Неточные совпадения
Мечтам и годам нет возврата;
Не обновлю души моей…
Я вас люблю любовью
братаИ, может быть, еще нежней.
Послушайте ж меня без гнева:
Сменит не раз младая дева
Мечтами легкие мечты;
Так деревцо свои листы
Меняет с каждою весною.
Так, видно, небом суждено.
Полюбите вы снова: но…
Учитесь властвовать собою:
Не всякий вас, как я, поймет;
К беде неопытность ведет».
— Петр Петрович и не скрывает, что
учился на медные деньги, и даже хвалится тем, что сам себе дорогу проложил, — заметила Авдотья Романовна, несколько обиженная новым тоном
брата.
— Да, — заметил Николай Петрович, — он самолюбив. Но без этого, видно, нельзя; только вот чего я в толк не возьму. Кажется, я все делаю, чтобы не отстать от века: крестьян устроил, ферму завел, так что даже меня во всей губернии красным величают; читаю,
учусь, вообще стараюсь стать в уровень с современными требованиями, — а они говорят, что песенка моя спета. Да что,
брат, я сам начинаю думать, что она точно спета.
Гораздо чаще своего
брата посещал Базарова Николай Петрович; он бы каждый день приходил, как он выражался «
учиться», если бы хлопоты по хозяйству не отвлекали его.
В гимназии она считалась одной из первых озорниц, а
училась небрежно. Как
брат ее, она вносила в игры много оживления и, как это знал Клим по жалобам на нее, много чего-то капризного, испытующего и даже злого. Стала еще более богомольна, усердно посещала церковные службы, а в минуты задумчивости ее черные глаза смотрели на все таким пронзающим взглядом, что Клим робел пред нею.
— Шел бы ты,
брат, в институт гражданских инженеров. Адвокатов у нас — излишек, а Гамбетты пока не требуются. Прокуроров — тоже, в каждой газете по двадцать пять штук. А вот архитекторов — нет, строить не умеем.
Учись на архитектора. Тогда получим некоторое равновесие: один
брат — строит, другой — разрушает, а мне, подрядчику, выгода!
Тем не менее, так как у меня было много старших сестер и
братьев, которые уже
учились в то время, когда я ничего не делал, а только прислушивался и приглядывался, то память моя все-таки сохранила некоторые достаточно яркие впечатления.
У нее было четыре
брата, из которых двое уж кончили курс семинарии, а двое еще
учились; было две сестры замужем за священниками (одна даже в губернском городе), которые тоже считали себя причастными науке.
Вторую группу составляли два
брата и три сестры-погодки, и хотя старшему
брату, Степану, было уже четырнадцать лет в то время, когда сестре Софье минуло только девять, но и первый и последняя
учились у одних и тех же гувернанток.
Мы остались и прожили около полугода под надзором бабушки и теток. Новой «власти» мы как-то сразу не подчинились, и жизнь пошла кое-как. У меня были превосходные способности, и, совсем перестав
учиться, я схватывал предметы на лету, в классе, на переменах и получал отличные отметки. Свободное время мы с
братьями отдавали бродяжеству: уходя веселой компанией за реку, бродили по горам, покрытым орешником, купались под мельничными шлюзами, делали набеги на баштаны и огороды, а домой возвращались позднею ночью.
Недели через две или три в глухой городишко пришел ответ от «самого» Некрасова. Правда, ответ не особенно утешительный: Некрасов нашел, что стихи у
брата гладки, приличны, литературны; вероятно, от времени до времени их будут печатать, но… это все-таки только версификация, а не поэзия. Автору следует
учиться, много читать и потом, быть может, попытаться использовать свои литературные способности в других отраслях литературы.
Вскоре после этого я заболел перемежающейся лихорадкой, а после болезни меня отдали в большой пансион «пана Рыхлинского», где уже
учился мой старший
брат.
