Неточные совпадения
— Правда ли, девка Амалька, что ты обманным образом власть похитила и градоначальницей облыжно называть
себя изволила и тем многих людишек
в соблазн
ввела? — спрашивала ее Лядоховская.
Кудряш. Вота! Есть от чего с ума сходить! Только вы смотрите,
себе хлопот не наделайте, да и ее-то
в беду не
введите! Положим, хоть у нее муж и дурак, да свекровь-то больно люта.
Как всякий человек, которому удалось избежать опасности, Самгин чувствовал
себя возвышенно и дома, рассказывая Безбедову о налете,
вводил в рассказ комические черточки, говорил о недостоверности показаний очевидцев и сам с большим интересом слушал свой рассказ.
— А как вы смели
ввести ее
в мою комнату? — повторил я, схватив
себя за голову, которая почти вдруг ужасно заболела.
«То-то вот и есть, — отвечаю им, — это-то вот и удивительно, потому следовало бы мне повиниться, только что прибыли сюда, еще прежде ихнего выстрела, и не
вводить их
в великий и смертный грех, но до того безобразно, говорю, мы сами
себя в свете устроили, что поступить так было почти и невозможно, ибо только после того, как я выдержал их выстрел
в двенадцати шагах, слова мои могут что-нибудь теперь для них значить, а если бы до выстрела, как прибыли сюда, то сказали бы просто: трус, пистолета испугался и нечего его слушать.
Алеша дал
себя машинально вывести. На дворе стоял тарантас, выпрягали лошадей, ходили с фонарем, суетились.
В отворенные ворота
вводили свежую тройку. Но только что сошли Алеша и Ракитин с крыльца, как вдруг отворилось окно из спальни Грушеньки, и она звонким голосом прокричала вслед Алеше...
А когда мужчины вздумали бегать взапуски, прыгать через канаву, то три мыслителя отличились самыми усердными состязателями мужественных упражнений: офицер получил первенство
в прыганье через канаву, Дмитрий Сергеич, человек очень сильный, вошел
в большой азарт, когда офицер поборол его: он надеялся быть первым на этом поприще после ригориста, который очень удобно поднимал на воздухе и клал на землю офицера и Дмитрия Сергеича вместе, это не
вводило в амбицию ни Дмитрия Сергеича, ни офицера: ригорист был признанный атлет, но Дмитрию Сергеичу никак не хотелось оставить на
себе того афронта, что не может побороть офицера; пять раз он схватывался с ним, и все пять раз офицер низлагал его, хотя не без труда.
Она внимательно выслушивает вечерний доклад Архипа и старается
ввести его
в круг своих хозяйственных взглядов. Но Архип непривычен и робеет перед барыней. К несчастию, матушка окончательно утратила всякое чувство самообладания и не может сдерживать
себя. Начавши с молчаливого выслушивания, она переходит
в поучения, а из поучений
в крик. Ошеломленный этим криком, Архип уже не просто робеет, но дрожит. Вследствие этого вопросы остаются неразрешенными, и новый староста уходит, оставленный на произвол судьбе.
Заезжая на мельницу
в Прорыв, хитрый немец никогда не забывал захватить и ребятишкам игрушек и невестке какой-нибудь пустяковый подарочек.
Себя в убыток не
введет и другим удовольствие доставит.
Логика научила его рассуждать; математика — верные делать заключения и убеждаться единою очевидностию; метафизика преподала ему гадательные истины, ведущие часто к заблуждению; физика и химия, к коим, может быть, ради изящности силы воображения прилежал отлично,
ввели его
в жертвенник природы и открыли ему ее таинства; металлургия и минералогия, яко последственницы предыдущих, привлекли на
себя его внимание; и деятельно хотел Ломоносов познать правила,
в оных науках руководствующие.
Повторяю свое мнение и рад говорить вечно, что легче найти квадратуру круга, нежели средство написать путешествие сообразно с истиною и скромностию, не
введя в замешательство
себя самого или какого-нибудь другого честного человека» (переведено с немецкого; напечатано
в «Вестнике Европы» за 1814 г., т. 78, № 22, ноябрь, отд.
— Вот здесь мы будем спать с тобою, Агата, — говорила Мечникова,
введя за
собою сестру
в свою спальню, — здесь будет наша зала, а тут твой кабинетец, — докончила она,
введя девушку
в известную нам узенькую комнатку. — Здесь ты можешь читать, петь, работать и вообще делать что тебе угодно.
В своей комнате ты полная госпожа своих поступков.
