Неточные совпадения
Но Прыщ
был совершенно искренен
в своих заявлениях и твердо решился следовать по избранному пути. Прекратив все дела, он ходил по гостям, принимал обеды и балы и даже завел
стаю борзых и гончих собак, с которыми травил на городском выгоне зайцев, лисиц, а однажды заполевал [Заполева́ть — добыть на охоте.] очень хорошенькую мещаночку. Не без иронии отзывался он о своем предместнике, томившемся
в то время
в заточении.
Уже не видно
было за великим дымом, обнявшим то и другое воинство, не видно
было, как то одного, то другого не
ставало в рядах; но чувствовали ляхи, что густо летели пули и жарко становилось дело; и когда попятились назад, чтобы посторониться от дыма и оглядеться, то многих недосчитались
в рядах своих.
В одном месте
было зарыто две бочки лучшего Аликанте [Аликанте — вино, названное по местности
в Испании.], какое существовало во время Кромвеля [Кромвель, Оливер (1599–1658) — вождь Английской буржуазной революции XVII века.], и погребщик, указывая Грэю на пустой угол, не упускал случая повторить историю знаменитой могилы,
в которой лежал мертвец, более живой, чем
стая фокстерьеров.
Когда Самгин вышел на Красную площадь, на ней
было пустынно, как бывает всегда по праздникам. Небо осело низко над Кремлем и рассыпалось тяжелыми хлопьями снега. На золотой чалме Ивана Великого снег не держался. У музея торопливо шевырялась
стая голубей свинцового цвета. Трудно
было представить, что на этой площади, за час пред текущей минутой, топтались, вторгаясь
в Кремль, тысячи рабочих людей, которым, наверное, ничего не известно из истории Кремля, Москвы, России.
По праздникам из села являлись
стаи мальчишек, рассаживаясь по берегу реки, точно странные птицы, они молча, сосредоточенно наблюдали беспечную жизнь дачников. Одного из них, быстроглазого, с головою
в мелких колечках черных волос, звали Лаврушка, он
был сирота и, по рассказам прислуги, замечателен тем, что пожирал птенцов птиц живыми.
С восхода солнца и до полуночи на улицах суетились люди, но еще более
были обеспокоены птицы, — весь день над Москвой реяли
стаи галок, голубей, тревожно перелетая из центра города на окраины и обратно; казалось, что
в воздухе беспорядочно снуют тысячи черных челноков, ткется ими невидимая ткань.
Была средина мая.
Стаи галок носились над Петровским парком, зеркало пруда отражало голубое небо и облака, похожие на взбитые сливки; теплый ветер помогал солнцу зажигать на листве деревьев зеленые огоньки. И такие же огоньки светились
в глазах Варвары.
Тит Никонович
был старый, отживший барин, ни на что не нужный, Леонтий — школьный педант, жена его — развратная дура, вся дворня
в Малиновке — жадная
стая диких, не осмысленная никакой человеческой чертой.
Сегодня, 12-го, какая погода! Море еще у Лю-чу
было синее, а теперь,
в тропиках, и подавно. Солнце печет иногда до утомления, как у нас бывает перед грозой. Теплота здесь напитана разными запахами; солнце проникает всюду. Появились летучие рыбы, с сельдь величиною; они летают во множестве
стаями и поодиночке.
Плавание
в южном полушарии замедлялось противным зюйд-остовым пассатом; по меридиану уже идти
было нельзя: диагональ отводила нас
в сторону, все к Америке. 6-7 узлов
был самый большой ход. «Ну вот вам и лето! — говорил дед, красный, весь
в поту, одетый
в прюнелевые ботинки, но, по обыкновению, застегнутый на все пуговицы. — Вот и акулы, вот и Южный Крест, вон и «Магеллановы облака» и «Угольные мешки!» Тут уж особенно заметно целыми
стаями начали реять над поверхностью воды летучие рыбы.
Капитан и так называемый «дед», хорошо знакомый читателям «Паллады», старший штурманский офицер (ныне генерал), — оба
были наверху и о чем-то горячо и заботливо толковали. «Дед» беспрестанно бегал
в каюту, к карте, и возвращался. Затем оба зорко смотрели на оба берега, на море,
в напрасном ожидании лоцмана. Я все любовался на картину, особенно на целую
стаю купеческих судов, которые, как утки, плыли кучей и все жались к шведскому берегу, а мы шли почти посредине, несколько ближе к датскому.
