Неточные совпадения
«Вот, Клим,
я в городе, который считается самым удивительным и веселым
во всем мире. Да, он — удивительный. Красивый, величественный, веселый, — сказано о нем. Но
мне тяжело. Когда весело жить — не делают пакостей. Только здесь понимаешь, до чего гнусно, когда из людей делают игрушки. Вчера
мне показывали «Фоли-Бержер», это так же обязательно
видеть, как могилу Наполеона. Это — венец веселья. Множество удивительно одетых и совершенно раздетых
женщин, которые играют, которыми играют и…»
— Ну,
я боролся что было сил
во мне, — ты сама
видела, — хватался за всякое средство, чтоб переработать эту любовь в дружбу, но лишь пуще уверовал в невозможность дружбы к молодой, прекрасной
женщине — и теперь только
вижу два выхода из этого положения…
— Не хвалите
меня,
я этого не люблю. Не оставляйте в моем сердце тяжелого подозрения, что вы хвалите из иезуитства,
во вред истине, чтоб не переставать нравиться. А в последнее время…
видите ли…
я к
женщинам ездил.
Я очень хорошо принят, например, у Анны Андреевны, вы знаете?
Рассказы эти передавались без малейших прикрас и утаек,
во всеуслышание, при детях, и, разумеется, сильно действовали на детское воображение.
Я, например, от роду не видавши тетеньки, представлял себе ее чем-то вроде скелета (такую
женщину я на картинке в книжке
видел), в серо-пепельном хитоне, с простертыми вперед руками, концы которых были вооружены острыми когтями вместо пальцев, с зияющими впадинами вместо глаз и с вьющимися на голове змеями вместо волос.
Я совершенно искренно и вполне понимая, что говорю, сказал ей, что зарежу вотчима и сам тоже зарежусь.
Я думаю, что сделал бы это,
во всяком случае попробовал бы. Даже сейчас
я вижу эту подлую длинную ногу, с ярким кантом вдоль штанины,
вижу, как она раскачивается в воздухе и бьет носком в грудь
женщины.
— Дуся! Милый, — ласково произнесла
женщина воркующим, немного хриплым со сна голосом, — а
я тебя ждала, ждала и даже рассердилась. А потом заснула и всю ночь тебя
во сне
видела. Иди ко
мне, моя цыпочка, моя ляленька! — Она притянула его к себе, грудь к груди.
— Вы больше бы, чем всякая другая
женщина, стеснили
меня, потому что вы,
во имя любви, от всякого мужчины потребуете, чтобы он постоянно сидел у вашего платья. В первый момент, как вы
мне сказали,
я подумал было сделать это для вас и принести вам себя в жертву, но
я тут же
увидел, что это будет совершенно бесполезно, потому что много через полгода
я все-таки убегу от вас совсем.
Прежде всего, как galant homme, [порядочный человек (франц.)]
я принимаю их с утонченною вежливостью (
я настолько благовоспитан, что
во всякой
женщине вижу женщину, а не кобылицу из татерсаля).
Впоследствии времени
я увидел эту самую
женщину на площади, и, признаюсь вам, сердце дрогнуло-таки
во мне, потому что в частной жизни
я все-таки остаюсь человеком и с охотою соболезную всем возможным несчастиям…
Я боролся с Гезом.
Видя, что
я заступился,
женщина вывернулась и отбежала за мою спину. Изогнувшись, Гез отчаянным усилием вырвал от
меня свою руку. Он был в слепом бешенстве. Дрожали его плечи, руки; тряслось и кривилось лицо. Он размахнулся: удар пришелся
мне по локтю левой руки, которой
я прикрыл голову. Тогда, с искренним сожалением о невозможности сохранять далее мирную позицию,
я измерил расстояние и нанес ему прямой удар в рот, после чего Гез грохнулся
во весь рост, стукнув затылком.
