Неточные совпадения
«Да, очень беспокоит меня, и на то дан
разум, чтоб избавиться; стало быть, надо избавиться. Отчего же не потушить свечу, когда смотреть
больше не на что, когда гадко смотреть на всё это? Но как? Зачем этот кондуктор пробежал по жердочке, зачем они кричат, эти молодые люди в том вагоне? Зачем они говорят, зачем они смеются? Всё неправда, всё ложь, всё обман, всё зло!..»
Разум-то ведь страсти служит; я, пожалуй, себя еще
больше губил, помилуйте!..
А вижу, что людей, лишенных
разума вследствие уныния, — все
больше.
— И потом еще картина: сверху простерты две узловатые руки зеленого цвета с красными ногтями, на одной — шесть пальцев, на другой — семь. Внизу пред ними, на коленях, маленький человечек снял с плеч своих огромную,
больше его тела, двуличную голову и тонкими, длинными ручками подает ее этим тринадцати пальцам. Художник объяснил, что картина названа: «В руки твои предаю дух мой». А руки принадлежат дьяволу, имя ему
Разум, и это он убил бога.
Оно бы и хорошо: светло, тепло, сердце бьется; значит, она живет тут,
больше ей ничего не нужно: здесь ее свет, огонь и
разум. А она вдруг встанет утомленная, и те же, сейчас вопросительные глаза просят его уйти, или захочет кушать она, и кушает с таким аппетитом…
Но чем чаще они виделись, тем
больше сближались нравственно, тем роль его становилась оживленнее: из наблюдателя он нечувствительно перешел в роль истолкователя явлений, ее руководителя. Он невидимо стал ее
разумом и совестью, и явились новые права, новые тайные узы, опутавшие всю жизнь Ольги, все, кроме одного заветного уголка, который она тщательно прятала от его наблюдения и суда.
Большая часть научно-позитивных направлений совсем не признает
разума.
Я так думаю, по простому моему
разуму: собак
больше для важности, так сказать, держать следует…
— Кругом виноват… На то ему дан
разум, — не ум, а
разум. Богатство — это нож… Им можно много хорошего сделать, а делают
больше зла… да.
Он и во гневе не терял
разума, говорит дедушке: «Брось кистень, не махай на меня, я человек смирный, а что я взял, то бог мне дал и отнять никому нельзя, и
больше мне ничего у тебя не надо».
— Со всячинкой. При помещиках лучше были; кованый был народ. А теперь вот все на воле, — ни хлеба, ни соли! Баре, конечно, немилостивы, зато у них
разума больше накоплено; не про всех это скажешь, но коли барин хорош, так уж залюбуешься! А иной и барин, да дурак, как мешок, — что в него сунут, то и несет. Скорлупы у нас много; взглянешь — человек, а узнаешь, — скорлупа одна, ядра-то нет, съедено. Надо бы нас учить, ум точить, а точила тоже нет настоящего…
— Милостив господь бывает до тебя,
большой тебе
разум дает…
Шеллинг и Вл. Соловьев
больше признавали
разум, чем Спенсер и Милль, чем Коген и Авенариус, и они же
больше признавали возможность чудесного.
Два
разума проходят через всю человеческую жизнь, через всю человеческую историю —
разум малый и
разум большой.
Этим нисколько, конечно, не отрицается, что в самой действительности, в бытии мышление, познание играет
большую роль, возможно даже, что основа бытия есть
Разум, Логос.
Поэтому дело спасения не было делом насилия над человеком: человеку предоставлена свобода выбора, от него ждут подвига веры, подвига вольного отречения от
разума этого мира и от смертоносных сил этого мира во имя
разума большого и сил благодатных и спасающих.
Отречение от
разума мира сего — безумие в Боге есть высший подвиг свободы, а не рабство и мракобесие: отречением от малого
разума, преодолением ограниченности логики обретается
разум большой, входит в свои права Логос.
Гносеология, в основе которой лежит идея Логоса,
разума большого, объединяющего субъект и объект, будет не рационализмом и не иррационализмом, а сверхрационализмом.
Рационализм и эмпирический позитивизм и есть самоутверждение отпавшего субъекта, верховенство малого
разума над
большим.
Это сознание, всегда покорное
разуму малому и несогласное совершить мистический акт самоотречения, которым стяжается
разум большой, утверждает одну сторону истины и упускает другую ее сторону, оставляет раздельным то, в соединении чего вся тайна Христова, не постигает претворения одной природы в другую.
