Неточные совпадения
«А что? ему, чай, холодно, —
Сказал сурово Провушка, —
В железном-то тазу?»
И в руки
взять ребеночка
Хотел.
Дитя заплакало.
А мать кричит: — Не тронь его!
Не видишь? Он катается!
Ну, ну! пошел! Колясочка
Ведь это
у него!..
«Увидеть барский дом нельзя ли?» —
Спросила Таня. Поскорей
К Анисье
дети побежали
У ней ключи
взять от сеней;
Анисья тотчас к ней явилась,
И дверь пред ними отворилась,
И Таня входит в дом пустой,
Где жил недавно наш герой.
Она глядит: забытый в зале
Кий на бильярде отдыхал,
На смятом канапе лежал
Манежный хлыстик. Таня дале;
Старушка ей: «А вот камин;
Здесь барин сиживал один.
Несмотря, однако ж, на эту наружную угрюмость и дикость, Захар был довольно мягкого и доброго сердца. Он любил даже проводить время с ребятишками. На дворе,
у ворот, его часто видели с кучей
детей. Он их мирит, дразнит, устроивает игры или просто сидит с ними,
взяв одного на одно колено, другого на другое, а сзади шею его обовьет еще какой-нибудь шалун руками или треплет его за бакенбарды.
— Известно что… поздно было: какая академия после чада петербургской жизни! — с досадой говорил Райский, ходя из угла в угол, —
у меня, видите, есть имение, есть родство, свет… Надо бы было все это отдать нищим,
взять крест и идти… как говорит один художник, мой приятель. Меня отняли от искусства, как
дитя от груди… — Он вздохнул. — Но я ворочусь и дойду! — сказал он решительно. — Время не ушло, я еще не стар…
— Или идиотка; впрочем, я думаю, что и сумасшедшая.
У нее был
ребенок от князя Сергея Петровича (по сумасшествию, а не по любви; это — один из подлейших поступков князя Сергея Петровича);
ребенок теперь здесь, в той комнате, и я давно хотел тебе показать его. Князь Сергей Петрович не смел сюда приходить и смотреть на
ребенка; это был мой с ним уговор еще за границей. Я
взял его к себе, с позволения твоей мамы. С позволения твоей мамы хотел тогда и жениться на этой… несчастной…
Вот уж четвертый день ревет крепкий NW;
у нас травят канат, шкуну
взяли на бакштов, то есть она держится за поданный с фрегата канат, как
дитя за платье няньки.
— Когда меня
взяли в первый раз — и
взяли ни за что, — продолжала она, — мне было 22 года,
у меня был
ребенок, и я была беременна.
Повитуха
взяла у нее за прожитье — за корм и зa чай — за два месяца 40 рублей, 25 рублей пошли за отправку
ребенка, 40 рублей повитуха выпросила себе взаймы на корову, рублей 20 разошлись так — на платья, на гостинцы, так что, когда Катюша выздоровела, денег
у нее не было, и надо было искать места.
Это «житие» не оканчивается с их смертию. Отец Ивашева, после ссылки сына, передал свое именье незаконному сыну, прося его не забывать бедного брата и помогать ему.
У Ивашевых осталось двое
детей, двое малюток без имени, двое будущих кантонистов, посельщиков в Сибири — без помощи, без прав, без отца и матери. Брат Ивашева испросил
у Николая позволения
взять детей к себе; Николай разрешил. Через несколько лет он рискнул другую просьбу, он ходатайствовал о возвращении им имени отца; удалось и это.
—
У Акулины своего дела по горло; а сама и сходила бы, да ходилки-то
у меня уж не прежние. Да и что я на вас за работница выискалась! Ишь командир командует: сходи да сходи. Уеду отсюда, вот тебе крест, уеду! Выстрою в Быкове усадьбу,
возьму детей, а ты живи один с милыми сестрицами, любуйся на них!
— Всем бы ты хороша, — начинает он шутки шутить, — и лицом
взяла, и плечи
у тебя… только вот
детей не родишь!
Детей Дросиды Ивановны недавно разрешено родным покойного Вильгельма
взять к себе на воспитание с тем, чтоб они назывались Васильевыми. В августе приезжала сестра его Устинья Карловна Глинка и повезла их в Екатеринбург, где она гостит
у Владимира Андреевича. Она теперь хлопочет, чтоб сюда перевели М. Кюхельбекера из Баргузина. Это будет большое утешение для Дросиды Ивановны, которая поручает тебе очень кланяться.
Ульяна Никоновна прыгнула к брату на бегунцы,
взяла у девочки
ребенка, и они поехали.
