она поспешила им воспользоваться. На сцену появились браслеты, серьги, броши, колье. Все это примеривалось перед зеркалом и ценилось по достоинству. Девушке особенно понравилась брошь из восточного изумруда густого кровяного цвета; дорогой камень
блестел, как сгусток свежезапекшейся крови.
Что-то странное почудилось матери в голосе Людмилы, она взглянула ей в лицо, та улыбалась углами тонких губ, за
стеклами очков
блестели матовые глаза. Отводя свой взгляд в сторону, мать подала ей речь Павла.
Вечером, когда садилось солнце, и на
стеклах домов устало
блестели его красные лучи, — фабрика выкидывала людей из своих каменных недр, словно отработанный шлак, и они снова шли по улицам, закопченные, с черными лицами, распространяя в воздухе липкий запах машинного масла,
блестя голодными зубами. Теперь в их голосах звучало оживление, и даже радость, — на сегодня кончилась каторга труда, дома ждал ужин и отдых.
И каждую ночь он проходил мимо окон Шурочки, проходил по другой стороне улицы, крадучись, сдерживая дыхание, с бьющимся сердцем, чувствуя себя так, как будто он совершает какое-то тайное, постыдное воровское дело. Когда в гостиной у Николаевых тушили лампу и тускло
блестели от месяца черные
стекла окон, он притаивался около забора, прижимал крепко к груди руки и говорил умоляющим шепотом...
Квартира Лябьевых в сравнении с логовищем Феодосия Гаврилыча представляла верх изящества и вкуса, и все в ней как-то весело смотрело: натертый воском паркет
блестел; в окна через чистые
стекла ярко светило солнце и играло на листьях тропических растений, которыми уставлена была гостиная; на подзеркальниках простеночных зеркал виднелись серебряные канделябры со множеством восковых свечей; на мраморной тумбе перед средним окном стояли дорогие бронзовые часы; на столах, покрытых пестрыми синелевыми салфетками, красовались фарфоровые с прекрасной живописью лампы; мебель была обита в гостиной шелковой материей, а в наугольной — дорогим английским ситцем; даже лакеи, проходившие по комнатам, имели какой-то довольный и нарядный вид: они очень много выручали от карт, которые по нескольку раз в неделю устраивались у Лябьева.
Молния
блистала почти беспрерывно, и от раскатов грома дрожали и звенели
стекла в окнах моей комнаты.
Траурная музыка гулко бьет в окна домов, вздрагивают
стекла, люди негромко говорят о чем-то, но все звуки стираются глухим шарканьем тысяч ног о камни мостовой, — тверды камни под ногами, а земля кажется непрочной, тесно на ней, густо пахнет человеком, и невольно смотришь вверх, где в туманном небе неярко
блестят звезды.
Вот он висит на краю розовато-серой скалы, спустив бронзовые ноги; черные, большие, как сливы, глаза его утонули в прозрачной зеленоватой воде; сквозь ее жидкое
стекло они видят удивительный мир, лучший, чем все сказки: видят золотисто-рыжие водоросли на дне морском, среди камней, покрытых коврами; из леса водорослей выплывают разноцветные «виолы» — живые цветы моря, — точно пьяный, выходит «перкия», с тупыми глазами, разрисованным носом и голубым пятном на животе, мелькает золотая «сарпа», полосатые дерзкие «каньи»; снуют, как веселые черти, черные «гваррачины»; как серебряные блюда,
блестят «спаральони», «окьяты» и другие красавицы-рыбы — им нет числа! — все они хитрые и, прежде чем схватить червяка на крючке глубоко в круглый рот, ловко ощипывают его маленькими зубами, — умные рыбы!..
Весна, ярко
блестит солнце, люди веселы, и даже
стекла в окнах старых каменных домов улыбаются тепло.
На улице еще было светло, и на ветвях лип пред окнами лежал отблеск заката, но комната уже наполнилась сумраком. Огромный маятник каждую секунду выглядывал из-за
стекла футляра часов и, тускло
блеснув, с глухим, усталым звуком прятался то вправо, то влево. Люба встала и зажгла лампу, висевшую над столом. Лицо девушки было бледно и сурово.
День был серый; сплошь покрытое осенними тучами небо отразилось в воде реки, придав ей холодный свинцовый отблеск.
Блистая свежестью окраски, пароход плыл по одноцветному фону реки огромным, ярким пятном, и черный дым его дыхания тяжелой тучей стоял в воздухе. Белый, с розоватыми кожухами, ярко-красными колесами, он легко резал носом холодную воду и разгонял ее к берегам, а
стекла в круглых окнах бортов и в окнах рубки ярко
блестели, точно улыбаясь самодовольной, торжествующей улыбкой.
Во всех трех окнах ярко
блеснула молния, и вслед за этим раздался оглушительный, раскатистый удар грома, сначала глухой, а потом грохочущий и с треском, и такой сильный, что зазвенели в окнах
стекла. Лаевский встал, подошел к окну и припал лбом к
стеклу. На дворе была сильная, красивая гроза. На горизонте молнии белыми лентами непрерывно бросались из туч в море и освещали на далекое пространство высокие черные волны. И справа, и слева, и, вероятно, также над домом сверкали молнии.
