Мещане

В тот же день сводчик и ходатай по разного рода делам Григорий Мартынович Грохов сидел за письменным столом в своем грязном и темноватом кабинете, перед окнами которого вплоть до самого неба вытягивалась нештукатуренная, грязная каменная стена; а внизу на улице кричали, стучали и перебранивались беспрестанно едущие и везущие всевозможные товары ломовые извозчики. Это было в одном из переулков между Варваркой и Ильинкой.

Грохов был несколько слонообразной наружности, имел глаза, налитые кровью, губы толстые и отчасти воспаленные, цвет лица красноватый. Происходя из ничтожных сенатских писцов, Грохов ездил в настоящее время на рысаках и имел, говорят, огромные деньги, что, впрочем, он тщательно скрывал, так что когда его видали иногда покупающим на бирже тысяч на сто — на полтораста бумаг и при этом спрашивали: «Что, это ваши деньги, Григорий Мартынович?» — он с сердцем отвечал: «Нет-с, порученные». Несмотря на свое адвокатское звание, Грохов редко являлся в суд, особенно новый; но вместе с тем, по общим слухам, вел дела крупные между купечеством и решал их больше сам, силою своего характера: возьмет, например, какое ни на есть дело, поедет сначала к противнику своему и напугает того; а если тот очень упрется, так Грохов пугнет клиента своего; затем возьмет с обоих деньги и помирит их. Председательствовал также Грохов во многих конкурсах, любил заведывать имением малолетних и хлопотал иногда для людей достаточных по делам бракоразводным. При такого рода значительной деятельности у Грохова была одна проруха: будучи человеком одиноким, он впадал иногда в загулы; ну, тогда и дела запускал, и деньжищев черт знает сколько просаживал, и крепкое здоровье свое отчасти колебал, да вдобавок еще страху какого-то дурацкого себе наживал недели на две. Настоящая минута для него была именно одною из таких минут; из всего вчерашнего дня, вечера и ночи Грохов только и помнил две голые женские ноги, и больше ничего! Может быть, он набуянил где-нибудь, избил кого-нибудь, убил, пожалуй, — ни за что не мог поручиться! Пот даже холодный прошибал при этих мыслях Грохова. Но дверь кабинета отворилась, и вошел письмоводитель его, в поношенном пальто, нечесаный, с опухшим лицом и тоже, должно быть, вчера бывший сильно пьян.

— Госпожа Олухова к вам приехала, — проговорил он совершенно охриплым голосом.

Грохов сделал над собою усилие, чтобы вспомнить, кто такая это была г-жа Олухова, что за дело у ней, и — странное явление: один только вчерашний вечер и ночь были закрыты для Григория Мартыныча непроницаемой завесой, но все прошедшее было совершенно ясно в его уме, так что он, встав, сейчас же нашел в шкафу бумаги с заголовком: «Дело г. г. Олуховых» и положил их на стол, отпер потом свою конторку и, вынув из нее толстый пакет с надписью: «Деньги г-жи Олуховой», положил и этот пакет на стол; затем поправил несколько перед зеркалом прическу свою и, пожевав, чтоб не так сильно пахнуть водкой, жженого кофе, нарочно для того в кармане носимого, опустился на свой деревянный стул и, обратясь к письмоводителю, разрешил ему принять приехавшую госпожу.

Вошла Домна Осиповна в бархатном платье со множеством цепочек на груди и дорогими кольцами на пальцах. В грязном кабинете Грохова Домна Осиповна казалась еще красивее.

— Честь и место! — сказал Грохов, стараясь улыбнуться и показывая на кресло против себя.

Домна Осиповна села. Она заметно была взволнована.

— Я вчера еще была у вас, — начала она.

— Знаю-с!.. Я вчера очень занят был, — перебил ее Грохов.

Чем он, собственно, занят был, мы отчасти знаем.

— Вы были в Петербурге? — продолжала Домна Осиповна.

— Как же-с! — отвечал было Грохов, но у него в это время страшно закружилась голова, а перед глазами только и мелькали две вчерашние женские ноги.

Домна Осиповна ожидала, что он будет что-нибудь далее говорить, но Грохов только в упор смотрел на нее, так что она даже покраснела немного.

— Что ж, муж эту бумагу, о которой я просила вас, дал вам? — сказала она.

— Выдал-с! — отвечал Грохов и, отыскав в деле Олуховых сказанную бумагу, подал ее Домне Осиповне и при этом дохнул на нее струею такого чистого спирта, что Домна Осиповна зажала даже немножко нос рукою. Бумагу она, впрочем, взяла и с начала до конца очень внимательно прочла ее и спросила:

— Что же, с этим видом я могу теперь везде свободно жить?

— Конечно-с!.. Без сомнения, — едва достало силы у Грохова ответить ей.

Ему все трудней и трудней становилось существовать; но вдруг… — таково было счастливое свойство его организма — вдруг он почувствовал легкую испарину, и голова его начала несколько освежаться.