Когда люди входили
в дом Петра Лукича Гловацкого, они чувствовали, что здесь живет совет и любовь, а когда эти люди знакомились с самими хозяевами, то уже они не только чувствовали витающее здесь согласие, но как бы созерцали олицетворение этого совета и любви
в старике и его жене. Теперь люди чувствовали то же самое, видя Петра Лукича с его дочерью. Женни, украшая
собою тихую, предзакатную вечерню старика, умела всех приобщить к своему чистому празднеству,
ввести в свою безмятежную сферу.
— Пойдем-ка со мной, любезный! Как ты смел трогать портфель
в моем кабинете, — сказал он,
вводя меня за
собой в маленькую диванную. — А? что ж ты молчишь? а? — прибавил он, взяв меня за ухо.
— Очень рад, конечно, не за вас, а за
себя, что вас вижу здесь! — говорил он,
вводя меня
в свой кабинет, по убранству которого видно было, что Захаревский много работал, и вообще за последнее время он больше чем возмужал: он как-то постарел, — чиновничье честолюбие, должно быть, сильно его глодало.
Разбойники с своими конвойными вышли вниз
в избу, а вместо их другие конвойные
ввели Елизавету Петрову. Она весело и улыбаясь вошла
в комнату, занимаемую Вихровым; одета она была
в нанковую поддевку,
в башмаки; на голове у ней был новый, нарядный платок.
Собой она была очень красивая брюнетка и стройна станом. Вихров велел солдату выйти и остался с ней наедине, чтобы она была откровеннее.
— Да, друг мой, давно я тебя не видала, — продолжала она,
вводя меня
в гостиную и усаживая на диван подле
себя, — многое с тех пор изменилось, а, наконец, богу угодно было испытать меня и последним ударом: неделю тому назад минуло два года, как отлетел наш ангел!
Поэтому, друг мой, ежели ты и видишь, что высший человек проштрафился, то имей
в виду, что у него всегда есть ответ: я, по должности своей, опыты производил! И все ему простится, потому что он и сам
себя давно во всем простил. Но тебе он никогда того не простит, что ты его перед начальством
в сомнение или
в погрешность
ввел.
На этот раз камора,
в которую
ввел меня Яков Петрович, заключала
в себе лиц все чиновной породы.
Валерьян был принят
в число братьев, но этим и ограничились все его масонские подвиги: обряд посвящения до того показался ему глуп и смешон, что он на другой же день стал рассказывать
в разных обществах, как с него снимали не один, а оба сапога, как распарывали брюки, надевали ему на глаза совершенно темные очки, водили его через камни и ямины, пугая, что это горы и пропасти, приставляли к груди его циркуль и шпагу, как потом
ввели в самую ложу, где будто бы ему (тут уж Ченцов начинал от
себя прибавлять), для испытания его покорности, посыпали голову пеплом, плевали даже на голову, заставляли его кланяться
в ноги великому мастеру, который при этом,
в доказательство своего сверхъестественного могущества, глотал зажженную бумагу.
— Правило ужасное! — сказал окончательно растерявшийся камер-юнкер. — Впрочем, что ж я, и забыл совсем; я сейчас же могу вам представить поручителя! — воскликнул он, как бы мгновенно оживившись, после чего, побежав на улицу к Максиньке, рассказал ему все, и сей благородный друг ни минуты не поколебался сам предложить
себя в поручители. Пожав ему руку с чувством благодарности, камер-юнкер
ввел его к Миропе Дмитриевне.
А он, Прудентов, не раз-де указывал господину начальнику на таковые и даже предлагал-де
ввести в «Устав» особливый параграф такого-де содержания: «Всякий, желающий иметь разговор или собеседование у
себя на дому или
в ином месте, обязывается накануне дать о сем знать
в квартал, с приложением программы вопросов и ответов, и, по получении на сие разрешения, вызвав необходимое для разговора лицо, привести намерение свое
в исполнение».
— А человек все так сам для
себя устроил, что ничего у него натурального нет, а потому ему и ума много нужно. И самому чтобы
в грех не впасть, и других бы
в соблазн не
ввести. Так ли, батя?
Пред глазами плачущей старушки
в широко распахнувшуюся калитку влез с непокрытою курчавою головою дьякон Ахилла. Он
в коротком толстом казакине и широких шароварах, нагружен какими-то мешками и ведет за
собой пару лошадей, из которых на каждой громоздится большой и тяжелый вьюк. Наталья Николаевна молча смотрела, как Ахилла
ввел на двор своих лошадей, сбросив на землю вьюки, и, возвратившись к калитке, запер ее твердою хозяйскою рукой и положил ключ к
себе в шаровары.
