Неточные совпадения
Потупился, задумался,
В тележке сидя, поп
И молвил: — Православные!
Роптать на
Бога грех,
Несу мой крест с терпением,
Живу… а как? Послушайте!
Скажу вам правду-истину,
А вы крестьянским разумом
Смекайте! —
«Начинай...
— Послали в Клин нарочного,
Всю
истину доведали, —
Филиппушку спасли.
Елена Александровна
Ко мне его, голубчика,
Сама — дай
Бог ей счастие!
За ручку подвела.
Добра была, умна была...
Тут только понял Грустилов, в чем дело, но так как душа его закоснела в идолопоклонстве, то слово
истины, конечно, не могло сразу проникнуть в нее. Он даже заподозрил в первую минуту, что под маской скрывается юродивая Аксиньюшка, та самая, которая, еще при Фердыщенке, предсказала большой глуповский пожар и которая во время отпадения глуповцев в идолопоклонстве одна осталась верною истинному
богу.
Не мадригалы Ленский пишет
В альбоме Ольги молодой;
Его перо любовью дышит,
Не хладно блещет остротой;
Что ни заметит, ни услышит
Об Ольге, он про то и пишет:
И полны
истины живой
Текут элегии рекой.
Так ты, Языков вдохновенный,
В порывах сердца своего,
Поешь
бог ведает кого,
И свод элегий драгоценный
Представит некогда тебе
Всю повесть о твоей судьбе.
«У него тоже были свои мысли, — подумал Самгин, вздохнув. — Да, “познание — третий инстинкт”. Оказалось, что эта мысль приводит к
богу… Убого. Убожество. “Утверждение земного реального опыта как
истины требует служения этой
истине или противодействия ей, а она, чрез некоторое время, объявляет себя ложью. И так, бесплодно, трудится, кружится разум, доколе не восчувствует, что в центре круга — тайна, именуемая
бог”».
— Он, как Толстой, ищет веры, а не
истины. Свободно мыслить о
истине можно лишь тогда, когда мир опустошен: убери из него все — все вещи, явления и все твои желания, кроме одного: познать мысль в ее сущности. Они оба мыслят о человеке, о
боге, добре и зле, а это — лишь точки отправления на поиски вечной, все решающей
истины…
И еще скажу: благообразия не имеют, даже не хотят сего; все погибли, и только каждый хвалит свою погибель, а обратиться к единой
истине не помыслит; а жить без
Бога — одна лишь мука.
Тут я развил перед ним полную картину полезной деятельности ученого, медика или вообще друга человечества в мире и привел его в сущий восторг, потому что и сам говорил горячо; он поминутно поддакивал мне: «Так, милый, так, благослови тебя
Бог, по
истине мыслишь»; но когда я кончил, он все-таки не совсем согласился: «Так-то оно так, — вздохнул он глубоко, — да много ли таких, что выдержат и не развлекутся?
— Вы говорите об какой-то «тяготеющей связи»… Если это с Версиловым и со мной, то это, ей-Богу, обидно. И наконец, вы говорите: зачем он сам не таков, каким быть учит, — вот ваша логика! И во-первых, это — не логика, позвольте мне это вам доложить, потому что если б он был и не таков, то все-таки мог бы проповедовать
истину… И наконец, что это за слово «проповедует»? Вы говорите: пророк. Скажите, это вы его назвали «бабьим пророком» в Германии?
Он не только вспомнил, но почувствовал себя таким, каким он был тогда, когда он четырнадцатилетним мальчиком молился
Богу, чтоб
Бог открыл ему
истину, когда плакал ребенком на коленях матери, расставаясь с ней и обещаясь ей быть всегда добрым и никогда не огорчать ее, — почувствовал себя таким, каким он был, когда они с Николенькой Иртеневым решали, что будут всегда поддерживать друг друга в доброй жизни и будут стараться сделать всех людей счастливыми.
В конце концов на большей глубине открывается, что
Истина, целостная
истина есть
Бог, что
истина не есть соотношение или тождество познающего, совершающего суждение субъекта и объективной реальности, объективного бытия, а есть вхождение в божественную жизнь, находящуюся по ту сторону субъекта и объекта.
Лучше можно сказать, что
Бог есть Смысл и
Истина мира,
Бог есть Дух и Свобода.
Целостная
истина есть
Бог.
Истина, единая цельная
Истина есть
Бог, и познание
Истины есть вхождение в божественную жизнь.
Реальность мифа о
Боге, о Духе, об
Истине нельзя доказать и не нужно.