— Очень можете-с, очень! — повторил он значительно оживленным голосом.

Домна Осиповна несколько мгновений как бы собиралась с мыслями.

— А насчет обеспечения меня, — проговорила она и при этом от волнения приложила дрожащий свой пальчик к губам, как бы желая кусать ноготь на нем.

— И это устроил-с! — отвечал Грохов; испарина все более и более у него увеличивалась, и голова становилась ясней. — Я сначала, как и вы тоже желали, сказал, что вы намерены приехать к нему и жить с ним.

— Интересно, как это он встретил, — заметила Домна Осиповна.

— Испугался очень!.. Точно я из пушки в него выстрелил! — отвечал Грохов.

Домна Осиповна вспыхнула вся в лице.

— Как лестно это слышать, — произнесла она.

— Кричит, знаете, этой госпоже своей, — продолжал Грохов, — «Глаша, Глаша, ко мне жена хочет воротиться…» Та прибежала, кричит тоже: «Это невозможно!.. Нельзя…» — «Позвольте, говорю, господа, закон не лишает Михаила Сергеича права потребовать к себе Домну Осиповну; но он также дает и ей право приехать к нему, когда ей угодно, тем более, что она ничем не обеспечена!» — «Как, говорит, не обеспечена: я ей дом подарил».

— Вот хорошо! — почти воскликнула Домна Осиповна. — Он мне дом подарил, когда я еще невестой его была.

— Ну, когда бы там ни было, но он все-таки подарил вам… — начал было Грохов, но при этом вдруг раскашлялся, принялся харкать, плевать; лицо у него побагровело еще больше, так что Домне Осиповне сделалось гадко и страшно за него.

— Это все госпожа его натолковывает ему, — проговорила она, когда Грохов позатих немного.

— Нет-с, ошибаетесь!.. Совершенно ошибаетесь, — возразил он, едва приходя в себя от трепки, которую задал ему его расходившийся катар. — Госпожа эта, напротив… когда он написал потом ко мне… О те, черт поганый, уняться не может! — воскликнул Грохов, относя слова эти к начавшему снова бить его кашлю. — И когда я передал ему вашу записку… что вы там желаете получить от него лавки, капитала пятьдесят тысяч… Ну те, дьявол, как мучит!.. — заключил Грохов, продолжая кашлять.

— Как, однако, вы простудились, — заметила ему с состраданием Домна Осиповна.

— Страшно простудился… ужасно!.. — говорил Грохов и затем едва собрался с силами, чтобы продолжать рассказ: — Супруг ваш опять было на дыбы, но она прикрикнула на него: «Неужели, говорит, вам деньги дороже меня, но я минуты с вами не останусь жить, если жена ваша вернется к вам»… О господи, совсем здоровье расклеилось…

И Грохов, как бы в отчаянии, схватил себя за голову.

— Это, я думаю, все от ваших усиленных занятий, — проговорила, по-прежнему с состраданием, Домна Осиповна. — Но что же, однако, муж мой выдал вам какой-нибудь документ? — поспешила она прибавить, потому что очень хорошо видела и понимала, как Грохову трудно было с ней вести объяснение, и даже почему именно было трудно.

— Выдал-с! Сейчас вот вам передам все: это вот-с купчая крепость на лавки, а это ваши деньги, — говорил он, пододвигая то и другое к Домне Осиповне.

Она купчую крепость тоже прочла весьма внимательно и начала потом считать деньги, раскладывая их сначала на сотни, а потом на тысячи.

— Тут всего тридцать тысяч! — произнесла она недоумевающим голосом.

— Тридцать-с! — ответил сначала очень коротко Грохов; но, видя, что Домна Осиповна все еще остается в недоумении, он присовокупил: — Все имущество я ценю в двести тысяч, хотя оно и больше стоит… десять процентов мне — значит, двадцать тысяч, а тридцать — вам!

Слова эти окончательно озадачили Домну Осиповну.

— Но десять процентов, кажется, берется, когда дело ведут! — произнесла она с какой-то перекошенной и злой улыбкой.

— А я разве не вел дела? — возразил ей Грохов. — Но кроме того, мы уговорились так с вами… У меня вашей руки письмо есть на то.

— Но я полагала, что дело дойдет до суда, — говорила с той же злой улыбкой Домна Осиповна.

— Ну, за это вы благодарите бога, что дело до суда не дошло, — произнес с ударением и тряхнув головой Грохов, — по суду бы супруг ваш шиш вам показал.

— Как же шиш… и как это деликатно с вашей стороны так выражаться! — сказала, вся вспыхнув, Домна Осиповна.

— Так, шиш! — повторил еще раз Грохов. — В законах действительно сказано, что мужья должны содержать своих жен, но каких? Не имеющих никакого своего имущества; а муж ваш прямо скажет, что у вас есть дом.

— Но дом я, — возразила Домна Осиповна с прежней неприятной улыбкой, — сейчас могу продать!

— А тогда он скажет, что у вас деньги есть.