Присел на корточки, заботливо зарыл узел с книгами в снег и ушел. Был ясный январский день, всюду сверкало серебряное солнце, я очень позавидовал
брату, но, скрепя сердце, пошел
учиться, — не хотелось огорчить мать. Книги, зарытые Сашей, конечно, пропали, и на другой день у него была уже законная причина не пойти в школу, а на третий его поведение стало известно деду.
Я не мог бежать с ним: в те дни у меня была своя задача — я решил быть офицером с большой светлой бородой, а для этого необходимо
учиться. Когда я рассказал
брату план, он, подумав, согласился со мною...
— Скучно? Это,
брат, неверно что-то. Было бы тебе скучно
учиться —
учился бы ты плохо, а вот учителя свидетельствуют, что хорошо ты
учишься. Значит, есть что-то другое.
В этой же комнатке помещался и тринадцатилетний
брат Гаврилы Ардалионовича, гимназист Коля; ему тоже предназначалось здесь тесниться,
учиться, спать на другом, весьма старом, узком и коротком диванчике, на дырявой простыне и, главное, ходить и смотреть за отцом, который все более и более не мог без этого обойтись.
Смотри, Костя,
учись хорошенько!» [При публикации Записок в 1859 г. рассказ о непристойном поведении царского
брата, Константина Павловича, в день торжественного акта по случаю открытия Лицея был сильно изменен.
— Это — естественно! — воскликнул Егор. — А насчет Павла вы не беспокойтесь, не грустите. Из тюрьмы он еще лучше воротится. Там отдыхаешь и
учишься, а на воле у нашего
брата для этого времени нет. Я вот трижды сидел и каждый раз, хотя и с небольшим удовольствием, но с несомненной пользой для ума и сердца.
Дернов. Мало ли что торги! тут,
брат, казенный интерес. Я было сунулся доложить Якову Астафьичу, что для пользы службы за тобой утвердить надо, да он говорит: «Ты, мол, любезный, хочешь меня уверить, что стакан, сапоги и масло все одно, так я,
брат, хошь и дикий человек, а арифметике-то
учился, четыре от двух отличить умею».
По вечерам на крыльце дома собиралась большая компания:
братья К., их сестры, подростки; курносый гимназист Вячеслав Семашко; иногда приходила барышня Птицына, дочь какого-то важного чиновника. Говорили о книгах, о стихах, — это было близко, понятно и мне; я читал больше, чем все они. Но чаще они рассказывали друг другу о гимназии, жаловались на учителей; слушая их рассказы, я чувствовал себя свободнее товарищей, очень удивлялся силе их терпения, но все-таки завидовал им — они
учатся!
Скоро мы перестали нуждаться в предбаннике: мать Людмилы нашла работу у скорняка и с утра уходила из дому, сестренка
училась в школе,
брат работал на заводе изразцов. В ненастные дни я приходил к девочке, помогая ей стряпать, убирать комнату и кухню, она смеялась...
— Да-а,
брат, — задумчиво протянул он, — надо бы тебе
учиться, а опоздал ты! Черт знает, как ты будешь жить… Тетрадь-то свою подальше прячь, а то привяжутся бабы — засмеют… Бабы,
брат, любят это — за сердце задеть…
Мы все
братья, а я получаю жалованье за то, что готовлюсь к убийству,
учусь убивать или делаю оружие, порох, крепости.
— Нарочно они так придумали, чтобы Ардальона Борисыча подловить, — говорила Грушина, торопясь, размахивая руками и радостно волнуясь оттого, что передает такое важное известие. — Видите ли, у этой барышни есть двоюродный
брат сирота, он и
учился в Рубани, так мать-то этой барышни его из гимназии взяла, а по его бумагам барышня сюда и поступила. И вы заметьте, они его поместили на квартире, где других гимназистов нет, он там один, так что все шито-крыто, думали, останется.
Софья Николавна воспользовалась случаем, сама
училась вместе с
братьями [Она
училась так прилежно, что скоро могла понимать французские книги, разговоры и даже выучилась немного говорить по-французски.
