Неточные совпадения
Она уставилась было взглядом на золотой лорнет Петра Петровича, который он придерживал в левой руке, а вместе с тем и на
большой, массивный, чрезвычайно красивый перстень с
желтым камнем, который был на среднем пальце этой руки, — но вдруг и от него отвела
глаза и, не зная уж куда деваться, кончила тем, что уставилась опять прямо в
глаза Петру Петровичу.
Там у стола сидел парень в клетчатом пиджаке и полосатых брюках; тугие щеки его обросли густой
желтой шерстью, из
больших светло-серых
глаз текли слезы, смачивая шерсть, одной рукой он держался за стол, другой — за сиденье стула; левая нога его, голая и забинтованная полотенцем выше колена, лежала на деревянном стуле.
Неплохой мастер широкими мазками написал
большую лысоватую голову на несоразмерно узких плечах,
желтое, носатое лицо, яркосиние
глаза, толстые красные губы, — лицо человека нездорового и, должно быть, с тяжелым характером.
Быстро темнело. В синеве, над рекою, повисли на тонких ниточках лучей три звезды и отразились в темной воде масляными каплями. На даче Алины зажгли огни в двух окнах, из реки всплыло уродливо
большое, квадратное лицо с
желтыми, расплывшимися
глазами, накрытое островерхим колпаком. Через несколько минут с крыльца дачи сошли на берег девушки, и Алина жалобно вскрикнула...
Следствие вел провинциальный чиновник, мудрец весьма оригинальной внешности, высокий, сутулый, с
большой тяжелой головой, в клочьях седых волос, встрепанных, точно после драки, его высокий лоб, разлинованный морщинами, мрачно украшали густейшие серебряные брови, прикрывая
глаза цвета ржавого железа, горбатый, ястребиный нос прятался в плотные и толстые, точно литые, усы, седой волос усов очень заметно
пожелтел от дыма табака. Он похож был на военного в чине не ниже полковника.
Тот снова отрастил до плеч свои ангельские кудри, но голубые
глаза его помутнели, да и весь он выцвел, поблек, круглое лицо обросло негустым,
желтым волосом и стало длиннее, суше. Говоря, он пристально смотрел в лицо собеседника, ресницы его дрожали, и казалось, что чем
больше он смотрит, тем хуже видит. Он часто и осторожно гладил правой рукою кисть левой и переспрашивал...
Что Любаша не такова, какой она себя показывала, Самгин убедился в этом, присутствуя при встрече ее с Диомидовым. Как всегда, Диомидов пришел внезапно и тихо, точно из стены вылез. Волосы его были обриты и обнаружили острый череп со стесанным затылком,
большие серые уши без мочек. У него опухло лицо, выкатились
глаза, белки их
пожелтели, а взгляд был тоскливый и невидящий.
Вера была грустнее, нежели когда-нибудь. Она
больше лежала небрежно на диване и смотрела в пол или ходила взад и вперед по комнатам старого дома, бледная, с
желтыми пятнами около
глаз.
Мать же была еще не очень старая женщина, лет под пятьдесят всего, такая же белокурая, но с ввалившимися
глазами и щеками и с
желтыми,
большими и неровными зубами.
Наконец объяснилось, что Мотыгин вздумал «поиграть» с портсмутской леди, продающей рыбу. Это все равно что поиграть с волчицей в лесу: она отвечала градом кулачных ударов, из которых один попал в
глаз. Но и матрос в своем роде тоже не овца: оттого эта волчья ласка была для Мотыгина не
больше, как сарказм какой-нибудь барыни на неуместную любезность франта. Но Фаддеев утешается этим еще до сих пор, хотя синее пятно на
глазу Мотыгина уже
пожелтело.
Большая голова Ляховского представляла череп, обтянутый высохшей
желтой кожей, которая около
глаз складывалась в сотни мелких и глубоких морщин.
Он нашел, что
большие черные горящие
глаза ее прекрасны и особенно идут к ее бледному, даже несколько бледно-желтому продолговатому лицу.
Кстати, два слова о маньчжурской белке. Этот представитель грызунов имеет длинное тело и длинный пушистый хвост. Небольшая красивая головка его украшена
большими черными
глазами и небольшими закругленными ушами, оканчивающимися пучком длинных черных волос, расположенных веерообразно. Общая окраска белки пепельно-серая, хвост и голова черные, брюшко белое. Изредка встречаются отдельные экземпляры с
желтыми подпалинами.
Остановилась и смотрит; а
глаза у ней, как у сокола,
желтые,
большие и светлые-пресветлые.
