Неточные совпадения
Священник зажег две украшенные цветами
свечи, держа их боком
в левой
руке, так что воск капал с них медленно, и пoвернулся лицом к новоневестным. Священник был тот же самый, который исповедывал Левина. Он посмотрел усталым и грустным взглядом на жениха и невесту, вздохнул и, выпростав из-под ризы правую
руку, благословил ею жениха и так же, но с оттенком осторожной нежности, наложил сложенные персты на склоненную голову Кити. Потом он подал им
свечи и,
взяв кадило, медленно отошел от них.
Клим зажег
свечу,
взял в правую
руку гимнастическую гирю и пошел
в гостиную, чувствуя, что ноги его дрожат. Виолончель звучала громче, шорох был слышней. Он тотчас догадался, что
в инструменте — мышь, осторожно положил его верхней декой на пол и увидал, как из-под нее выкатился мышонок, маленький, как черный таракан.
Лесничий соскочил и начал стучать рукояткой бича
в ворота. У крыльца он предоставил лошадей на попечение подоспевшим Прохору, Тараске, Егорке, а сам бросился к Вере, встал на подножку экипажа,
взял ее на
руки и, как драгоценную ношу, бережно и почтительно внес на крыльцо, прошел мимо лакеев и девок, со
свечами вышедших навстречу и выпучивших на них глаза, донес до дивана
в зале и тихо посадил ее.
Он
взял икону
в руку, поднес к
свече и пристально оглядел ее, но, продержав лишь несколько секунд, положил на стол, уже перед собою.
Архип
взял свечку из
рук барина, отыскал за печкою фонарь,
засветил его, и оба тихо сошли с крыльца и пошли около двора. Сторож начал бить
в чугунную доску, собаки залаяли. «Кто сторожа?» — спросил Дубровский. «Мы, батюшка, — отвечал тонкий голос, — Василиса да Лукерья». — «Подите по дворам, — сказал им Дубровский, — вас не нужно». — «Шабаш», — примолвил Архип. «Спасибо, кормилец», — отвечали бабы и тотчас отправились домой.
Он сказал мне, что по приказанию военного генерал-губернатора, которое было у него
в руках, он должен осмотреть мои бумаги. Принесли
свечи. Полицмейстер
взял мои ключи; квартальный и его поручик стали рыться
в книгах,
в белье. Полицмейстер занялся бумагами; ему все казалось подозрительным, он все откладывал и вдруг, обращаясь ко мне, сказал...
А когда бабушка зажгла
свечу, он
взял подсвечник
в руки и, держа его пред собою, как солдат ружье, закричал
в окно насмешливо и громко...
Через пять минут он заснул, сидя
в кресле, откинувшись на его спинку головой и отвесив нижнюю челюсть. Тамара выждала некоторое время и принялась его будить. Он был недвижим. Тогда она
взяла зажженную
свечу и, поставив ее на подоконник окна, выходившего на улицу, вышла
в переднюю и стала прислушиваться, пока не услышала легких шагов на лестнице. Почти беззвучно отворила она дверь и пропустила Сеньку, одетого настоящим барином, с новеньким кожаным саквояжем
в руках.
В маленьком домике Клеопатры Петровны окна были выставлены и горели большие местные
свечи. Войдя
в зальцо, Вихров увидел, что на большом столе лежала Клеопатра Петровна; она была
в белом кисейном платье и с цветами на голове. Сама с закрытыми глазами, бледная и сухая, как бы сделанная из кости. Вид этот показался ему ужасен. Пользуясь тем, что
в зале никого не было, он подошел,
взял ее за
руку, которая едва послушалась его.
Так мучился он, трепеща пред неизбежностью замысла и от своей нерешительности. Наконец
взял свечу и опять подошел к дверям, приподняв и приготовив револьвер; левою же
рукой,
в которой держал
свечу, налег на ручку замка. Но вышло неловко: ручка щелкнула, призошел звук и скрип. «Прямо выстрелит!» — мелькнуло у Петра Степановича. Изо всей силы толкнул он ногой дверь, поднял
свечу и выставил револьвер; но ни выстрела, ни крика…
В комнате никого не было.