— Нет, monsieur Белоярцев, — отвечала с своей всегдашней улыбкой Мечникова, — я не могу так жить: я люблю совершенную независимость, и к тому же
у меня есть сестра,
ребенок, которая в нынешнем году кончает курс в пансионе. Я на днях должна буду
взять к себе сестру.
— Да как же не верить-то-с? Шестой десяток с нею живу, как не верить? Жена не верит, а сам я, люди, прислуга, крестьяне, когда я бываю в деревне: все из моей аптечки пользуются. Вот вы не знаете ли, где хорошей оспы на лето достать? Не понимаю, что это значит! В прошлом году пятьдесят стеклышек
взял, как ехал. Вы сами посудите, пятьдесят стеклышек — ведь это не безделица, а царапал, царапал все лето, ни
у одного
ребенка не принялась.
«
У!
у! скотина жестокая!» — подумал Арапов, глядя на тщательную работу Бычкова, а тот как-будто услыхал это, тотчас же вышел за двери и,
взяв в другой комнате своего
ребенка, запел с ним...
Напились чаю и пошли, разбившись на две группы. Белоярцев шел с Бычковым, Лизой, Бертольди, Калистратовой и Незабитовским. Вторая группа шла, окружая Стешу, которая едва могла тащить свой живот и сонного полугодового
ребенка.
Дитятю у нее
взяли; Розанов и Помада несли его на руках попеременно, а маркиз колтыхал рядом с переваливающейся уточкою Стешею и внимательно рассматривал ее лицо своими утомляющими круглыми глазами.
Стеша села немножко поодаль от других,
взяла у Помады своего
ребенка и закрыла его платком.
Вдруг плач
ребенка обратил на себя мое внимание, и я увидел, что в разных местах, между трех палочек, связанных вверху и воткнутых в землю, висели люльки; молодая женщина воткнула серп в связанный ею сноп, подошла не торопясь,
взяла на руки плачущего младенца и тут же, присев
у стоящего пятка снопов, начала целовать, ласкать и кормить грудью свое
дитя.
Мать держала ее
у себя в девичьей, одевала и кормила так, из сожаленья; но теперь, приставив свою горничную ходить за сестрицей, она попробовала
взять к себе княжну и сначала была ею довольна; но впоследствии не было никакой возможности ужиться с калмычкой: лукавая азиатская природа, льстивая и злая, скучливая и непостоянная, скоро до того надоела матери, что она отослала горбушку опять в девичью и запретила нам говорить с нею, потому что точно разговоры с нею могли быть вредны для
детей.
Он полюбил меня, достал
у посланника паспорт и
взял меня с собой в Россию учить
детей.
Для этой цели она напросилась
у мужа, чтобы он
взял ее с собою, когда поедет на ревизию, — заехала будто случайно в деревню, где рос
ребенок, — взглянула там на девочку; потом, возвратясь в губернский город, написала какое-то странное письмо к Есперу Иванычу, потом — еще страннее, наконец, просила его приехать к ней.
Кормилицу мою, семидесятилетнюю старуху Домну, бог благословил семейством. Двенадцать человек
детей у нее, всё — сыновья, и все как на подбор — один другого краше. И вот, как только, бывало, пройдет в народе слух о наборе, так старуха начинает тосковать. Четырех сынов
у нее в солдаты
взяли, двое послужили в ополченцах. Теперь очередь доходит до внуков. Плачет старуха, убивается каждый раз, словно по покойнике воет.
— Нельзя, сударь, нрав
у меня легкий, — онзнает это и пользуется. Опять же земляк, кум,
детей от купели воспринимал — надо и это во внимание
взять. Ведь он, батюшка, оболтус оболтусом, порядков-то здешних не знает: ни подать, ни принять — ну, и руководствуешь. По его, как собрались гости, он на всех готов одну селедку выставить да полштоф очищенного! Ну, а я и воздерживай. Эти крюшончики да фрукты — ктообо всем подумал? Я-с! А кому почет-то?
Ввел ее князь,
взял на руки и посадил, как
дитя, с ногами в угол на широкий мягкий диван; одну бархатную подушку ей за спину подсунул, другую — под правый локоток подложил, а ленту от гитары перекинул через плечо и персты руки на струны поклал. Потом сел сам на полу
у дивана и, голову склонил к ее алому сафьянному башмачку и мне кивает: дескать, садись и ты.