4-я и 5-я породы — черные дрозды, величиною будут немного поменьше
большого рябинника; они различаются между собою тем, что у одной породы перья темнее, почти черные, около
глаз находятся
желтые ободочки, и нос желто-розового цвета, а у другой породы перья темно-кофейного, чистого цвета, нос беловатый к концу, и никаких ободочков около
глаз нет; эта порода, кажется, несколько помельче первой [Тот же почтенный профессор, о котором я говорил на стр. 31, сделал мне следующие замечания: 1] что описанные мною черные дрозды, как две породы, есть не что иное, как самец и самка одной породы, и 2) что птица, описанная мною под именем водяного дрозда, не принадлежит к роду дроздов и называется водяная оляпка.
Дрозд — живая, бодрая, веселая и в то же время певчая птичка.
Большой рябинник с крупными продолговатыми пятнами и черный дрозд с
желтыми ободочками около
глаз считаются лучшими певцами после певчего дрозда. Про черного ничего не могу сказать утвердительно, но рябинника я держал долго в
большой клетке; он пел довольно приятно и тихо, чего нельзя ожидать по его жесткому крику, похожему на какое-то трещанье, взвизгиванье и щекотанье.
Есть другой род песочников, вдвое крупнее и с черными
большими глазами, без
желтых около них ободочков; но я так мало их видел, что ничего более сообщить не могу.
Дряхлая старушонка в ветхом капоте с капюшоном стояла на коленях подле Лаврецкого и прилежно молилась; ее беззубое,
желтое, сморщенное лицо выражало напряженное умиление; красные
глаза неотвратимо глядели вверх, на образа иконостаса; костлявая рука беспрестанно выходила из капота и медленно и крепко клала
большой широкий крест.
Нюрочка добыла себе у Таисьи какой-то старушечий бумажный платок и надела его по-раскольничьи, надвинув на лоб. Свежее, почти детское личико выглядывало из
желтой рамы с сосредоточенною важностью, и Петр Елисеич в первый еще раз заметил, что Нюрочка почти
большая. Он долго провожал
глазами укатившийся экипаж и грустно вздохнул: Нюрочка даже не оглянулась на него… Грустное настроение Петра Елисеича рассеял Ефим Андреич: старик пришел к нему размыкать свое горе и не мог от слез выговорить ни слова.
Через несколько дней мать встала с постели; ее лихорадка и желчь прошли, но она еще
больше похудела и
глаза ее
пожелтели.
Снова стало тихо. Лошадь дважды ударила копытом по мягкой земле. В комнату вошла девочка-подросток с короткой
желтой косой на затылке и ласковыми
глазами на круглом лице. Закусив губы, она несла на вытянутых руках
большой, уставленный посудой поднос с измятыми краями и кланялась, часто кивая головой.
Мать кивнула головой. Доктор ушел быстрыми, мелкими шагами. Егор закинул голову, закрыл
глаза и замер, только пальцы его рук тихо шевелились. От белых стен маленькой комнаты веяло сухим холодом, тусклой печалью. В
большое окно смотрели кудрявые вершины лип, в темной, пыльной листве ярко блестели
желтые пятна — холодные прикосновения грядущей осени.
Ромашов вышел на крыльцо. Ночь стала точно еще гуще, еще чернее и теплее. Подпоручик ощупью шел вдоль плетня, держась за него руками, и дожидался, пока его
глаза привыкнут к мраку. В это время дверь, ведущая в кухню Николаевых, вдруг открылась, выбросив на мгновение в темноту
большую полосу туманного
желтого света. Кто-то зашлепал по грязи, и Ромашов услышал сердитый голос денщика Николаевых, Степана...
Казалось, это был сильный брюнет, сухощавый и смуглый;
глаза были
большие, непременно черные, с сильным блеском и с
желтым отливом, как у цыган; это и в темноте угадывалось.
— Позвольте! — отстранил её доктор, снова вынув часы, и сложил губы так, точно собирался засвистать. Лицо у него было
жёлтое, с тонкими тёмными усиками под
большим, с горбиной, носом,
глаза зеленоватые, а бритые щёки и подбородок — синие; его чёрная, гладкая и круглая голова казалась зловещей и безжалостной.
Когда ребенок родился, она стала прятать его от людей, не выходила с ним на улицу, на солнце, чтобы похвастаться сыном, как это делают все матери, держала его в темном углу своей хижины, кутая в тряпки, и долгое время никто из соседей не видел, как сложен новорожденный, — видели только его
большую голову и огромные неподвижные
глаза на
желтом лице.