Если нет
Бога, как
Истины и Смысла, нет высшей Правды, все делается плоским, нет к чему и к кому подыматься.
Насчет же «Христова лжеподобия» и того, что он не удостоил назвать Христа
Богом, а назвал лишь «распятым человеколюбцем», что «противно-де православию и не могло быть высказано с трибуны
истины и здравых понятий», — Фетюкович намекнул на «инсинуацию» и на то, что, собираясь сюда, он по крайней мере рассчитывал, что здешняя трибуна обеспечена от обвинений, «опасных для моей личности как гражданина и верноподданного…» Но при этих словах председатель осадил и его, и Фетюкович, поклонясь, закончил свой ответ, провожаемый всеобщим одобрительным говором залы.
И не станем мы поправлять с кафедры
истины и здравых понятий Евангелие
Бога нашего, которого защитник удостоивает назвать лишь «распятым человеколюбцем», в противоположность всей православной России, взывающей к нему: «Ты бо еси
Бог наш!..»
Вот я подумал, подумал — ведь наука-то, кажись, везде одна, и
истина одна, — взял да и пустился, с
Богом, в чужую сторону, к нехристям…
Протяжным голосом и несколько нараспев начал он меня увещевать; толковал о грехе утаивать
истину пред лицами, назначенными царем, и о бесполезности такой неоткровенности, взяв во внимание всеслышащее ухо божие; он не забыл даже сослаться на вечные тексты, что «нет власти, аще не от
бога» и «кесарю — кесарево».
— Людмила Андреевна! — сказал он, торжественно протягивая ей руку, — я предлагаю вам свою руку, возьмите ее? Это рука честного человека, который бодро поведет вас по пути жизни в те высокие сферы, в которых безраздельно царят
истина, добро и красота. Будемте муж и жена перед
Богом и людьми!
— Вот это — святая
истина! Именно один
Бог! И священнику знать это больше других нужно, а не палить из пушек по воробьям.
Истина была для меня
Богом,
Истина, возвышающаяся над всем.
Всякая вера, вера в
истину, в смысл, в ценность, в высоту есть лишь вера в
Бога.
Эта первичная
истина затемнена и даже закрыта падшестью человека, его экстериоризацией, его отпадением не только от
Бога, но и от собственной человеческой природы.
Бог присутствует не в имени Божьем, не в магическом действии, не в силе этого мира, а во всяческой правде, в
истине, красоте, любви, свободе, героическом акте.
Понимание
Бога и Богочеловека-Христа как судьи и карателя есть лишь выражение человеческого состояния, человеческой тьмы и ограниченности, а не
истины о
Боге и Богочеловеке-Христе.
Я верил в
Истину, которую искал, верил в
Бога, Которого искал.
Остается вечной
истиной, что человек в том лишь случае сохраняет свою высшую ценность, свою свободу и независимость от власти природы и общества, если есть
Бог и Богочеловечество.
Истина есть обладание реальным предметом, и знание
Бога есть присутствие Его в нас.
Бог промышляет о своем творении, открывает творению
истину о себе, утерянную и закрытую первородным грехом, сообщает творению благодать, которую собственными усилиями оно не могло бы добыть.
Безгласными поверг все правы,
Стыдиться
истине велел,
Расчистил мерзостям дорогу,
Взывать стал не ко мне, но к
богу,
А мной гнушаться восхотел.
Но запрещать писания и обнародованное хотеть истребить не есть защищать
богов, но бояться
истины свидетельствования».
Кто возмущает словом (да назовем так в угодность власти все твердые размышления, на
истине основанные, власти противные), есть такой же безумец, как и хулу глаголяй на
бога.
Чужды раболепствования не токмо в том, что благоговение наше возбуждать может, но даже и в люблении нашем, мы, отдавая справедливость великому мужу, не возмним быти ему
богом всезиждущим, не посвятим его истуканом на поклонение обществу и не будем пособниками в укоренении какого-либо предрассуждения или ложного заключения.
Истина есть высшее для нас божество, и если бы всесильный восхотел изменить ее образ, являяся не в ней, лице наше будет от него отвращенно.
— Ну, вот вам, одному только вам, объявлю
истину, потому что вы проницаете человека: и слова, и дело, и ложь, и правда — всё у меня вместе и совершенно искренно. Правда и дело состоят у меня в истинном раскаянии, верьте, не верьте, вот поклянусь, а слова и ложь состоят в адской (и всегда присущей) мысли, как бы и тут уловить человека, как бы и чрез слезы раскаяния выиграть! Ей-богу, так! Другому не сказал бы, — засмеется или плюнет; но вы, князь, вы рассудите по-человечески.