Помилуйте, одно это, — продолжал кричать Салов, как бы
больше уже обращаясь к Павлу: — Конт разделил философию на теологическую, метафизическую и положительную: это верх, до чего мог достигнуть
разум человеческий!
Я очень хорошо понимаю, что
разум есть одна из важнейших способностей души и что, действительно, для него есть предел, до которого он может дойти; но вот тут-то, где он останавливается, и начинает, как я думаю, работать другая способность нашей души — это фантазия, которая произвела и искусства все и все религии и которая, я убежден, играла
большую роль в признании вероятности существования Америки и подсказала многое к открытию солнечной системы.
Слова не волновали мать, но вызванное рассказом Софьи
большое, всех обнявшее чувство наполняло и ее грудь благодарно молитвенной думой о людях, которые среди опасностей идут к тем, кто окован цепями труда, и приносят с собою для них дары честного
разума, дары любви к правде.
Но на поперечном, 40‑м проспекте удалось сконструировать временную Стену из высоковольтных волн. И я надеюсь — мы победим.
Больше: я уверен — мы победим. Потому что
разум должен победить.
— Что? чем я нехороша?.. Хороша! Это меня так убрал милсердечный друг за любовь к нему за верную: за то, что того, которого
больше его любила, для него позабыла и вся ему предалась, без ума и без
разума, а он меня за то в крепкое место упрятал и сторожей настамовил, чтобы строго мою красоту стеречь…
Они всю жизнь свою не теряли способности освещаться присутствием
разума; в них же близкие люди видали и блеск радостного восторга, и туманы скорби, и слезы умиления; в них же сверкал порою и огонь негодования, и они бросали искры гнева — гнева не суетного, не сварливого, не мелкого, а гнева
большого человека.
Как очень редко отдельный человек изменяет свою жизнь только по указаниям
разума, а
большей частью, несмотря на новый смысл и новые цели, указываемые
разумом, продолжает жить прежнею жизнью и изменяет ее только тогда, когда жизнь его становится совсем противоречащей его сознанию и вследствие того мучительной, точно так же человечество, узнав через своих религиозных руководителей новый смысл жизни, новые цели, к которым ему нужно стремиться, долго еще и после этого познания продолжает в большинстве людей жить прежней жизнью и приводится к принятию нового жизнепонимания только сознанием невозможности продолжения прежней жизни.
Больше всего она говорила о том, что людей надо учить, тогда они станут лучше, будут жить по-человечески. Рассказывала о людях, которые хотели научить русский народ добру, пробудить в нём уважение к
разуму, — и за это были посажены в тюрьмы, сосланы в Сибирь.
— Вряд ли, батюшка, — продолжала кормилица: — старик сыну денег не открывал. Пока сам жив, да деньги у него в доме, значит, всё стариков
разум орудует; да и они
больше извозом займаются.
— Теперь старик
большего сына, Карпа, слыхать, хочет хозяином в дому поставить. Стар, мол, уж стал; мое дело около пчел. Ну Карп-то и хороший мужик, мужик аккуратный, а всё далеко против старика хозяином не выйдет. Уж того
разума нету!
— И сентиментальность, пожалуй, а
больше всего предрассудки,
разум, с детства изуродованный, страхи пустые, безволье, привычка ценить пустые удобства, да и многое, многое другое.
Я заметил: когда ты начинаешь спасать меня и учить уму-разуму, то у тебя делается лицо наивное-пренаивное, а зрачки
большие, точно ты на комету смотришь.
Гавриловна. Строгостью ничего не возьмешь! Хоть скажи им, пожалуй, что вот, мол, за то-то и то-то вешать будут — все-таки будут делать. Где
больше строгости, там и греха
больше. Надо судить по человечеству. Нужды нет, что у них разум-то купленый, а у нас свой дешевый, да и то мы так не рассуждаем. На словах-то ты прикажи строго-настрого, а на деле не всякого виноватого казни, а иного и помилуй. Иное дело бывает от баловства, а иной беде и сам не рад.
Видят мужики: хоть и глупый у них помещик, а
разум ему дан
большой. Сократил он их так, что некуда носа высунуть: куда ни глянут — всё нельзя, да не позволено, да не ваше! Скотинка на водопой выйдет — помещик кричит: «Моя вода!» — курица за околицу выбредет — помещик кричит: «Моя земля!» И земля, и вода, и воздух — все его стало! Лучины не стало мужику в светец зажечь, прута не стало, чем избу вымести. Вот и взмолились крестьяне всем миром к Господу Богу...