— Во имя отца и сына и святаго духа…
Учись, — сказал он. — Трудись,
брат… Ежели помру, поминай. Вот прими и от меня гривенничек…
— Нет, уж это,
брат, как хочешь, — сказал барин: — мальчик твой уж может понимать, ему
учиться пора. Ведь я для твоего же добра говорю. Ты сам посуди, как он у тебя подростет, хозяином станет, да будет грамоте знать и читать будет уметь, и в церкви читать — ведь всё у тебя дома с Божьей помощью лучше пойдет, — говорил Нехлюдов, стараясь выражаться как можно понятнее и вместе с тем почему-то краснея и заминаясь.
Во-первых, я скажу: зачем же ты не
учился? а во-вторых, не то что у Мейербера, а у последнего немецкого флейтщика, скромно высвистывающего свою партию в последнем немецком оркестре, в двадцать раз больше идей, чем у всех наших самородков; только флейтщик хранит про себя эти идеи и не суется с ними вперед в отечестве Моцартов и Гайднов; а наш
брат самородок"трень-брень"вальсик или романсик, и смотришь — уже руки в панталоны и рот презрительно скривлен: я, мол, гений.
— Ну, говорю ведь — не был! Экой ты какой… Разве хорошо — разбойником быть? Они… грешники все, разбойники-то. В бога не веруют… церкви грабят… их проклинают вон, в церквах-то… Н-да… А вот что, сынок, —
учиться тебе надо! Пора,
брат, уж… Начинай-ка с богом. Зиму-то проучишься, а по весне я тебя в путину на Волгу с собой возьму…
— Этого никто не хочет! — задумчиво проговорил Пётр, снова раскинув карты и озабоченно поглаживая щёку. — Потому ты должен бороться с революционерами — агентами иностранцев, — защищая свободу России, власть и жизнь государя, — вот и всё. А как это надо делать — увидишь потом… Только не зевай,
учись исполнять, что тебе велят… Наш
брат должен смотреть и лбом и затылком… а то получишь по хорошему щелчку и спереди и сзади… Туз пик, семь бубен, десять пик…
Марью Николаевну это ничто не попортило: она
училась, работала и раза два в год набегала домой, чтобы провести праздники с отцом и с
братьями, которые приходили об эту пору пешком из училища, а особенно с младшей сестрой, в которой не слыхала души.
В начале июля месяца, спустя несколько недель после несчастного случая, описанного нами в предыдущей главе, часу в седьмом после обеда, Прасковья Степановна Лидина,
брат ее Ижорской, Рославлев и Сурской сидели вокруг постели, на которой лежала больная Оленька; несколько поодаль сидел Ильменев, а у самого изголовья постели стояла Полина и домовой лекарь Ижорского, к которому Лидина не имела вовсе веры, потому что он был русской и
учился не за морем, а в Московской академии.
Я начал опять вести свою блаженную жизнь подле моей матери; опять начал читать ей вслух мои любимые книжки: «Детское чтение для сердца и разума» и даже «Ипокрену, или Утехи любословия», конечно не в первый раз, но всегда с новым удовольствием; опять начал декламировать стихи из трагедии Сумарокова, в которых я особенно любил представлять вестников, для чего подпоясывался широким кушаком и втыкал под него, вместо меча, подоконную подставку; опять начал играть с моей сестрой, которую с младенчества любил горячо, и с маленьким
братом, валяясь с ними на полу, устланному для теплоты в два ряда калмыцкими, белыми как снег кошмами; опять начал учить читать свою сестрицу: она
училась сначала как-то тупо и лениво, да и я, разумеется, не умел приняться за это дело, хотя очень горячо им занимался.
— Вишь, как хорошо, и достаток есть! Я и говорю, что хорошо; и
братья, поди,
учатся?
—
Братьев у меня нет, а сестра
учится.
Павла Никонова заменил Мирон,
братья почти не разлучались, неистощимо разговаривая о чём-то, размахивая руками; вместе
учились, читали, сидя в саду, в беседке.
