Неточные совпадения
Неприятнее всего была та первая минута, когда он,
вернувшись из театра, веселый и довольный, с огромною грушей для
жены в руке, не нашел
жены в гостиной;
к удивлению, не нашел ее и в кабинете и наконец увидал ее в спальне с несчастною, открывшею всё, запиской в руке.
С утра он ездил на первый посев ржи, на овес, который возили в скирды, и,
вернувшись домой
к вставанью
жены и свояченицы, напился с ними кофею и ушел пешком на хутор, где должны были пустить вновь установленную молотилку для приготовления семян.
Вернувшись в начале июня в деревню, он
вернулся и
к своим обычным занятиям. Хозяйство сельское, отношения с мужиками и соседями, домашнее хозяйство, дела сестры и брата, которые были у него на руках, отношения с
женою, родными, заботы о ребенке, новая пчелиная охота, которою он увлекся с нынешней весны, занимали всё его время.
Под этим настроением Галактион
вернулся домой. В последнее время ему так тяжело было оставаться подолгу дома, хотя, с другой стороны, и деваться было некуда. Сейчас у Галактиона мелькнула было мысль о том, чтобы зайти
к Харитине, но он удержался. Что ему там делать? Да и нехорошо… Муж в остроге, а он будет за
женой ухаживать.
— И окажу… — громко начал Полуянов, делая жест рукой. — Когда я жил в ссылке, вы, Галактион Михеич, увели
к себе мою
жену… Потом я
вернулся из ссылки, а она продолжала жить. Потом вы ее прогнали… Куда ей деваться? Она и пришла ко мне… Как вы полагаете, приятно это мне было все переносить? Бедный я человек, но месть я затаил-с… Сколько лет питался одною злобой и, можно сказать, жил ею одной. И бедный человек желает мстить.
Жена вернулась к Галактиону, но этим дело не поправилось.
Трудно сказать, ясно ли он сознавал, в чем, собственно, состояло это дело, и бог знает, удалось ли бы ему
вернуться в Россию
к зиме; пока он ехал с
женою в Баден-Баден…
Переезд с Самосадки совершился очень быстро, — Петр Елисеич ужасно торопился, точно боялся, что эта новая должность убежит от него. Устраиваться в Крутяше помогали Ефим Андреич и Таисья. Нюрочка здесь в первый раз познакомилась с Парасковьей Ивановной и каждый день уходила
к ней. Старушка с первого раза привязалась
к девочке, как
к родной. Раз Ефим Андреич,
вернувшись с рудника, нашел
жену в слезах. Она открыла свое тайное горе только после усиленных просьб.
Минут пять спустя
вернулся целовальник в сопровождении
жены, которая держала два штофа и стаканы. Захар поспешно завладел деньгами: сосчитав их на ладони, он кивнул головою Герасиму и подмигнул Гришке, который не обратил на него внимания; глаза и слух приемыша казались прикованными
к выходной двери харчевни.
— Ну, уж это извините: я бы вам не советовал! — продолжал Николя насмешливым голосом. — Елпидифор Мартыныч сказывал, что
к нему
жена скоро из-за границы
вернется!
Другой со службы
вернулся, тоже долго не думал: родну-те сестру прежней
жены к себе.
— Страшно простудился… ужасно!.. — говорил Грохов и затем едва собрался с силами, чтобы продолжать рассказ: — Супруг ваш опять было на дыбы, но она прикрикнула на него: «Неужели, говорит, вам деньги дороже меня, но я минуты с вами не останусь жить, если
жена ваша
вернется к вам»… О господи, совсем здоровье расклеилось…
Она будет жить где-нибудь в глуши, работать и высылать Лаевскому «от неизвестного» деньги, вышитые сорочки, табак и
вернется к нему только в старости и в случае, если он опасно заболеет и понадобится ему сиделка. Когда в старости он узнает, по каким причинам она отказалась быть его
женой и оставила его, он оценит ее жертву и простит.