Подъехав к своему дому, Воронцов поручил полковому адъютанту мюридов Хаджи-Мурата, а сам
ввел его к
себе в дом.
Народы никогда не покоряли
себе других народов одним насилием. Если народ, покорявший другой, стоял на низшей степени развития, то всегда повторялось то, что он не
вводил насилием своего устройства жизни, а, напротив, всегда сам подчинялся тому устройству жизни, которое существовало
в покоренном народе. Если чем покорен или близок к покорению какой-либо из подавляемых силою народов, то только общественным мнением, а никак не насилием, которое, напротив, всё больше и больше возмущает народ.
И дрожащего юношу уводят. И кому, и сторожам, и Василию Никитину, которого
вводят, и всем, которые со стороны видели эту сцену, прийдет
в голову, что те неясные короткие слова юноши, тотчас же замятые начальством, содержат
в себе истину, а те громкие, торжественно произносимые речи самоуверенных, спокойных чиновников и священника суть ложь, обман.
Доверчиво, просто, нередко смущая старика подробностями, она рассказывала ему о своём отце, о чиновниках, игре
в карты, пьянстве, о
себе самой и своих мечтах; эти рассказы, отдалённо напоминая Кожемякину юность, иногда
вводили в сумрак его души тонкий и печальный луч света, согревая старое сердце.
Портной одел меня, писаря записали, а генерал осмотрел,
ввел к
себе в кабинет, благословил маленьким образком
в ризе, сказал, что «все это вздор», и отвез меня
в карете к другому генералу, моему полковому командиру.
Другой его товарищ ползет к окну. Я, не опуская револьвера, взял под руку Архальского, вытолкнул его
в коридор,
ввел в свой номер, где крепко спал Прутников, и разбудил его. Только тут Архальский пришел
в себя и сказал...
Она сидела у
себя в кабинете, когда Литвинов вошел к ней. Его
ввела та же тринадцатилетняя девочка, которая накануне караулила его на лестнице. На столе перед Ириной стоял раскрытый полукруглый картон с кружевами; она рассеянно перебирала их одною рукой,
в другой она держала письмо Литвинова. Она только что перестала плакать: ресницы ее смокли и веки припухли: на щеках виднелись следы неотертых слез. Литвинов остановился на пороге: она не заметила его входа.
Когда все это было непререкаемым образом доказано и подтверждено, приступили с вопросом к Ноздреву (он привел Мижуева к Грызуновым), на каком основании он дозволил
себе ввести в порядочный дом заведомого грабителя?
Отец терпеливо и осторожно
вводил его
в круг торговых дел, брал с
собой на биржу, рассказывал о взятых поставках и подрядах, о своих сотоварищах, oписывал ему, как они «вышли
в люди», какие имеют состояния теперь, каковы их характеры. Фома быстро усвоил дело, относясь ко всему серьезно и вдумчиво.
Когда Анна Михайловна
ввела за
собою своего гостя
в это зашкафное отделение, на Долинского чрезвычайно благоприятно подействовала представившаяся ему картина.
Выпустив из присутственной комнаты последних лиц, за которыми наступала очередь разобрать дело старушки, он помедлил некоторое время и сидел молча, с целью восстановить
в себе все свои духовные силы и призвать спокойную ясность своему рассудку, и затем велел
ввести мать и детей, которые стали
в ряд перед зерцалом закона, портретом царя и освещенным лампадою ликом небесного судии, под которым внизу помещался судия земной.
Положим даже, что княгиня сама первая выразила ему свое внимание; но ему сейчас же следовало устранить
себя от этого, потому что князь
ввел его
в свой дом, как друга, и он не должен был позволять
себе быть развратителем его жены, тем более, что какого-нибудь особенно сильного увлечения со стороны Миклакова князь никак не предполагал.
Приехав
в гостиницу, где жил Жуквич, князь прямо прошел к тому
в номер,
введя с
собою и Николя, из опасения, чтобы тот не улизнул. Они застали Жуквича дома. Тот при виде их заметно смутился. Князь подошел к нему и сказал ему не громко и по-английски, чтобы Николя не мог понять, что он говорит...
Черт возьми, экая мука какая!» Вот все-то таким образом думая и раздумывая, господин Голядкин
ввел гостя к
себе в комнату и пригласил покорно садиться.
Средний же культурный человек, даже
в том смысле, ежели чувствовал
себя кругом виноватым, считал дело удовлетворительно разрешенным, если ему удавалось
в свои отношения к подневольным людям
ввести так называемый патриархальный элемент и за это заслужить кличку «доброго барина».