— Ф-фу! Ну, это — ничего! А Локтев понял по-азиатски, скандально. Значит — Илья? Ну,
брат, ты прости, только это — неразумно. Купечество должно всему
учиться, на все точки жизни встать, а ты…
— Вот видите! У вас там все Некрасова читают и поют, ну, знаете, с Некрасовым далеко не уедешь! Мужику надо внушать: «Ты,
брат, хоть и не плох человек сам по себе, а живешь плохо и ничего не умеешь делать, чтобы жизнь твоя стала легче, лучше. Зверь, пожалуй, разумнее заботится о себе, чем ты, зверь защищает себя лучше. А из тебя, мужика, разрослось все, — дворянство, духовенство, ученые, цари — все это бывшие мужики. Видишь? Понял? Ну —
учись жить, чтоб тебя не мордовали…»
— Это мой младший
брат, Алексей, — сказала девушка. — А я —
учусь на акушерских курсах, да вот, захворала. Почему вы молчите? Вы — застенчивый?
— Тебе,
брат, рано! Ты —
поучись…
Третий
брат, Иван,
учился в учительском институте и, живя там в интернате, бывал дома только по праздникам; это был маленький, чисто одетый, гладко причесанный человечек, похожий на старого чиновника.
Маленький
брат и сестра ее тоже обеспечены завещанием бабки и
учатся в Лондоне.
Старший, Павел Федорович,
учился в одно время с Брянчаниновым, был с ним дружен и находился под его непосредственным духовным влиянием, а младший, Николай Федорович, шел позже, вслед за
братом, и поступил в инженерное училище, когда государь Николай Павлович уже перестал быть великим князем, а сделался императором.
Таким побытом продолжалось наше учение, и уже прочие
братья: Сидорушка, Офремушка и Егорушка, поступили в школу; а старший
брат Петрусь, выучив весь псалтырь, не имел чему
учиться. Нанять же «инспектора» (учителя) батенька находили неудобным тратиться для одного, а располагали приговорить ко всем троим старшим, но я их задерживал: как стал на первом часе — да ни назад, ни вперед.
Вот я
учусь плохо, а
братья лезут вперед; пан же Кнышевский берет плату и за меня, как будто за порядочно учащегося.
Марья Сергеевна(очень оскорбленная последними словами). А, так это, значит, я унижу вас; но только вы ошибаетесь, кажется, в этом случае!.. Ты хоть и чиновен, но отец твой все-таки был пьяный приказный, а мой отец генерал-лейтенант!
Братья мои тоже генерал-майоры! Ты вот по-французски до сих пор дурно произносишь и на старости лет должен
учиться у француза; а я по-французски лучше говорю, чем по-русски, и потому воспитанием моим тоже не унижу тебя!
— Да,
брат… — продолжает Малахин, слыша, как Яша ложится рядом и своей громадной спиной прижимается к его спине. — Холодно. Из всех щелей так и дует. Поспи тут твоя мать или сестра одну ночь, так к утру бы ноги протянули. Так-то,
брат, не хотел
учиться и в гимназию ходить, как
братья, ну вот и вози с отцом быков. Сам виноват, на себя и ропщи… Братья-то теперь на постелях спят, одеялами укрылись, а ты, нерадивый и ленивый, на одной линии с быками… Да…
Андрей Титыч. Вот теперь пятый год
учусь… знаете где? На чердаке, в чулане. Беда, как узнает… «Да что это! Да к чему это! Да с твоим ли рылом, скажет, такие нежности разводить!» В театр никогда не допросишься. А и допросишься, да опоздаешь немножко, так беда. У нас все равно, что загулял, что в театре просидел, это на одном счету. Ту причину пригоняют, что у нас один
брат помешанный от театру, а он совсем не от театру, так, с малолетства заколотили очень.
— Прежде всего, — продолжал он, — я хочу вам сказать об его отце, моем старшем
брате, который был прекраснейший человек;
учился, знаете, отлично в Морском корпусе; в отставку вышел капитаном второго ранга; словом, умница был мужчина.