Стены коридора были выложены снизу до половины коричневым кафелем, пол — серым и черным в шашечном порядке, а белый свод, как и остальная часть стен до кафеля, на правильном расстоянии друг от друга
блестел выгнутыми круглыми
стеклами, прикрывающими электрические лампы.
Пред ним, по пояс в воде, стояла Варенька, наклонив голову, выжимая руками мокрые волосы. Её тело — розовое от холода и лучей солнца, и на нём
блестели капли воды, как серебряная чешуя. Они, медленно
стекая по её плечам и груди, падали в воду, и перед тем как упасть, каждая капля долго
блестела на солнце, как будто ей не хотелось расстаться с телом, омытым ею. И из волос её лилась вода, проходя между розовых пальцев девушки, лилась с нежным, ласкающим ухо звуком.
В это время учитель занимается в тесной и темной школе. Он сидит в пальто, а ребятишки в тулупах, и у всех изо рта вылетают клубы пара. Оконные
стекла изнутри сплошь покрыты толстым белым бархатным слоем снега. Снег бахромой висит на потолочных брусьях и
блестит нежным инеем на округлости стенных бревен.
Его большая голова вертелась во все стороны, голос срывался, глаза налились испугом, на щеках
блестели капли пота или слез. Трактир был полон, трещали стулья и столы, с улицы теснился в дверь народ, то и дело звенели жалобно разбитые
стекла, и Семянников плачевно кричал тонким голосом...
«Да, такого человека можно полюбить. Эти глаза. И это простое, благородное и — как он ни бормочи молитвы — и страстное лицо! — думала она. — Нас, женщин, не обманешь. Еще когда он придвинул лицо к
стеклу и увидал меня, и понял, и узнал. В глазах
блеснуло и припечаталось. Он полюбил, пожелал меня. Да, пожелал», — говорила она, сняв, наконец, ботик и ботинок и принимаясь за чулки. Чтобы снять их, эти длинные чулки на ластиках, надо было поднять юбки. Ей совестно стало, и она проговорила...
Садится в изголовьи и потом
На сонного студеной влагой плещет.
Он поднялся, кидает взор кругом
И видит, что пора: светелка
блещет,
Озарена роскошным зимним днем;
Замерзших окон
стекла серебрятся;
В лучах пылинки светлые вертятся;
Упругий снег на улице хрустит,
Под тяжестью полозьев и копыт,
И в городе (что мне всегда досадно),
Колокола трезвонят беспощадно…
Блеснули на солнце, сквозь деревья,
стекла оранжереи, треугольник белой стены, как кровью окрапленный красными листьями дикого винограда; и, подчиняясь привычке, губернатор пробрался по тропинке между опустошенных уже парников и вошел в оранжерею. Там был рабочий Егор, старик.
Первые капли застучали по
стеклам… Я подошел к окну… Было уже совсем темно, и сквозь
стекло я не увидел ничего, кроме ползущих вниз дождевых капель и отражения собственного носа.
Блеснул свет от молнии и осветил несколько ближайших сосен…
Тут все
блистало бархатом и позолотой: точеный орех и резной дуб, ковры и бронза, и серебро в шкафах за
стеклом, словно бы на выставке, и призовые ковши и кубки (он был страстный любитель рысистых лошадей), дорогое и редкое оружие, хотя сам он никогда не употреблял его и даже не умел им владеть, но держал затем единственно, что «пущай, мол, будет; потому зачем ему не быть, коли это мы можем, и пущай всяк видит и знает, что мы все можем, хоша собственно нам на все наплевать!».
И вот вздох один глубже другого: рама встряхнулась на петлях, задрожало
стекло, словно кому-то тесно, словно кто-то спешит на свиданье, вот даже кто-то ворвался, вот сзади Синтяниной послышался электрический треск и за спиной у нее что-то
блеснуло и все осветилось светло-голубым пламенем.
У Агаповых было чисто, уютно и тепло, паркет
блестел. На белой скатерти ароматно дымился сверкающий кофейник, стояло сливочное масло, сыр, сардинки, коньяк. Деревенский слесарь Гребенкин вставлял
стекла в разбитые окна.
Зарево охватило треть неба,
блестит в церковном кресте и в
стеклах господского дома, отсвечивает в реке и в лужах, дрожит на деревьях; далеко-далеко на фоне зари летит куда-то ночевать стая диких уток…
Она уже узнала князя и не отрывала глаз от его фигуры. Трудно описать восторг и страдание, какими светилось ее некрасивое лицо! Ее глаза улыбались и
блестели, губы дрожали и смеялись, а лицо тянулось ближе к
стеклам. Держась обеими руками за цветочный горшок, немного приподняв одну ногу и притаив дыхание, она напоминала собаку, которая делает стойку и с страстным нетерпением ожидает «пиль!»
Дом князя Дмитрия Павловича был весь виден с этой скамейки. Он выделялся среди других строений, несмотря на мрачную дикую окраску, своим уютным, приветливым видом.
Стекла его пяти окон с зелеными ставнями были замечательно чисты и ярко
блестели на солнце. За большими, окрашенными в такую же, как и дом, краску, отворенными настежь воротами виднелся усыпанный песком двор, содержавшийся в идеальной чистоте. Со двора направо, в дом вело парадное крыльцо, обтянутое чистой парусиной.