Я сообщил Кокошкину и другим роковой приговор Высоцкого. Все были глубоко огорчены. Подумав вместе, мы решились, однако, собрать консилиум. Я поехал к Высоцкому и сообщил ему наше желание. Он был очень доволен и сказал, что он сам желал консилиума, не для больного, а для
себя, но не хотел
вводить его
в бесполезные издержки. Григорий Яковлевич, по моему желанию, пригласил на консилиум Мудрова и Маркуса.
— Да, конечно. Вас, людей, ожидает великая, блестящая будущность. И чем больше на земле таких, как ты, тем скорее осуществится это будущее. Без вас, служителей высшему началу, живущих сознательно и свободно, человечество было бы ничтожно; развиваясь естественным порядком, оно долго бы еще ждало конца своей земной истории. Вы же на несколько тысяч лет раньше
введете его
в царство вечной правды — и
в этом ваша высокая заслуга. Вы воплощаете
собой благословение божие, которое почило на людях.
И от этой мысли атлет вдруг почувствовал
себя беспомощным, растерянным и слабым, как заблудившийся ребенок, и
в его душе тяжело шевельнулся настоящий животный страх, темный, инстинктивный ужас, который, вероятно, овладевает молодым быком, когда его по залитому кровью асфальту
вводят на бойню.
Многие из хозяев решились
ввести у
себя такое положение; и точно: скоро все переняли эту моду, и человеку с порядочным аппетитом, вот хоть бы и я, нег-де было пообедать порядочно. Теперь уже,
в это время, этот метод брошен и с удовольствием вижу, люди вспомнили, что они созданы и живут для того, чтоб есть и пить, и, помня краткость бытия человеческого, спешат насладиться сим благом. Хвала им за исправление беспорядка, введеного нашим средним веком!
Если б князь был петербургский житель, он бы задал ему завтрак
в 500 р<ублей>; если имел
в нем нужду, даже пригласил бы его к
себе на бал или на шумный раут потолкаться между разного рода гостями, но ни за что
в мире не
ввел бы <
в> свою гостиную запросто человека постороннего и никаким образом не принадлежащего к высшему кругу; но князь воспитывался
в Москве, а Москва такая гостеприимная старушка.
Tante Grillade
ввела Шерамура
в свой arrière boutique, [задняя комната за лавкой — франц.] что составляет своего рода «святая святых» еврейской скинии, и пригласила его всыпать там все золото
в комод, запереть и ключ взять с
собою. Voyou положили пока не собирать. Tante сказала, что знает нечто лучшее, — и назначила Шерамуру прийти к ней вечером, когда она будет свободна. Они вместе должны были обдумать, как лучше распорядиться таким богатством, которое
в практичных руках нечто значило.
С. Т. Аксакова это письмо
ввело в заблуждение: выражения относительно средства от душевных тревог, посылаемого
в виде подарка, навели его на мысль, что посылается второй том «Мертвых душ». Впоследствии на собственноручной копии с этого письма он надписал: «Конечно, мне теперь самому смешно: как я мог убедить
себя, что дело идет о „Мертвых душах“! Но мое ослепление разделяли все наши».
— Всё берите… — говорила она осипшим голосом. Выбросив бумаги, она отошла от меня и, ухватившись обеими руками за голову, повалилась на кушетку. Я подобрал деньги, положил их обратно
в ящик и запер, чтобы не
вводить в грех прислугу; потом взял
в охапку все бумаги и пошел к
себе. Проходя мимо жены, я остановился и, глядя на ее спину и вздрагивающие плечи, сказал...
(Входят Николай, Бобоедов. Садятся за стол. Генерал усаживается
в кресло
в углу, сзади него поручик.
В дверях — Клеопатра и Полина. Потом сзади них Татьяна и Надя. Через их плечи недовольно смотрит Захар. Откуда-то боком и осторожно идет Пологий, кланяется сидящим за столом, и растерянно останавливается посреди комнаты. Генерал манит его к
себе движением пальца. Он идет на носках сапог и становится рядом с креслом генерала.
Вводят Рябцова.)
На другое утро, государи мои, еще лежу я
в постели, как приходит ко мне жид, который сам собственно и
ввел меня во всю эту дурацкую историю, и вдруг пришел просить
себе за что-то еще червонец.
— Сейчас я присматриваюсь к Италии. Хочу прогнать папу и
ввести там новые деньги, вот эти. И потом,
в воскресенье, объявлю
себя святым. Итальянцы будут рады: они всегда очень радуются, когда им дают нового святого.