— Оно, — говорит, — это так и надлежит, чтобы это мучение на мне кончилось, чем еще другому достанется, потому что я, — говорит, — хорошего рода и настоящее воспитание получил, так что даже я еще самым маленьким по-французски богу молился, но я был немилостивый и людей мучил, в карты своих крепостных проигрывал; матерей с
детьми разлучал; жену за себя богатую
взял и со света ее сжил, и, наконец, будучи во всем сам виноват, еще на бога возроптал: зачем
у меня такой характер?
— И что за жизнь такая в меблирушках! — продолжал Н.И. Пастухов свои назидания. — Ведь
у тебя, слышно,
детей орава. Ты бы квартиру
взял лучше!
— А того ради и учу. Откуда баре, холеные хари? Всё из нас, из черноты земной, а откуда еще-то? Чем больше науки, тем длинней руки, больше
возьмут; а кем больше взято,
у того дело и свято… Бог посылает нас сюда глупыми
детьми, а назад требует умными стариками, значит — надо учиться!
Вечером того же дня, отслужив панихиду, они покинули Болотово. Возвращались они тем же путем, каким ехал ночью старик. Очутившись против Комарева, которое с высокого берега виднелось как на ладони, отец и дочь свернули влево. Им следовало зайти к тетушке Анне и
взять ребенка, после чего Дуня должна была уйти с отцом в Сосновку и поселиться
у его хозяина.
Он сказал, что он старый, двужильный осел, на котором ездят все. На него взвалили лечение Нины Федоровны, заботы об ее
детях, ее похороны; а этот хлыщ Панауров ничего знать не хотел и даже
взял у него сто рублей взаймы и до сих пор не отдает.
Он
взял зонтик и, сильно волнуясь, полетел на крыльях любви. На улице было жарко.
У доктора, в громадном дворе, поросшем бурьяном и крапивой, десятка два мальчиков играли в мяч. Все это были
дети жильцов, мастеровых, живших в трех старых, неприглядных флигелях, которые доктор каждый год собирался ремонтировать и все откладывал. Раздавались звонкие, здоровые голоса. Далеко в стороне, около своего крыльца, стояла Юлия Сергеевна, заложив руки назад, и смотрела на игру.
Возьму эту оригинальную девушку к себе в дом, — так размышлял он, — в Петербург; сделаю ее своею, черт
возьми, наследницей, ну хоть не всего имения; кстати ж,
у меня нет
детей, она же мне племянница, и графиня моя скучает одна…
И точно:
у мирового судьи судоговорение уж было, и тот моего друга, ввиду единогласных свидетельских показаний, на шесть дней под арест приговорил. А приятель, вместо того, чтоб скромненько свои шесть дней высидеть,
взял да нагрубил. И об этом уже сообщено прокурору, а прокурор, милая тетенька, будет настаивать, чтоб его на каторгу сослали. А
у него жена,
дети. И все оттого, что в трактир, не имея"правильных чувств", пошел!
Ваня Семилетов нашел нам квартиры дешевые, удобные, а кто хотел — и с харчами. Сам он жил
у отца Белова, которого и
взял портным в театр. Некоторые актеры встали на квартиры к местным жителям, любителям драматического искусства. В Тамбов приехали Казаковы и Львов-Дитю. Григорий Иванович был
у больной дочери. Его роли перешли к Львову, и он в день открытия играл Городничего в «Ревизоре».
Кручинина. Ничего не известно, никто не знает.
У кого только можно было спросить, я спрашивала. Некоторые помнят, что действительно были какие-то приезжие купцы или мещане, а кто говорит, что и господа, что
взяли ребенка и уехали; а куда — никто не знает. Так и следов не осталось.
Галчиха. Думаю, куда его деть?.. Держать
у себя — так еще будут ли платить… сумлевалась. Уж запамятовала фамилию-то… муж с женой, только
детей бог не дал. Вот сама-то и говорит: достань мне сиротку, я его вместо сына любить буду. Я и отдала; много я с нее денег
взяла… За воспитанье, говорю, мне за два года не плочено, так заплати! Заплатила. Потом Григорью… как его… да, вспомнила, Григорью Львовичу и сказываю: так и так, мол, отдала. И хорошо, говорит, и без хлопот. Еще мне же зелененькую пожаловал.
У него была очень большая семья, состоявшая из жены, за которою он
взял очень большое приданое, и
детей, между которыми были уже взрослые; но, к величайшему нашему недоумению, мы никого из его семейства никогда
у себя в доме не видали и сами к ним не ездили.