Кузнец полез на печку, а
жена вышла на двор в одной рубахе и в красной шерстяной юбке.
Вернувшись со двора, она погасила каганец и, сказав: «Как холодно!», прыгнула
к мужу на печку.
Он
вернулся к себе в комнату и тотчас открыл шкаф, где был револьвер. Но не успел он открыть его, как вошла
жена.
«Возьми ключик, отопри мой саквояж, — отвечала
жена, — там пятьсот рублей, возьми их, ты отыграешься». С этими словами она отвернулась
к стене и мгновенно заснула.
К четырем часам утра я
вернулся в гостиницу, отыграв весь свой значительный проигрыш, присовокупив
к нему пять тысяч рублей выигрышу».
Теперь, когда прошло десять лет, жалость и страх, вызванные записями, конечно, ушли. Это естественно. Но, перечитав эти записки теперь, когда тело Полякова давно истлело, а память о нем совершенно исчезла, я сохранил
к ним интерес. Может быть, они нужны? Беру на себя смелость решить это утвердительно. Анна
К. умерла в 1922 году от сыпного тифа и на том же участке, где работала. Амнерис — первая
жена Полякова — за границей. И не
вернется.
— Не понимаю. Вчера ввечеру пошла было в сад и вдруг
вернулась вне себя, перепуганная. Горничная за мной прибежала. Я прихожу, спрашиваю
жену: что с тобой? Она ничего не отвечает и тут же слегла; ночью открылся бред. В бреду бог знает что говорила, вас поминала. Горничная мне сказала удивительную вещь: будто бы Верочке в саду ее мать покойница привиделась, будто бы ей показалось, что она идет
к ней навстречу, с раскрытыми руками.
А надо сказать, что в то время
к Косоротову только что
вернулась его
жена, особа сварливая и легкомысленная, которую звали Анной.
На расспросы соседей он объявил, что
к нему опять
вернулась жена и что теперь он ее уже не отпустит…
Но и
к ужину не
вернулся Алексей Иванович. Его
жена и Сокольский порешили, что он заигрался в карты у арендатора и, по всей вероятности, останется у него ночевать. Случилось же совсем не то, что они предполагали.
Молодой лейтенант, мечтательно пускавший дым колечками и вспоминавший, вероятно, о
жене, сразу
вернулся к действительности, когда артиллерист Захар Петрович пришел сверху и принес известие о сигналах. Он вдруг сделался мрачен и со вздохом проговорил...
После ужина я снова
вернулся в юрту удэхейца. Ребятишки его уже спали,
жена его готовила ужин, а сам он исправлял ремни у лыж. Я подсел
к огню и стал расспрашивать его о страшных утесах Мэка. Миону некоторое время молчал, и я думал, что он не хочет говорить на эту тему, полагая, что я хочу взять его в проводники.
Через неделю
жена его, прогнанная любовником,
вернулась к нему, чтобы отравиться и умереть у порога его квартиры…Когда Артур, похоронив
жену, воротился с кладбища домой, его встретил лакей с письмом. Письмо было от сестры Сильвии и содержало в себе следующее...
Эффект, произведенный этою новостью, был чрезвычайный: генерал,
жена его, майор и отец Евангел безмолвствовали и ждали пояснения с очевидным страхом. Бодростин им рассказывал, что обращенный на правую стезю Горданов возгнушался своего безнравственного поведения и в порыве покаяния оставил бедную Лару, сам упрашивая ее
вернуться к ее законным обязанностям.
Когда же после полночи Авдеев
вернулся к себе домой, кухарка, отворявшая ему дверь, была бледна и от дрожи не могла выговорить ни одного слова. Его
жена, Елизавета Трофимовна, откормленная, сырая старуха, с распущенными седыми волосами, сидела в зале на диване, тряслась всем телом и, как пьяная, бессмысленно поводила глазами. Около нее со стаканом воды суетился тоже бледный и крайне взволнованный старший сын ее, гимназист Василий.