Ее муж, замечательно живой, остроумный и приятный человек, рассказал
мне в свою очередь о том, что часто
видел первое время после свадьбы
во сне вас, на шлюпке, вдвоем с молодой
женщиной, лицо которой было закрыто.
В это время мы поднялись
во второй этаж и шли по тесному коридору, с выходом на стеклянную галерею слева. Направо
я увидел ряд дверей — четыре или пять, — разделенных неправильными промежутками.
Я остановил
женщину. Толстая крикливая особа лет сорока, с повязанной платком головой и щеткой в руках, узнав, что мы справляемся, дома ли Гез, бешено показала на противоположную дверь в дальнем конце.
Гез поклялся
женщинам, что
я приду за стол, так как дамы
во что бы то ни стало хотели
видеть «таинственного», по их словам, пассажира и дразнили Геза моим презрением к его обществу.
Надо
видеть и понимать, что
я каждый день
вижу пред собой: вечные неприступные снега гор и величавую
женщину в той первобытной красоте, в которой должна была выйти первая
женщина из рук своего Творца, и тогда ясно станет, кто себя губит, кто живет в правде или
во лжи — вы или
я.
Но
я ошибался. За
мной следила смешная и нелепая по существу
женщина Федосья. Мы с ней периодически враждовали и ссорились, но сейчас она
видела во мне больного и отнеслась с чисто женским участием. Получалась трогательная картина, когда она приносила то чашку бульона, то какие-то сухари, то кусок жареной говядины.
А когда
я видел на улице, хотя бы издали, женскую фигуру, то непременно сравнивал;
мне казалось тогда, что все наши
женщины и девушки вульгарны, нелепо одеты, не умеют держать себя; и эти сравнения возбуждали
во мне чувство гордости: Мария Викторовна лучше всех!
Я видел, что почти в каждом человеке угловато и несложенно совмещаются противоречия не только слова и деяния, но и чувствований, их капризная игра особенно тяжко угнетала
меня. Эту игру
я наблюдал и в самом себе, что было еще хуже.
Меня тянуло
во все стороны — к
женщинам и книгам, к работам и веселому студенчеству, но
я никуда не поспевал и жил «ни в тех ни в сех», вертясь, точно кубарь, а чья-то невидимая, но сильная рука жарко подхлестывала
меня невидимой плеткой.
— Eh bien, que feras-tu, si je te prends avec? Во-первых, je veux cinquante mille francs. [Что же ты будешь делать, если
я возьму тебя с собой?..
я хочу пятьдесят тысяч франков (фр.).] Ты
мне их отдашь
во Франкфурте. Nous allorts а Paris; там мы живем вместе et je te ferais voir des etoiles en plein jour. [Мы поедем в Париж… и
я тебе покажу звезды среди ясного дня (фр.).] Ты
увидишь таких
женщин, каких ты никогда не видывал. Слушай…
— А потому, честной боярин, что, во-первых, ты для нас, мелких сошек, не пара; а во-вторых, ты моего мужа, а ее отца на пару лет будешь старше; а в-третьих, скажу тебе, что на место твоих подлых
женщин, на те же пуховики,
я свою дочь класть не намерена и чести девству ее в твоей любови нисколько не
вижу.
Женщины это хорошо
во мне понимают —
видят, что не обижу, не насмеюсь над ней.
— Э, полноте! — перебил он. — Раз
женщина видит во мне не человека, не равного себе, а самца и всю свою жизнь хлопочет только о том, чтобы понравиться
мне, т. е. завладеть
мной, то может ли тут быть речь о полноправии? Ох, не верьте им, они очень, очень хитры! Мы, мужчины, хлопочем насчет их свободы, но они вовсе не хотят этой свободы и только делают вид, что хотят. Ужасно хитрые, страшно хитрые!