— И потому, господин его сиятельство, — продолжала Елизавета Петровна, как-то гордо поднимая свою громадную грудь, — теперь этими пустяками, которые нам дает, не думай
у меня отделаться; как только
ребенок родится, он его сейчас же обеспечь двадцатью или тридцатью тысячами, а не то я
возьму да и принесу его супруге на окошко: «На поди, нянчись с ним!» Вы, пожалуйста, так опять ему и передайте.
— Я вашей дочери колотить не стану, за это я вам ручаюсь, потому что
у меня
у самой есть сын —
ребенок, которого я попрошу
взять с собой.
— О, черт
возьми, различных убеждений! — воскликнул Миклаков. —
У вас
ребенок есть, вам бы для него надобно было вместе жить!
Гувернер,
взяв у ребенка пакет, разорвал его и начал считать деньги.
— Разве пятьдесят рублей она мне должна? Ты пуще это знаешь… Я пойду теперь к губернатору, приведу к нему
детей моих и скажу: «
Возьмите их
у меня! Мне кормить их нечем!.. Меня ограбили!..»
Наташа(в окне). Кто здесь разговаривает так громко? Это ты, Андрюша? Софочку разбудишь. Il ne faut pas faire du bruit, la Sophie est dormеe dеjа. Vous êtes un ours. [Не шумите, Софи уже спит. Вы — медведь (искаж. фр.).] (Рассердившись.) Если хочешь разговаривать, то отдай колясочку с
ребенком кому-нибудь другому. Ферапонт,
возьми у барина колясочку!
—
Возьмите младенца-то
у него, — сердито посоветовал Артамонов, и тотчас же к раскисшему тельцу
ребёнка протянулось несколько пар бабьих рук, но Волков крепко выругался и убежал.
— Положим, великая беда стряслась над Борисовыми, но не понимаю, для чего ты принимаешь их дела под свою опеку.
Детей у тебя немало, и дела твои далеко не в блестящем виде; а
взять на свое попечение еще многочисленное семейство с совершенно расстроенными делами, — едва ли ты с этим справишься.
В следовавшей затем товарищеской беседе Эдвардс старался всякий раз доказать, что метод обучения Беккера никуда не годится, что страхом и побоями ничего не
возьмешь не только с
детьми, но даже при обучении собак и обезьян; что страх внушает, несомненно, робость, а робость — первый враг гимнаста, потому что отымает
у него уверенность и удаль; без них можно только вытянуть себе сухие жилы, сломать шею или перебить позвонки на спине.
Родился
ребёнок, переменилась жена моя: и голос
у неё крепче стал, и тело всё будто бы выпрямилось, а ко мне она, вижу — как-то боком стоит. Не то, чтобы жадна стала, а начала куски усчитывать; уж и милостыню реже подаёт, вспоминает, кто из мужиков сколько должен нам. Долги — пятаки, а ей интересно. Сначала я думал — пройдёт это; я тогда уже бойко птицей торговал, раза два в месяц ездил в город с клетками; бывало, рублей пять и больше за поездку
возьмёшь. Корова была
у нас, с десяток кур — чего бы ещё надо?
После обеда, в семь часов, в комнату его вошла Прасковья Федоровна, одетая как на вечер, с толстыми, подтянутыми грудями и с следами пудры на лице. Она еще утром напоминала ему о поездке их в театр. Была приезжая Сарра Бернар, и
у них была ложа, которую он настоял, чтоб они
взяли. Теперь он забыл про это, и ее наряд оскорбил его. Но он скрыл свое оскорбление, когда вспомнил, что он сам настаивал, чтоб они достали ложу и ехали, потому что это для
детей воспитательное эстетическое наслаждение.
— О, черт
возьми! Опять это не ее дело! Состояние твое — и кончено… Что же, мы так целый век и будем на маменькиных помочах ходить? Ну,
у нас будут
дети, тебе захочется в театр, в собрание, вздумается сделать вечер: каждый раз ходить и кланяться: «Маменька, сделайте милость, одолжите полтинничек!» Фу, черт
возьми! Да из-за чего же? Из-за своего состояния! Ты, Мари, еще молода; ты, может быть, этого не понимаешь, а это будет не жизнь, а какая-то адская мука.
—
Возьми в дом чужое
дитя из бедности. Сейчас все
у тебя в своем доме переменится: воздух другой сделается. Господа для воздуха расставляют цветы, конечно, худа нет; но главное для воздуха — это чтоб были
дети. От них который дух идет, и тот ангелов радует, а сатана — скрежещет… Особенно в Пушкарной теперь одна девка: так она с
дитем бьется, что даже под орлицкую мельницу уже топить носила.