О дичи я не спрашивал, водится ли она, потому что не проходило ста шагов, чтоб из-под ног лошадей не выскочил то глухарь, то рябчик. Последние летали
стаями по деревьям. На озерах,
в двадцати саженях, плескались утки. «А
есть звери здесь?» — спросил я. «Никак нет-с, не слыхать: ушканов только много, да вот бурундучки еще». — «А медведи, волки?..» — «И не видать совсем».
В душе путешественника
было смутно, но он жадно глядел кругом на поля, на холмы, на деревья, на
стаю гусей, пролетавшую над ним высоко по ясному небу.
Картина, которую я увидел,
была необычайно красива. На востоке пылала заря. Освещенное лучами восходящего солнца море лежало неподвижно, словно расплавленный металл. От реки поднимался легкий туман. Испуганная моими шагами,
стая уток с шумом снялась с воды и с криком полетела куда-то
в сторону, за болото.
Очевидно, вскоре после того как зверек попал
в ловушку, его завалило снегом. Странно, почему зверолов не осмотрел свои ловушки перед тем, как уйти из тайги.
Быть может, он обходил их, но разыгравшаяся буря помешала ему дойти до крайних затесок, или он заболел и не мог уже более заниматься охотой. Долго ждал пойманный соболь своего хозяина, а весной, когда
стаял снег, вороны расклевали дорогого хищника, и теперь от него остались только клочки шерсти и мелкие кости.
Слышно
было, как где-то неподалеку от нас с шумом опустилась
в воду
стая уток.
Стаи уток еще толпились на болотах наших, но крапивянок уже и
в помине не
было.
«Между прочим, после долгих требований ключа
был отперт сарай, принадлежащий мяснику Ивану Кузьмину Леонову. Из сарая этого по двору сочилась кровавая жидкость от сложенных
в нем нескольких сот гнилых шкур. Следующий сарай для уборки битого скота, принадлежащий братьям Андреевым, оказался чуть ли не хуже первого. Солонина вся
в червях и т. п. Когда отворили дверь —
стаи крыс выскакивали из ящиков с мясной тухлятиной, грузно шлепались и исчезали
в подполье!.. И так везде… везде».
Но раз
был случай, когда они все жадной волчьей
стаей или, вернее,
стаей пугливого воронья набросились на крупную добычу. Это
было в восьмидесятых годах.
Лошади кормятся без призора,
стаи голубей и воробьев мечутся под ногами, а извозчики
в трактире чай
пьют. Извозчик, выйдя из трактира, черпает прямо из бассейна грязным ведром воду и
поит лошадь, а вокруг бассейна — вереница водовозов с бочками.
Но… когда просыпался, — все улетало, как
стая птиц, испуганных приближением охотника. А те концы, которые мне удавалось порой задержать
в памяти, оказывались совершенно плохи:
в стихах не
было размера,
в прозе часто недоставало даже грамматического смысла, а слова стояли с не своим, чуждым значением…
И вдруг я проснулся. Начинало светать. Это
было ранней весной, снег еще не весь
стаял, погода стояла пасмурная, слякотная, похожая более на осень.
В окна тускло, почти враждебно глядели мутные сумерки; освоившись с ними, я разглядел постель Бродского. На ней никого не
было. Не
было также и чемодана, который мы вчера укладывали с ним вместе. А
в груди у меня стояло что-то теплое от недавнего счастливого сна. И контраст этого сна сразу подчеркнул для меня все значение моей потери.
Пищик. Я полнокровный, со мной уже два раза удар
был, танцевать трудно, но, как говорится, попал
в стаю, лай не лай, а хвостом виляй. Здоровье-то у меня лошадиное. Мой покойный родитель, шутник, царство небесное, насчет нашего происхождения говорил так, будто древний род наш Симеоновых-Пищиков происходит будто бы от той самой лошади, которую Калигула посадил
в сенате… (Садится.) Но вот беда: денег нет! Голодная собака верует только
в мясо… (Храпит и тотчас же просыпается.) Так и я… могу только про деньги…
Дошли до конца съезда. На самом верху его, прислонясь к правому откосу и начиная собою улицу, стоял приземистый одноэтажный дом, окрашенный грязно-розовой краской, с нахлобученной низкой крышей и выпученными окнами. С улицы он показался мне большим, но внутри его,
в маленьких полутемных комнатах,
было тесно; везде, как на пароходе перед пристанью, суетились сердитые люди,
стаей вороватых воробьев метались ребятишки, и всюду стоял едкий, незнакомый запах.
