Себя автор называл не иначе, как «сиротой — дворянином», противника — «именующимся капитаном» (мой дядя был штабс — капитаном в отставке), имение его называлось почему-то «незаконно приобретенным», а рабочие — «безбожными»… «И как будучи те возы на дороге, пролегающей мимо незаконно приобретенного им, самозванцем Курцевичем, двора, то оный самозванный капитан со своей безбожною и законопротивною бандою, выскочив из засады с
великим шумом, криком и тумультом, яко настоящий тать, разбойник и публичный грабитель, похватав за оброти собственных его сироты — дворянина Банькевича лошадей, а волов за ярма, — сопроводили оных в его, Курцевича, клуню и с великим поспехом покидали в скирды.
Неточные совпадения
Кто про свои дела кричит всем без умо́лку,
В том, верно, мало толку,
Кто де́лов истинно, — тих часто на словах.
Великий человек лишь громок на делах,
И думает свою он крепку думу
Без
шуму.
Две Бочки ехали; одна с вином,
Другая
Пустая.
Вот первая — себе без
шуму и шажком
Плетётся,
Другая вскачь несётся;
От ней по мостовой и стукотня, и гром,
И пыль столбом;
Прохожий к стороне скорей от страху жмётся,
Её заслышавши издалека.
Но как та Бочка ни громка,
А польза в ней не так, как в первой,
велика.
Крик и
шум так
велики, что слышно у нас.
И вдруг Нехлюдов вспомнил, что точно так же он когда-то давно, когда он был еще молод и невинен, слышал здесь на реке эти звуки вальков по мокрому белью из-за равномерного
шума мельницы, и точно так же весенний ветер шевелил его волосами на мокром лбу и листками на изрезанном ножом подоконнике, и точно так же испуганно пролетела мимо уха муха, и он не то что вспомнил себя восемнадцатилетним мальчиком, каким он был тогда, но почувствовал себя таким же, с той же свежестью, чистотой и исполненным самых
великих возможностей будущим и вместе с тем, как это бывает во сне, он знал, что этого уже нет, и ему стало ужасно грустно.
Бивак наш был не из числа удачных: холодный резкий ветер всю ночь дул с запада по долине, как в трубу. Пришлось спрятаться за вал к морю. В палатке было дымно, а снаружи холодно. После ужина все поспешили лечь спать, но я не мог уснуть — все прислушивался к
шуму прибоя и думал о судьбе, забросившей меня на берег
Великого океана.
Я был мальчуган живой и подвижный; мне что-то не заспалось, и прежде всего я догадался, что нас из сеней снаружи, должно быть, заперли, а потом начинаю слышать в соседней избе
шум, гам, пение и топанье
великое, и в то же время вижу сквозь щель в перегородке свет из той избы…
Разыскав гостиницу, куда меня пригласил Кук, я был проведен к нему, застав его в постели. При
шуме Кук открыл глаза, но они снова закрылись. Он опять открыл их. Но все равно он спал. По крайнему усилию этих спящих, тупо открытых глаз я видел, что он силится сказать нечто любезное. Усталость, надо быть, была
велика. Обессилев, Кук вздохнул, пролепетал, узнав меня: «Устраивайтесь», — и с треском завалился на другой бок.
Аплодисментам и восторгам публики нет конца. И всюду, среди этого
шума и блеска, мелькает белая поддевка Лентовского, а за ним его адъютанты: отставной полковник Жуковский, старик князь Оболенский, важный и исполнительный, и не менее важный молодой и изящный барин Безобразов, тот самый, что впоследствии был «другом
великих князей» и представителем царя в дальневосточной авантюре, кончившейся японской войной.
Справедливый сапожник (входит с
шумом). Иду, бегу, лечу, вошел. Вот я. Ваше величество, здравствуйте.
Великий монарх, что произошло? Кого надо обругать?
Откуда
шум? Кто эти двое?
Толпа в молчаньи раздалась.
Нахмуря бровь, подходит князь.
И рядом с ним лицо чужое.
Три узденя за ними вслед.
«
Велик Алла и Магомет! —
Воскликнул князь. — Сама могила
Покорна им! в стране чужой
Мой брат храним был их рукой:
Вы узнаете ль Измаила?
Между врагами он возрос,
Но не признал он их святыни,
И в наши синие пустыни
Одну лишь ненависть принес...
На земле жилось нелегко, и поэтому я очень любил небо. Бывало, летом, ночами, я уходил в поле, ложился на землю вверх лицом, и казалось мне, что от каждой звезды до меня — до сердца моего — спускается золотой луч, связанный множеством их со вселенной, я плаваю вместе с землей между звезд, как между струн огромной арфы, а тихий
шум ночной жизни земли пел для меня песню о
великом счастье жить. Эти благотворные часы слияния души с миром чудесно очищали сердце от злых впечатлений будничного бытия.
Но юные надменные новогородцы восклицают: «Смирись пред
великим народом!» Он медлит — тысячи голосов повторяют: «Смирись пред
великим народом!» Боярин снимает шлем с головы своей — и
шум умолкает.
Не только воинскою славою обязаны вы государям русским: если глаза мои, обращаясь на все концы вашего града, видят повсюду златые кресты великолепных храмов святой веры, если
шум Волхова напоминает вам тот
великий день, в который знаки идолослужения погибли с
шумом в быстрых волнах его, то вспомните, что Владимир соорудил здесь первый храм истинному богу, Владимир низверг Перуна в пучину Волхова!..
Не то что по такому
великому делу, какого двести лет не бывало, по пустяшным делам, по хозяйству либо по раздаче присылок без большого
шума у нас никогда не бывает.
Зашумели в Заборье, что пчелки в улье. Всем был тот день
великого праздника радостней. Какие балы после того пошли, какие пиры! Никогда таких не бывало в Заборье. И те пиры не на прежнюю стать: ни медведя, ни юродивых, ни шутов за обедом;
шума, гама не слышно; а когда один из больших господ заговорил было про ночной кутеж в Розовом павильоне, князь Алексей Юрьич так на него посмотрел, что тот хотел что-то сказать, да голосу не хватило.
Но едва успели они переступить порог, как все провалилось, и они услышали
шум, похожий на тот, который бывает при спуске корабля на воду. Мадам Крузе и
великая княгиня упали на пол. В эту минуту из противоположной двери, со стороны двора, вошел Левашев. Он поднял Екатерину Алексеевну и вынес из комнаты.
Вдруг дверь с
шумом отворилась,
великий князь проснулся и увидел входящего цесаревича, с бледным, расстроенным лицом и полными слез глазами.
Барклай стоит за осторожность. Цесаревич намекает на измену и требует генерального сражения. Любомирский, Браницкий, Влоцкий и тому подобные так раздувают весь этот
шум, что Барклай, под предлогом доставления бумаг государю, отсылает поляков генерал-адъютантов в Петербург и входит в открытую борьбу с Бенигсеном и
великим князем.