У стены, заросшей виноградом, на камнях, как на жертвеннике, стоял ящик, а из него поднималась эта голова, и, четко выступая на фоне зелени, притягивало к себе взгляд прохожего
желтое, покрытое морщинами, скуластое лицо, таращились, вылезая из орбит и надолго вклеиваясь в память всякого, кто их видел, тупые
глаза, вздрагивал широкий, приплюснутый нос, двигались непомерно развитые скулы и челюсти, шевелились дряблые губы, открывая два ряда хищных зубов, и, как бы живя своей отдельной жизнью, торчали
большие, чуткие, звериные уши — эту страшную маску прикрывала шапка черных волос, завитых в мелкие кольца, точно волосы негра.
Приподняв голову, он увидал себя в зеркале. Чёрные усики шевелились над его губой,
большие глаза смотрели устало, на скулах горел румянец. Даже и теперь его лицо, обеспокоенное, угрюмое, но всё-таки красивое грубоватой красотой, было лучше болезненно
жёлтого, костлявого лица Павла Грачёва.
Голос у Якова стал слаб и звучал, как скрип пилы, режущей дерево. Читая, он поднимал левую руку кверху, как бы приглашая больных в палате слушать зловещие пророчества Исайи.
Большие мечтательные
глаза придавали
жёлтому лицу его что-то страшное. Увидав Илью, он бросал книгу и с беспокойством спрашивал товарища всегда об одном...
Это слово было знакомо ему: им тетка Анфиса часто отвечала Фоме на его вопросы, и он вложил в это краткое слово представление о силе, подобной силе бога. Он взглянул на говоривших: один из них был седенький старичок, с добрым лицом, другой — помоложе, с
большими усталыми
глазами и с черной клинообразной бородкой. Его хрящеватый
большой нос и
желтые, ввалившиеся щеки напоминали Фоме крестного.
Евсей вздрогнул, стиснутый холодной печалью, шагнул к двери и вопросительно остановил круглые
глаза на
жёлтом лице хозяина. Старик крутил пальцами седой клок на подбородке, глядя на него сверху вниз, и мальчику показалось, что он видит
большие, тускло-чёрные
глаза. Несколько секунд они стояли так, чего-то ожидая друг от друга, и в груди мальчика трепетно забился ещё неведомый ему страх. Но старик взял с полки книгу и, указывая на обложку пальцем, спросил...
Руки у него тряслись, на висках блестел пот, лицо стало добрым и ласковым. Климков, наблюдая из-за самовара, видел
большие, тусклые
глаза Саши с красными жилками на белках, крупный, точно распухший нос и на
жёлтой коже лба сеть прыщей, раскинутых венчиком от виска к виску. От него шёл резкий, неприятный запах. Пётр, прижав книжку к груди и махая рукой в воздухе, с восторгом шептал...
Его бритое лицо было покрыто частой сетью мелких красных жилок, издали оно казалось румяным, а вблизи — иссечённым тонким прутом. Из-под седых бровей и устало опущенных век сердито блестели невесёлые
глаза, говорил он ворчливо и непрерывно курил толстые,
жёлтые папиросы, над
большой, белой головой всегда плавало облако синеватого дыма, отмечая его среди других людей.
Мячков, несомненно, носил в себе зачатки лютой наследственной чахотки: об этом говорила его узкая, впалая грудь, землисто-желтый цвет лица, сухие губы, облипшие вокруг резко очерченных челюстей, и
большие черные
глаза с
желтыми белками и нехорошим блеском.
Это был маленький, седенький человечек с вострой головкой,
желтым лицом и
желтыми глазами, всегда тщательно выбритый и надушенный одеколоном; он и в будни и в праздники носил просторный синий фрак, застегнутый доверху,
большой галстух, в который имел привычку прятать подбородок, и щеголял бельем; он жмурил
глаза и вытягивал губы, когда нюхал табак, и говорил весьма приветливо и мягко, с беспрестанными слово-ериками.
Это был
большой лохматый пес, на котором вся шерсть завойлочилась в войлок. Чем она питалась при своих нищих-хозяевах — это никому не было известно, но, наконец, догадались, что ей вовсе и не нужно было питаться, потому что она была «бесчеревная», то есть у нее были только кости да кожа и
желтые, истомленные
глаза, а «в середине» у нее ничего не было, и потому пища ей вовсе не требовалась.
У доктора Арбузов чувствовал себя почти здоровым, но на свежем воздухе им опять овладели томительные ощущения болезни. Голова казалась
большой, отяжелевшей и точно пустой, и каждый шаг отзывался в ней неприятным гулом. В пересохшем рту опять слышался вкус гари, в
глазах была тупая боль, как будто кто-то надавливал на них снаружи пальцами, а когда Арбузов переводил
глаза с предмета на предмет, то вместе с этим по снегу, по домам и по небу двигались два
больших желтых пятна.