Я полагал прежде, что куличков-воробьев считать третьим, самым меньшим видом болотного курахтана (о котором сейчас
буду говорить), основываясь на том, что они чрезвычайно похожи на осенних курахтанов пером и статями, и также на том, что к осени кулички-воробьи почти всегда смешиваются
в одну
стаю с курахтанами; но, несмотря на видимую основательность этих причин, я решительно не могу назвать куличка-воробья курахтанчиком третьего вида, потому что он не разделяет главной особенности болотных курахтанов, то
есть самец куличка-воробья не имеет весною гривы и не переменяет своего пера осенью.
Есть еще порода «болотных сивок», близко подходящих перьями к кроншнепу. Они
стаями не летают, а попадаются
в одиночку по отмелям рек и берегам прудов, но я их почти не знаю.
В моих записках отмечено, что иногда сивок бывало очень мало, а иногда очень много;
были года,
в которые я слышал только их писк и видел их
стаи, кружившиеся под небесами, как темное облако, но не видал их опускающихся на землю;
в 1811 году сивки не прилетали совсем.
Болотною и водяною дичью они не богаты; только позднею осенью отлетная птица
в больших
стаях гостит на них короткое время, как будто на прощанье; зато всякая рыба бель, кроме красной, то
есть осетра, севрюги, стерляди и проч., водится
в степных озерах
в изобилии и отличается необыкновенным вкусом.
Мне удалось один раз, уже довольно поздно для чибисов, кажется
в половине сентября, вышибить крупною дробью одного чибиса из
стаи, пролетевшей очень высоко надо мною, вероятно
в дальний поход. Чибис
был облит салом и так вкусен, что уступал
в этом только бекасиной породе.
Чирки с весны парами, а потом и
в одиночку попадаются охотникам везде, где только
есть вода,
в продолжение всего лета, но они особенно любят маленькие речки, озерки и лужи, часто
в самом селении находящиеся; прилетают даже к русским уткам.
В осеннее время иногда сделать очень удачный выстрел
в навернувшуюся нечаянно
стаю чирят, и мне случилось один раз убить из одного ствола моего ружья, заряженного рябчиковою дробью, девять чирков.
Я застрелил однажды пигалицу, кажется
в августе, с белыми как снег крыльями. Она находилась
в большой
стае, и мне стоило немало хлопот, чтоб убить именно ее, — она
была очень красива.
Убить несколько стрепетов одним зарядом — великая редкость: надобно, чтоб большая
стая подпустила
в меру и сидела кучно или чтоб вся
стая нечаянно налетела на охотника; убивать пару, то
есть из обоих стволов по стрепету, мне случалось часто, но один только раз убил я из одного ствола трех стрепетов сидячих, а из другого двух влет; это случилось нечаянно: я наскакал на порядочную
стаю, которая притаилась
в густой озими, так что ни одного стрепета не
было видно;
в нескольких саженях двое из них подняли свои черные головки, кучер мой увидел их и указал мне; из одного ствола выстрелил я по сидячим, а из другого по взлетевшей
стае: трое остались на земле, два упали сверху; стрепетов
было штук тридцать.
Недели через три после своего появления огромными
стаями курахтаны улетают вместе со всею пролетною птицей, и к осени, то
есть в августе, петушки возвращаются пепельно-серыми, пестрыми куличками без грив и хохолков, почти совершенно сходными с своими самками, которые и весной и осенью сохраняют один и тот же вид и цвет, постоянно имея хлупь и брюшко белые.
Я должен упомянуть, что знал одного охотника, который уверял меня, что перепелки не улетают, а уходят и что ему случилось заметить, как они пропадали
в одном месте и показывались во множестве, но не
стаей,
в другом, где их прежде
было очень мало, и что направление этого похода, совершаемого днем, а не ночью, по ею замечаниям, производилось прямо на юг.
Мне случилось однажды целый месяц каждый день стрелять их на одном и том же току; кроме убиваемых на месте, некоторые пропадали оттого, что
были поранены;
стая убавлялась с каждым днем, и, наконец, остались две куропатки и продолжали прилетать на тот же ток
в урочное время…
Пошатавшись таким образом недели две, кроншнепы, несмотря на теплое, иногда даже жаркое время,
в половине августа пропадают, то
есть, соединясь еще
в огромнейшие
стаи, подвигаются к югу.
Во-первых, надобно, чтобы поблизости не
было больших прудов и озер и чтоб утиным
стаям некуда
было перемещаться, не разбиваясь; во-вторых, чтобы река текла не
в пологих берегах и чтобы по ней росли кусты, без чего охотник
будет виден издалека и утки никогда не подпустят его
в меру.