— Деньги я тоже могу прожить, подарить, потерять…

Грохов усмехнулся при этом.

— Да, как же, обманешь кого-нибудь этими побасенками: нынешние судьи не слепо судят и прямо говорят, что они буквы закона держатся только в делах уголовных, а в гражданских, — так как надо же в чью-либо пользу решить, — допускают толкования и, конечно, в вашем деле в вашу пользу не растолковали бы, потому что вы еще заранее более чем обеспечены были от вашего мужа…

Всех этих слов Грохова Домна Осиповна и не слушала, а молча и с заметно недовольным лицом укладывала бумаги и деньги в карманы своего платья.

— Вы потрудитесь во всем этом дать мне расписочку, — сказал Грохов, пододвигая Домне Осиповне бумагу и перо.

— Что же я написать должна? — спросила та.

— Напишите-с, что документы и деньги, переданные мне вашим мужем, вы сполна получили, а я напишу, что следующие мне по делу сему деньги вами тоже уплочены!.. — отвечал Грохов и написал, что говорил.

— Ну, не очень я деньги сполна получила, — говорила Домна Осиповна, начиная писать расписку.

— Не знаю-с, по-моему, вы сполна их получили, — сказал Грохов и на лице своем весьма ясно изобразил желание, чтобы клиентка его поскорее убиралась от него; но Домна Осиповна не поднималась с своего места.

— Но каких мне бумаг купить на эти деньги, решительно недоумеваю, — проговорила она, кусая свои розовые губки.

Грохов догадался, что этот вопрос был адресован к нему.

— Из бумаг вам лучше всего купить хмуринские акции, — отвечал он.

— Но они очень высоко стоят, — произнесла грустным голосом Домна Осиповна.

— На бирже их нечего и покупать, — там приступу нет, но нельзя ли вам как-нибудь их достать от самого господина Хмурина; дает, говорят, он некоторым знакомым по номинальной даже цене… Нет ли у вас человека, вхожего к нему?

Домна Осиповна некоторое время соображала.

— Янсутского разве попросить; он вчера был у меня, — сказала она, опять как бы больше сама с собой.

— Чего же лучше… Приятели, ни в чем не отказывают друг другу.

— Его попрошу!.. — продолжала Домна Осиповна тем же размышляющим голосом. — Но самые акции верны ли?

При этом вопросе Грохов даже рассмеялся.

— Вот еще!.. Верны ли акции… — произнес он.

Домна Осиповна, наконец, поднялась.

Грохов тоже встал с своего стула.

— До свиданья! — сказала она довольно сухо ему.

— До свиданья-с! — повторил и он ей, склоняя свою голову к столу и начиная внимательно смотреть на лежавшие на нем бумаги.

Домна Осиповна ушла.

Грохов после того опять сейчас же сел.

— Ну, барынька… выжига порядочная! — произнес он, утирая градом катившийся со лба пот; от всех этих объяснений с клиенткою похмелья у него как будто бы и не бывало.

От Грохова Домна Осиповна проехала в одну из банкирских контор. Там, в первой же со входа комнате, за проволочной решеткой, — точно птица какая, — сидел жид с сильными следами на лице и на руках проказы; несмотря на это, Домна Осиповна очень любезно поклонилась ему и даже протянула ему в маленькое отверстие решетки свою руку, которую жид, в свою очередь, с чувством и довольно сильно пожал.

— А я к вам денег еще привезла положить на чек, — сказала она веселым и развязным тоном.

— А и прекрасно, что привезли! — подхватил тоже весело жид.

Домна Осиповна положила перед ним на прилавок деньги и расчетную книжку.

Жид рассмотрел сначала книжку, пересчитал потом деньги и, положив их в ящик, произнес, стараясь приятно улыбнуться:

— К прежним пятидесяти тысячам вы кладете еще тридцать?

— Еще! — отвечала Домна Осиповна с той же веселой улыбкой; эти пятьдесят тысяч она скопила, когда еще жила с мужем и распоряжалась всем его хозяйством, о чем сей последний, конечно, не ведал.

— Но вот еще что… Вероятно, я скоро возьму у вас все свои деньги, — прибавила Домна Осиповна жиду.

Тот почтительно склонил перед ней свою голову.

— О, когда только вам угодно будет! — произнес он, придав своим глазам какое-то даже сентиментальное выражение, а затем, написав в книжке, что нужно было, передал ее с некоторою ловкостью Домне Осиповне.

Та, взглянув на написанную в книжке цифру денег, поблагодарила жида наиприятнейшей улыбкой.

— Скажите, — начала она, приближая уже почти к самой решетке свое лицо и весьма негромким голосом, — хмуринские акции верны или нет?

— Как то, что завтра солнце взойдет! — отвечал ей жид.

— Так верны? — переспросила Домна Осиповна.

— Так верны! — повторил жид.

— Mersi [Благодарю (франц.).], — сказала на это Домна Осиповна и, пожав еще раз пораженную проказой руку жида, ушла.