Без любви протекли и все восемь лет их брачной жизни. «Любит? — с насмешкою думает Анна. — Разве он может любить? Если бы он не слыхал, что бывает любовь, он никогда бы не употреблял этого слова. Он и не знает, что такое любовь. Они не
видят, что
я видела. Они не знают, как он восемь лет душил мою жизнь, душил все, что было
во мне живого, — что он ни разу не подумал о том, что
я живая
женщина, которой нужна любовь. Не знают, как на каждом шагу он оскорблял
меня и оставался доволен собой».
Ольга, сестра моя, рассудительная
женщина и ей
я мог откровенно признаться
во всем: так, мол, и так, Ольга, отпусти
меня на войну добровольцем;
мне уже пошел семнадцатый год, стреляю
я в цель весьма недурно, попадаю,
видите ли, в спичечную коробку на расстоянии пятидесяти шагов.
И в то же время весь уезд, все
женщины видят во мне героя, передового человека, а вы знамениты на всю Россию!
—
Я в свет не очень много езжу, — сказал он, — но кое-где бываю и в последнее время стал даже больше выезжать. У самых чопорных барынь
я уже
вижу на столе мой неприличный роман. Конечно, его не дают читать молодым девицам, но уже не считают ни скандальным, ни неприличным говорить о нем
во всеуслышание.
Я думаю, что половиною успеха этот роман обязан все-таки
женщинам; у нас мужчины читают очень мало беллетристики.
Но хорошо ли это, честно ли?
Женщина привязалась ко
мне,
видит во мне свою преемницу, излила в
меня всю теплоту своего евангельского сердца. И вдруг
я ей объявлю:"убирайтесь вы от
меня прочь! В вас нет рационального принципа, вы боретесь с ветряными мельницами, у вас нет царя в голове"!
— Нет, не то, Маша. Ну предположи, ты была бы моей женой. Сколько у тебя разных прелестей, сколько у тебя прекрасных задатков. Таких
женщин мало, об этом что и толковать. Но все-таки
я был бы для тебя плохой муж.
Я остался бы с тобою тем, что ты
видишь теперь: был бы очень добр, внимателен, помогал бы тебе
во всем, входил бы в мельчайшие твои интересы…
Я ушла от нее взволнованная. Обращать ее на путь истинный —
я не желаю.
Я вижу теперь: она такой всегда и останется. Но
во мне зашевелился упрек: зачем
я приближала к себе такую
женщину? Ведь она олицетворенная пустота!
Я не знаю,
мне ее все-таки жалко. Глупо было бы требовать от нее каких-нибудь добродетелей. Рано или поздно
я должна была наткнуться в кабинете Софи если не на Кучкина, то на Х, на Y, на Z.
Вспоминая то, что
меня вводило в блуд,
я вижу теперь, что, кроме того дикого воспитания, при котором и физически и умственно разжигалась
во мне блудная похоть и оправдывалась всеми изощрениями ума, главный соблазн, уловлявший
меня, заключался в оставлении
мною той
женщины, с которой
я сошелся сначала, и в состоянии оставленных
женщин, со всех сторон, окружавших
меня.
Утром, когда
я проснулся в обычный час, в доме было необыкновенно тихо. Обычно в этот час уже начиналась жизнь, но теперь, после беспокойной ночи, все, даже прислуга, вероятно, еще спали, и
во всем доме царила необыкновенная тишина.
Я оделся и вышел в столовую, и тут
увидел: на том столе, где вчера мы ужинали, лежала мертвая
женщина, обряженная так, как обыкновенно обряжают покойников.
— Ah! chère!… Ah, Marie!… — вдруг заговорили обе
женщины и засмеялись. — J’ai rêvé cette nuit… — Vous ne nous attendiez donc pas?… Ah! Marie, vous avez maigri… — Et vous avez repris… [Ах, милая!.. Ах, Мари!.. — А
я видела во сне. — Так вы нас не ожидали?.. Ах, Мари, вы так похудели. — А вы так пополнели…]