Никите было около тридцати лет, но он казался подростком — маленький, пугливый, с
желтым лицом в кустиках бесцветных волос, с
большими, всегда широко открытыми
глазами, в которых замерло выражение неизбывной боли и страха.
Аким Шпак вдруг засопел и затоптался на одном месте. Его хмурое лицо было измято бессонной ночью и казалось еще
больше свороченным набок: белки черных
глаз были
желтые, с кровавыми жилками и точно налитые какой-то грязной слизью.
Голова у него
большая, лысая, лицо строгое,
жёлтое и
глаза россыпью — то колют тонкими, как иголки, хитрыми лучами, то вдруг округлятся и зелено горят, злые и насмешливые, рыжеватая с проседью борода растёт клочьями, буйно.
В последних числах августа, во время
больших маневров, N-ский пехотный полк совершал
большой, сорокаверстный переход от села
Больших Зимовец до деревни Нагорной. День стоял жаркий, палящий, томительный. На горизонте, серебряном от тонкой далекой пыли, дрожали прозрачные волнующиеся струйки нагретого воздуха. По обеим сторонам дороги, куда только хватал
глаз, тянулось все одно и то же пространство сжатых полей с торчащими на нем
желтыми колючими остатками соломы.
— Я прошу тебя, Pierre, — говорила она томно и закрывала
глаза большими коричневыми веками, и
желтая напудренная кожа обвисала на щеках, как у легавой собаки. — Ты знаешь, как у меня плохи почки, и мне положительно необходим Карлсбад.
— Может быть, все… ты… другие… Но не Феничка… Как вышла я из лазарета, помнишь, как все обрадовались тогда, а она посмотрела так удивленно и говорит: «Какая ты некрасивая стала, Наташа! Ты уж меня извини, — говорит, — я тебя обожать
больше не буду… Вон, — говорит, — ты худая,
желтая,
глаза как плошки… А я, — говорит, — красоту люблю…»
Хыча лежала на спине, а над нею стояла
большая рысь. Правая лапа ее была приподнята как бы для нанесения удара, а левой она придавила голову собаки к земле. Пригнутые назад уши, свирепые зеленовато-желтые
глаза, крупные оскаленные зубы и яростное хрипение делали ее очень страшной. Глегола быстро прицелился и выстрелил. Рысь издала какой-то странный звук, похожий на фырканье, подпрыгнула кверху и свалилась на бок. Некоторое время она, зевая, судорожно вытягивала ноги и, наконец, замерла.
Какой это человек был по правилам и по характеру, вы скоро увидите, а имел он в ту пору состояние
большое, а на плечах лет под пятьдесят, и был так дурен, так дурен собою, что и рассказать нельзя: маленький, толстый, голова как пивной котел, седой с рыжиною,
глаза как у кролика, и рябь от оспы до того, что даже ни усы, ни бакенбарды у него совсем не росли, а так только щетинка между
желтых рябин кое-где торчала; простые женщины-крестьянки и те его ужасались…
Отцу Диодору было лучше бы не принимать меня, но обстоятельства так благоприятствовали моему ходатайству, что я был допущен в очень
большую и довольно хорошо убранную келью, где во второй — следовавшей за залой — комнате увидал на диване свежего, здорового и очень полного грека в черной полубархатной рясе с
желтым фуляровым подбоем и с
глазами яркими, как вспрыснутые прованским маслом маслины.
В одном из таких госпиталей, в белой, чистой, просторной горнице лежит Милица. Ее осунувшееся за долгие мучительные дни болезни личико кажется неживым. Синие тени легли под
глазами… Кожа
пожелтела и потрескалась от жара. Она по
большей части находится в забытьи. Мимо ее койки медленно, чуть слышно проходят сестрицы. Иногда задерживаются, смотрят в лицо, ставят термометр, измеряющий температуру, перебинтовывают рану, впрыскивают больной под кожу морфий…
Он еще
больше пожелтел, в
глазах прополз унылый испуг.
Та делает
большие глаза, не понимая, за что благодарит ее этот высокий юноша с оливково-желтым лицом и прямыми, как палки, ногами. Потом начинает хохотать и с хохотом же убегает в уборную своей хозяйки, сделав нам знак подождать.
Неуклюжая, некрасивая девочка, с угловатыми манерами, всегда глядевшая исподлобья своими прекрасными,
большими, черными, как смоль,
глазами, — единственным украшением ее смугло-желтого, худенького личика, с неправильными чертами — такова была тринадцатилетняя Анжелика.