Роль и физиономия Чацких неизменна. Чацкий
больше всего обличитель лжи и всего, что отжило, что заглушает новую жизнь, «жизнь свободную». Он знает, за что он воюет и что должна принести ему эта жизнь. Он не теряет земли из-под ног и не верит в призрак, пока он не облекся в плоть и кровь, не осмыслился
разумом, правдой, — словом, не очеловечился.
Иной раз сам над собой смеюсь: ишь, какой уставщик живёт! Но хоть и смешно, да не радостно: вижу я только ошибку во всём, недоступна она
разуму моему и тем
больше тяготит. Иду ко дну.
Левшин. Дело общее, человеческое… Теперь, брат, всякая хорошая душа
большую цену имеет. Поднимается народ
разумом, слушает, читает, думает… Люди, которые кое-что поняли, — дороги…
— Как же, братец, ты вот все это в
разуме имеешь, а работаешь
больше по мужикам? — заметил я.
— Еще какой разум-то, друг сердечный!
Разум большой надо иметь, — отвечал Сергеич. — Вот тоже нынешние дружки, посмотришь, званье только носят… Хоть бы теперь приговор вести надо так, чтоб кажинное слово всяк в толк взял, а не то что на ветер языком проболтать. За пояс бы, кажись, в экие годы свои всех их заткнул, — заключил он и начал тесать.
Пётр. Люба? Она всегда видит
больше других и оттого такая злая… О, вот идут люди
разума…
Де Дрейяк, которого прислуга в трактире звала «Мсье ле шевалье», одобрительно и не без задних мыслей улыбался «успехам человечества и торжеству
разума над предрассудками»; но он, как все благоразумные люди,
больше успеха любил безопасность и
больше торжества ума и
разума — покой.
«К сожалению, говорит он,
большая часть родителей думает, что
разум, т. е. способность мозга чувствовать, мыслить и желать, является не в младенческом возрасте, а гораздо позже; поэтому им и в голову не приходит, что грудной ребёнок нуждается уже в правильном воспитании».
Король! Я не хочу убивать тебя. Если ты угаснешь, угаснет и вон та узкая полоса зари. Я могу
больше, чем угашать свет. Я возвращу тебе прежнюю силу и отдам тебе прежнюю власть. Вот — я отдаю тебе мое нетронутое тело, Король! Бери его, чтобы от юности моей вспыхнула юность в твоем древнем
разуме.
Еще мгновение, и векселя исчезли бы в тайниках женского платья, но тут поручик слегка вскрикнул и, побуждаемый
больше инстинктом, чем
разумом, схватил еврейку за руку около сжатого кулака.
— Горе, да и только! — продолжала матушка. — Братец сказал, что он будет обедать не в полдень, а в седьмом часу, по-столичному. Просто у меня с горя ум за
разум зашел! Ведь к 7 часам весь обед перепарится в печке. Право, мужчины совсем ничего не понимают в хозяйстве, хотя они и
большого ума. Придется, горе мое, два обеда стряпать! Вы, деточки, обедайте по-прежнему в полдень, а я, старуха, потерплю для родного брата до семи часов.
И кто теперь, какая дура за него пойдет?» Ну, и кабы эта безрассудная барыня Аграфена Григорьевна имела хоть сколько-нибудь
разуму, ей бы и замолчать, а она стала продолжать разговор и уж прямо: «Матушка, говорит, Катерина Евграфовна, дело уж сделано, и теперь бы для нас было
большое счастие, если бы Феденька мой удостоился получить руку вашей Ольги Николавны».
— А и сдали, — отвечала Грачиха, — не любила, сударь, их госпожа генеральша мужиков своих под красную шапку отдавать, все ей были нужны да надобны, так дворянин на ту пору небогатенькой прилучился: дурашной этакой с роду, маленького, что ли, изурочили, головища
большая, плоская была, а
разума очень мало имел: ни счету, ни дней, ничего не знал.
При деньгах, так запотроев много, а нет, так денек-другой в кухне и огня не разводят: готовить нечего; сами куда-нибудь в гости уедут, а старушка дома сидит и терпит; но, как я, по моему глупому
разуму, думаю, так оне и этим бы не потяготились, тем, что теперь, как все это на наших глазах, так оне в разлуке с ним
больше убиваются.
— Я убил, — продолжал Камышев, — вы поймали секрет за хвост, — и ваше счастье. Редкому это удастся:
больше половины наших читателей ругнет старика Урбенина и удивится моему следовательскому уму-разуму.
Силою своего
разума человек все
больше сбрасывает с себя иго внешней природы, становится все более независимым от нее и все более сильным в борьбе с нею.