Он зажигал им
свечи и принимал своими
руками деньги от людей, потому что жиды — это уж всему свету известно — строго наблюдают свою веру: ни за что
в праздник ни
свечей не зажгут, ни денег
в руки не
возьмут: грех!
Упираясь
руками в кровать, Бурмистров сидел и молчал. Дворник подвинулся к нему,
взял со стола
свечу, осветил лицо, увидал на лбу его крупные капли пота, остановившиеся глаза и нижнюю челюсть, дрожавшую мелкою дрожью.
Она послушно
взяла стакан и стала пить, но вода расплескалась и полилась ей на
руки, грудь, колени… «Должно быть, я теперь ужасно безобразна!» — подумала она. Петр Дмитрич, молча, уложил ее
в постель и укрыл одеялом, потом
взял свечу и вышел.
Представилось ему, что стоит он будто у свечного ящика и Тихонова баба требует у него пятикопеечную
свечу к празднику, и он хочет
взять свечу и дать ей, но
руки не поднимаются, а зажаты
в карманах.
Отверстие
в стене, вроде печной дверки, открылось;
в него мелькнул свет, и протянулась
рука с подсвечником. Камера осветилась, но не стала приветливой. Я
взял свечу не торопясь. Мне хотелось заговорить с моим сторожем. Голос, которым он сказал эти слова, был грудной и приятный.
В нем слышались простые ноты добродушного человека, и я тотчас же вспомнил, что это тот самый, который первый пригласил меня
в келью деликатным «пожалуйте».
Долго после того сидел он один. Все на счетах выкладывал, все
в бумагах справлялся.
Свеча догорала,
в ночном небе давно уж белело, когда, сложив бумаги, с расцветшим от какой-то неведомой радости лицом и весело потирая
руки, прошелся он несколько раз взад и вперед по комнате. Потом тихонько растворил до половины дверь
в Дунину комнату, еще раз издали полюбовался на озаренное слабым неровным светом мерцавшей у образов лампадки лицо ее и,
взяв в руку сафьянную лестовку, стал на молитву.
Опытный
в делах подобного рода, петербургский чиновник, войдя
в шарпанскую моленную, приказал затушить все
свечи. Когда приказание его было исполнено, свет лампады, стоявшей пред образом Казанской Богородицы, обозначился.
Взяв его на
руки, обратился он к игуменье и немногим бывшим
в часовне старицам со словами...
Чем долее, тем это становилось несноснее, и когда при отпевании все наполнявшие церковь
взяли в руки зажженные
свечи, Глафире стало казаться, что
в насыщающемся дымом воздухе, как будто опять что-то носилось и веяло.
В это мгновение плеча его тихо коснулась мягкая, нежная
рука. Он
взял эту
руку и повел того, кому она принадлежала, к окну,
в которое слабо
светил снизу уличный фонарь.
Вагоны дергались на месте, что-то постукивало. И постепенно от всех этих звуков и оттого, что я лег удобно и спокойно, сон стал покидать меня. А доктор заснул, и, когда я
взял его
руку, она была как у мертвого: вялая и тяжелая. Поезд уже двигался медленно и осторожно, слегка вздрагивая и точно нащупывая дорогу. Студент-санитар зажег
в фонаре
свечу, осветил стены и черную дыру дверей и сказал сердито...
Как только
возьмешь в руки газеты, сейчас натолкнешься на описание какого-нибудь съезда. Вчера на ночь читал описание съезда лесничих и думал: отчего это ростовщики не устроят съезда? С этою мыслью загасил
свечу, уснул и видел довольно странный сон, который заношу на страницы моего дневника.
Француз-доктор, — стоявший без зажженной
свечи, прислонившись к колонне,
в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, — неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному,
взял своими белыми тонкими пальцами его свободную
руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался.