Неточные совпадения
Сама любовь иногда обязывает быть твердым и жестким, не бояться страдания, которое несет
с собой борьба за то, что любишь.
И очень было бы трудно объяснить почему: может быть, просто потому, что
сам, угнетенный всем безобразием и ужасом своей
борьбы с родным отцом за эту женщину, он уже и предположить не мог для
себя ничего страшнее и опаснее, по крайней мере в то время.
Неожиданное же и ученое рассуждение его, которое он сейчас выслушал, именно это, а не другое какое-нибудь, свидетельствовало лишь о горячности сердца отца Паисия: он уже спешил как можно скорее вооружить юный ум для
борьбы с соблазнами и огородить юную душу, ему завещанную, оградой, какой крепче и
сам не мог представить
себе.
И когда она просыпается поздно поутру, уж вместо всех прежних слов все только борются два слова
с одним словом: «не увижусь» — «увижусь» — и так идет все утро; забыто все, забыто все в этой
борьбе, и то слово, которое побольше, все хочет удержать при
себе маленькое слово, так и хватается за него, так и держит его: «не увижусь»; а маленькое слово все отбегает и пропадает, все отбегает и пропадает: «увижусь»; забыто все, забыто все, в усилиях большего слова удержать при
себе маленькое, да, и оно удерживает его, и зовет на помощь
себе другое маленькое слово, чтобы некуда было отбежать этому прежнему маленькому слову: «нет, не увижусь»… «нет, не увижусь», — да, теперь два слова крепко держат между
собою изменчивое
самое маленькое слово, некуда уйти ему от них, сжали они его между
собою: «нет, не увижусь» — «нет, не увижусь»…
Мою мысль трудно по-модному объяснить сведением счетов
с самим собой,
борьбой со своим бессознательным, она скорее была
борьбой с врагом.
Но великодушная
борьба с беспорядком обыкновенно продолжалась недолго; генерал был тоже человек слишком «порывчатый», хотя и в своем роде; он обыкновенно не выносил покаянного и праздного житья в своем семействе и кончал бунтом; впадал в азарт, в котором
сам, может быть, в те же
самые минуты и упрекал
себя, но выдержать не мог: ссорился, начинал говорить пышно и красноречиво, требовал безмерного и невозможного к
себе почтения и в конце концов исчезал из дому, иногда даже на долгое время.
На верху скалы завязалась безмолвная
борьба. Луша чувствовала, как к ней ближе и ближе тянулось потное, разгоряченное лицо; она напрягла последние силы, чтобы оторваться от места и всей тяжестью тела тянулась вниз, но в этот момент железные руки распались
сами собой. Набоб, схватившись за голову,
с прежним смирением занял свою старую позицию и глухо забормотал прерывавшимся шепотом...
Затем она невольно спросила
себя: что такое, в
самом деле, это сокровище? действительно ли оно сокровище и стоит ли беречь его? — и увы! не нашла на этот вопрос удовлетворительного ответа.
С одной стороны, как будто совестно остаться без сокровища, а
с другой… ах, черт побери! да неужели же весь смысл, вся заслуга жизни в том только и должны выразиться, чтобы каждую минуту вести
борьбу за сокровище?
А между тем, стоит только представить
себе то, к чему дело идет и чему никто не может воспрепятствовать, что между людьми установилось
с такою же силою и всеобщностью, как и языческое общественное мнение, общественное мнение христианское и заменило языческое, что большинство людей так же стыдится участия в насилии и пользовании им, как стыдятся теперь люди мошенничества, воровства, нищенства, трусости, и тотчас же
само собой, без
борьбы и насилия уничтожается это сложное и кажущееся столь могущественным устройство жизни.
Несколько минут дядя молча ходил по комнате, как будто в
борьбе сам с собою.
Все, что бессвязно копошилось в нем
с той
самой минуты, когда он внезапно объявил
себя консерватором, все, к чему он порывался и к обретению чего делал тщетные попытки, — все нашло для
себя осуществление в слове «
борьба».
А куряне славные —
Витязи исправные:
Родились под трубами,
Росли под шеломами,
Выросли как воины,
С конца копья вскормлены.
Все пути им ведомы,
Все яруги знаемы,
Луки их натянуты,
Колчаны отворены,
Сабли их наточены,
Шеломы позолочены.
Сами скачут по полю волками
И, всегда готовые к
борьбе,
Добывают острыми мечами
Князю — славы, почестей —
себе...
Сильно поразившая его, после чистого нрава матери, вздорная мелочность дядиной жены, развила в нем тоже своего рода мелочную придирчивость ко всякой людской мелочи, откуда пошла постоянно сдерживаемая раздражительность, глубокая скорбь о людской порочности в постоянной
борьбе с снисходительностью и любовью к человечеству и, наконец, болезненный разлад
с самим собою, во всем мучительная нерешительность — безволье.
Кто опишет
с должным беспристрастием эту ужасную
борьбу России
с колоссом, который желал весь мир иметь своим подножием, которому душно было в целой Европе? Мы слишком близки к происшествиям, а на все великое и необычайное должно смотреть издалека. Увлекаясь современной славой Наполеона, мы едва обращаем взоры на
самих себя. Нет, для русских 1812-го года и для Наполеона — потомство еще не наступило!
Истина не нужна была ему, и он не искал ее, его совесть, околдованная пороком и ложью, спала или молчала; он, как чужой или нанятый
с другой планеты, но участвовал в общей жизни людей, был равнодушен к их страданиям, идеям, религиям, знаниям, исканиям,
борьбе, он не сказал людям ни одного доброго слова, не написал ни одной полезной, непошлой строчки, не сделал людям ни на один грош, а только ел их хлеб, пил их вино, увозил их жен, жил их мыслями и, чтобы оправдать свою презренную, паразитную жизнь перед ними и
самим собой, всегда старался придавать
себе такой вид, как будто он выше и лучше их.
Предположим, что в произведении искусства развивается мысль: «временное уклонение от прямого пути не погубит сильной натуры», или: «одна крайность вызывает другую»; или изображается распадение человека
с самим собою; или, если угодно,
борьба страстей
с высшими стремлениями (мы указываем различные основные идеи, которые видели в «Фаусте»), — разве не представляются в действительной жизни случаи, в которых развивается то же
самое положение?
Он в одном месте своих записок сравнивает
себя с человеком, томимым голодом, который «в изнеможении засыпает и видит пред
собою роскошные кушанья и шипучие вина; он пожирает
с восторгом воздушные дары воображения, и ему кажется легче… но только проснулся, мечта исчезает, остается удвоенный голод и отчаяние…» В другом месте Печорин
себя спрашивает: «Отчего я не хотел ступить на этот путь, открытый мне судьбою, где меня ожидали тихие радости и спокойствие душевное?» Он
сам полагает, — оттого что «душа его сжилась
с бурями: и жаждет кипучей деятельности…» Но ведь он вечно недоволен своей
борьбой, и
сам же беспрестанно высказывает, что все свои дрянные дебоширства затевает потому только, что ничего лучшего не находит делать.
— Да, но это им было сделано по великодушию, по состраданию, и притом
с такой
борьбой и
с опасностью: он понимал, что, спасая жизнь другому человеку, он губит
самого себя… Это высокое, святое чувство!
Само здоровье наше — это не спокойное состояние организма; при глотании, при дыхании в нас ежеминутно проникают мириады бактерий, внутри нашего тела непрерывно образуются
самые сильные яды; незаметно для нас все силы нашего организма ведут отчаянную
борьбу с вредными веществами и влияниями, и мы никогда не можем считать
себя обеспеченными от того, что, может быть, вот в эту
самую минуту сил организма не хватило, и наше дело проиграно.
Никогда не робей перед грехом, не говори
себе: я не могу не грешить, я привык, я слаб. Пока жив, всегда можешь и бороться
с грехом и побороть его, не нынче, так завтра, не завтра, так послезавтра, не послезавтра, так уже наверное перед смертью. Если же вперед отказываешься от
борьбы, то отказываешься от
самого главного дела жизни.
Между разумом и страстями идет в человеке междоусобная война. Человек мог бы иметь хоть какое-нибудь спокойствие, если бы в нем был только разум без страстей или только страсти без разума. Но так как в нем и то и другое, то он не может избежать
борьбы, не может быть в мире
с одним иначе, как воюя
с другим. Он всегда борется
сам в
себе. И
борьба эта необходима, в ней жизнь.
А Михайловский и его «Русское богатство» все продолжали твердить о том, что марксизм ведет к примирению
с действительностью и к полнейшей пассивности. В весело-грозовой атмосфере захватывающей душу работы,
борьбы и опасности как смешны казались эти упреки! А у
самого Михайловского, в сущности, давно уже не было никаких путей. Он открещивался от народничества, решительно отклонял от
себя название народника. И, по-видимому, совершенно уже утратил всякую веру в революцию.
Религия исчезнет
сама собой, «самотеком», без страстной
борьбы, связанной
с насилием.
Вспоминая всю ту
борьбу, сомнения, притворства, усилия настроить
себя, которые я переиспытал вследствие моего полного несогласия
с этим всеобщим поклонением, и полагая, что многие переживали и переживают то же
самое, я думаю, что не бесполезно определенно и откровенно высказать это мое несогласное
с большинством мнение, тем более что выводы, к которым я пришел, разбирая причины этого моего несогласия
с установившимся общим мнением, мне думается, не лишены интереса и значения.
Человеку внушено, и он
сам себе внушал, что он не имеет внутренних духовных сил для
борьбы с грехом.
Она живо помнила, какое впечатление производил на нее в Варшаве, в доме Ладомирских, этот человек и сколько нравственной ломки пришлось ей произвести над
собой, чтобы выйти победительницей в
борьбе с нахлынувшим на нее к нему чувством, после подлого поступка
с ней Владимира, тем чувством любви, страсти,
самое воспоминание о котором она, казалось ей, похоронила навсегда в стенах Рязанского острога.
Дарья Николаевна хорошо понимала, что в глазах этих родственников и особенно генеральши она не представляла завидной партии для Глеба Алексеевича Салтыкова, предвидела, что ей придется вести против них
борьбу, и для обеспечения
себе победы, тем более, по ее мнению легкой, так как на стороне ее была главная сила, в лице
самого Салтыкова, все же, хотя и поверхностно, но ознакомилась
с неприятелем.
— Не, не сердитесь на меня… Я виновата… Простите мне… Вы не знаете, что я вынесла за эти дни. Какую ужасную
борьбу сама с собой, измучилась душой. Простите!
Он не понимал, увы, что
борьба с этим роковым увлечением невозможна, что его могут спасти только обстоятельства, лежащие вне его власти, что
сам он не только совершенно бессилен, но носит в
самом себе залог победы над
собой этой женщины, и никуда ему не уйти от нее.