Ягич в третий раз вошел в спальню, нагнулся
к жене, перекрестил ее, дал ей поцеловать свою руку (женщины, которые его любили, целовали ему руку, и он привык
к этому) и сказал, что
вернется к обеду. И вышел.
Приехал годовой доктор. Евлампий Григорьевич поздоровался с ним, потирая руки, с веселой усмешкой, проводил его до спальни
жены и тотчас же
вернулся к себе в кабинет. Леденщиков в кабинете сестры прислушивался
к тому, что в спальне. Минут через десять вышел доктор с расстроенным лицом и быстро пошел
к Нетову. Леденщиков догнал его и остановил в зале.
К жене Гаярин не
вернулся. Он прошел
к себе в кабинет. Ему надо было наскоро переодеться. Усталости он не чувствовал, хотя целый день был на ногах и даже забыл о завтраке.
Павел Сергеич замахал руками и затопал ногой, показывая, как нужно петь и играть. Минут через пять он, подпевая
жене,
вернулся к себе в кабинет и продолжал писать...
«Он хочет исправиться,
вернуться к своей
жене! — неслось в ее уме. — Но допустить этого нельзя, это будет для меня срам, позор и разорение».
Глаза ее были сухи и горели каким-то зловещим блеском. Ее горе казалось ей таким громадным, что в нем, как в море, утопало всякое другое, а особенно горе этого сумасшедшего человека, влюбленного в негодяйку
жену и старающегося о том, чтобы она, брошенная всеми,
вернулась к нему.
Вернувшись в опочивальню
к своей молодой
жене, Ермак Тимофеевич застал ее уже вставшей и одетой.
Она, для спасения мужа из водоворота пагубной страсти, не прибегала
к рутинным сценам, но в один прекрасный день, укатив с его согласия, на несколько дней в Москву, прислала ему оттуда категорическое письмо о том, что она более не намерена
вернуться, но что он, если пожелает, может выйти в отставку и переехать в Москву, где она встретит его верной
женой.
Баранщикову это показалось ужасно недостойно и придирчиво, и он вспомнил, какое отвращение внушил
к себе молодой
жене своей Ахмедуде, и опять затосковал о родине и сейчас же ощутил непреодолимое желание
вернуться в Россию.
А
вернувшись домой, снова, хворостинка за хворостинкой, принялся восстановлять свой разрушенный муравейник: наблюдал, как доили коров, сам расчесал угрюмой Насте длинные жесткие волосы и, несмотря на поздний час, поехал за десять верст
к земскому врачу посоветоваться о болезни
жены. И доктор дал ему пузырек с каплями.
И вот опять последнее ужасное воспоминание письма из Москвы, в котором она писала, что она не может
вернуться домой, что она несчастная, погибшая женщина, просит простить и забыть ее, и ужасные воспоминания о разговорах с
женой и догадках, цинических догадках, перешедших наконец в достоверность, что несчастие случилось в Финляндии, куда ее отпустили гостить
к тетке, и что виновник его ничтожный студент-швед, пустой, дрянной человек и женатый.
Вернувшись к завтраку домой, Николай подошел
к жене, сидевшей с низко опущенною над пяльцами головой, и стал рассказывать ей, по обыкновению, всё то, чтò занимало его в это утро и между прочим и про Богучаровского старосту.
Баранщиков позволил, чтобы добрый старик все это на него надел, а сам захватил с собою два паспорта и запрятал их под платье. Тесть и
жена заметили это и полюбопытствовали, чтό это за листы, а Баранщиков солгал им, что «это русские деньги, которые он хочет разменять». Потом он явился
к визирю и получил от него похвалу и 60 левков (36 р.) жалованья; а
к тестю и
к жене назад уже не
вернулся.