Если же тревога
была не пустая, если точно человек или зверь приблизится к
стае — быстро поднимаются старики, и стремглав бросаются за ними молодые, оглашая зыбучий берег и спящие
в тумане воды и всю окрестность таким пронзительным, зычным криком, что услышать его за версту и более…
Утка
была ранена на расстоянии по крайней мере девяноста или ста шагов, ранена рикошетом, взмывшею от воды 4-го нумера дробинкой (ибо я стрелял
в чирков вдвое ближе), улетала вместе со
стаей, как будто здоровая, и улетала довольно далеко; потом прилетела назад, села на прежнее место и умерла перед моими глазами.
Если и наткнешься как-нибудь нечаянно, объезжая берега пруда, озера или речного плеса, на большую станицу степных куликов, то хорошо, если удастся и один раз
в них выстрелить; надобно, чтобы места
были очень обширны и привольны и чтобы
стая кроншнепов пересела на другой берег или другое место после вашего выстрела, а не улетела совсем.
Вот как это
было: выстрелив
в стаю озимых кур и взяв двух убитых, я следил полет остальной
стаи, которая начала подниматься довольно высоко; вдруг одна сивка пошла книзу на отлет (вероятно, она ослабела от полученной раны) и упала или села неблизко;
в одно мгновение вся
стая быстро опустилась и начала кружиться над этим местом очень низко; я немедленно поскакал туда и нашел подстреленную сивку, которая не имела сил подняться, а только ползла, потому что одна нога
была переломлена;
стая поднялась выше.
Небольшие
стаи кряковных уток окончательно разбиваются на пары, понимаются [То
есть совокупляются] и делаются смирнее, особенно потому, что подрастет трава и уткам прятаться
в ней.
По счастию, именно вдоль того самого берега, плоского и открытого, на который обыкновенно садилась вся
стая, тянулся старый полусогнивший плетень, некогда окружавший конопляник, более десяти лет оставленный; плетень обрастал всегда высокою травою, и мне ловко
было в ней прятаться.
Стаи куропаток ночуют где-нибудь поблизости селенья,
в лесных оврагах,
в таловых кустах по речке, и непременно
в уреме, если урема
есть.
Никакому сомнению не подвержен отлет их на зиму
в теплые страны юга. Много читали и слышали мы от самовидцев, как перепелки бесчисленными станицами переправляются через Черное море и нередко гибнут
в нем, выбившись из сил от противного ветра. Теперь предстоит вопрос: когда и где собираются они
в такие огромные
стаи? Очевидно, что у них должны
быть где-нибудь сборные места, хотя во всех губерниях средней полосы России, по всем моим осведомлениям, никто не замечал ни прилета, ни отлета, ни пролета перепелок.
Без преувеличения могу сказать, что я и другие охотники часто делывали до обеда, то
есть до второго часа, по пятьдесят верст, гоняясь за улетающими
стаями тетеревов и ошибаясь иногда
в их направлении.
Надобно отыскивать благоприятную местность, из-за которой
было бы подкрасться к ним поближе. Местность эта может
быть: лес, кусты, пригорок, овраг, высокий берег реки, нескошенный камыш на прудах и озерах. Нечего и говорить, что стрелять надобно самою крупною дробью, безымянной, даже не худо иметь
в запасе несколько картечных зарядов, чтоб пустить
в стаю гусей, к которой ни подойти, ни подъехать, ни подкрасться
в меру нет возможности.
Вот мое предположение: клинтухи начинают лететь с севера на юг ранее, чем мы думаем, даже
в феврале; но летят по ночам и высоко, как многие породы дичи, почему никто о том не знает;
в больших
стаях, вероятно, всегда
есть усталые и слабые, которые отстают от станиц
в продолжение дороги, где случится, и как некуда более деваться, то поселяются до настоящей весны на гумнах: их-то так рано встречают охотники.
Картечь
есть не что иное, как маленькие пулечки или огромные дробины, несравненно крупнее безымянки; впрочем, величина их бывает различная, смотря по надобности; самую крупную картечь употребляют для зверей, как-то: медведей, волков, оленей и проч., а маленькую — для больших птиц, собравшихся
в стаи, для лебедей, гусей, журавлей и дроф.
Отдельные семьи, то
есть выводки, собираются сначала
в маленькие общества,
в небольшие
стаи, а потом
в огромные станицы.