…Люблю тебя более, когда ты влюблена в меня! Вот тебе
истина нагая. Но как сделать, чтобы ты уверовала в эту правду? Авось поможет
бог! Нельзя же, друг, чтобы ты, наконец, не поверила мне… Покоряюсь всему с любовью к тебе, которая именно парит над подозрениями за старые мои, не оскорбляющие тебя, мимолетные привязанности. Это достойно и праведно…
Я скажу вам только, что, вникая в глубину души и сердца, я прошу
бога просветить меня и указать мне
истину.
Желаю вам весело начать новый год — в конце его минет двадцатилетие моих странствований. Благодарю
бога за все прошедшее, на него надеюсь и в будущем. Все, что имело начало, будет иметь и конец: в этой
истине все примиряется.
На вопрос Степана о том, за что его ссылали, Чуев объяснил ему, что его ссылали за истинную веру Христову, за то, что обманщики-попы духа тех людей не могут слышать, которые живут по Евангелию и их обличают. Когда же Степан спросил Чуева, в чем евангельский закон, Чуев разъяснил ему, что евангельский закон в том, чтобы не молиться рукотворенньм
богам, а поклоняться в духе и
истине. И рассказал, как они эту настоящую веру от безногого портного узнали на дележке земли.
— Скажу, примерно, хошь про себя, — продолжал Пименыч, не отвечая писарю, — конечно, меня господь разумением выспренним не одарил, потому как я солдат и, стало быть, даров прозорливства взять мне неоткуда, однако
истину от неправды и я различить могу… И это именно так, что бывают на свете такие угодные
богу праведники и праведницы, которые единым простым своим сердцем непроницаемые тайны проницаемыми соделывают, и в грядущее, яко в зерцало, очами бестелесными прозревают!
Как это ни странно с первого взгляда, но приходится согласиться, что устами Удава говорит сама
истина. Да, хорошо в те времена жилось. Ежели тебе тошно или Сквозник-Дмухановский одолел — беги к Ивану Иванычу. Иван Иваныч не помог (не сумел"застоять") — недалеко и в кабак сходить. Там уж с утра ябедник Ризположенский с пером за ухом ждет. Настрочил, запечатал, послал… Не успел оглянуться — вдруг, динь-динь, колокольчик звенит. Кто приехал? Иван Александров Хлестаков приехал! Ну, слава
богу!
Но
истина одна, а стало быть, только единый из народов и может иметь
бога истинного, хотя бы остальные народы и имели своих особых и великих
богов.
— Вы изволили говорить, что масоны признают три
истины:
бога, бессмертную душу и будущую жизнь! — ответил он.
— Далее этой черты ум ничего не понимает, и тут уж действуют наши чувства и воображение, и из них проистекли пророчества, все религии, все искусства, да, я думаю, и все евангельские
истины: тут уж наитие
бога происходит!
— Хотя франкмасоны не предписывают догматов, — развивал далее свою мысль наставник, — тем не менее они признают три
истины, лежащие в самой натуре человека и которые утверждает разум наш, — эти
истины: бытие
бога, бессмертие души и стремление к добродетели.
Не помню, как я вылечился от этого страха, но я вылечился скоро; разумеется, мне помог в этом добрый
бог бабушки, и я думаю, что уже тогда почувствовал простую
истину: мною ничего плохого еще не сделано, без вины наказывать меня — не закон, а за чужие грехи я не ответчик.
Исповедовать
бога надо только в
истине.
Человек божеского жизнепонимания признает жизнь уже не в своей личности и не в совокупности личностей (в семье, роде, народе, отечестве или государстве), а в источнике вечной, неумирающей жизни — в
боге; и для исполнения воли
бога жертвует и своим личным, и семейным, и общественным благом. Двигатель его жизни есть любовь. И религия его есть поклонение делом и
истиной началу всего —
богу.
Свобода человека не в том, что он может независимо от хода жизни и уже существующих и влияющих на него причин совершать произвольные поступки, а в том, что он может, признавая открывшуюся ему
истину и исповедуя ее, сделаться свободным и радостным делателем вечного и бесконечного дела, совершаемого
богом или жизнью мира, и может, не признавая эту
истину, сделаться рабом ее и быть насильно и мучительно влекомым туда, куда он не хочет идти.