Неточные совпадения
Прелесть, которую он испытывал
в самой работе, происшедшее вследствие того сближение с мужиками, зависть, которую он испытывал к ним, к их жизни, желание перейти
в эту жизнь, которое
в эту ночь было для него уже не
мечтою, но намерением, подробности исполнения которого он обдумывал, — всё это так изменило его взгляд на заведенное у него хозяйство, что он не мог уже никак находить
в нем прежнего интереса и не мог не
видеть того неприятного отношения своего к работникам, которое было основой всего дела.
Так, томимый голодом
в изнеможении засыпает и
видит перед собою роскошные кушанья и шипучие вина; он пожирает с восторгом воздушные дары воображения, и ему кажется легче; но только проснулся —
мечта исчезает… остается удвоенный голод и отчаяние!
Был вечер. Небо меркло. Воды
Струились тихо. Жук жужжал.
Уж расходились хороводы;
Уж за рекой, дымясь, пылал
Огонь рыбачий.
В поле чистом,
Луны при свете серебристом
В свои
мечты погружена,
Татьяна долго шла одна.
Шла, шла. И вдруг перед собою
С холма господский
видит дом,
Селенье, рощу под холмом
И сад над светлою рекою.
Она глядит — и сердце
в ней
Забилось чаще и сильней.
Шум, хохот, беготня, поклоны,
Галоп, мазурка, вальс… Меж тем
Между двух теток, у колонны,
Не замечаема никем,
Татьяна смотрит и не
видит,
Волненье света ненавидит;
Ей душно здесь… Она
мечтойСтремится к жизни полевой,
В деревню, к бедным поселянам,
В уединенный уголок,
Где льется светлый ручеек,
К своим цветам, к своим романам
И
в сумрак липовых аллей,
Туда, где он являлся ей.
Он снова начал о том, как тяжело ему
в городе. Над полем, сжимая его, уже густел синий сумрак, город покрывали огненные облака, звучал благовест ко всенощной. Самгин, сняв очки, протирал их, хотя они
в этом не нуждались, и
видел пред собою простую, покорную, нежную женщину. «Какой ты не русский, — печально говорит она, прижимаясь к нему. —
Мечты нет у тебя, лирики нет, все рассуждаешь».
Бальзаминов. Впотьмах, маменька, мечтать лучше. Оно можно и при огне, только надобно зажмуриться, а
в потемках можно и так, с открытыми глазами. Я теперь могу себя представить как угодно. И
в зале могу себя представить
в отличной, и
в карете, и
в саду; а принесите вы свечку, я сейчас
увижу, что я
в самой бедной комнате, мебель скверная, ну и все пропало. Да и на себя-то взгляну — совсем не тот, какой я
в мечтах-то.
Вероятно, с летами она успела бы помириться с своим положением и отвыкла бы от надежд на будущее, как делают все старые девы, и погрузилась бы
в холодную апатию или стала бы заниматься добрыми делами; но вдруг незаконная
мечта ее приняла более грозный образ, когда из нескольких вырвавшихся у Штольца слов она ясно
увидела, что потеряла
в нем друга и приобрела страстного поклонника. Дружба утонула
в любви.
Сначала ему снилась
в этом образе будущность женщины вообще; когда же он
увидел потом,
в выросшей и созревшей Ольге, не только роскошь расцветшей красоты, но и силу, готовую на жизнь и жаждущую разумения и борьбы с жизнью, все задатки его
мечты,
в нем возник давнишний, почти забытый им образ любви, и стала сниться
в этом образе Ольга, и далеко впереди казалось ему, что
в симпатии их возможна истина — без шутовского наряда и без злоупотреблений.
Никогда не поймаешь на лице его следа заботы,
мечты, что бы показывало, что он
в эту минуту беседует сам с собою, или никогда тоже не
увидишь, чтоб он устремил пытливый взгляд на какой-нибудь внешний предмет, который бы хотел усвоить своему ведению.
Он никогда не хотел
видеть трепета
в ней, слышать горячей
мечты, внезапных слез, томления, изнеможения и потом бешеного перехода к радости. Не надо ни луны, ни грусти. Она не должна внезапно бледнеть, падать
в обморок, испытывать потрясающие взрывы…
— Ну вот еще! Но довольно, довольно! я вам прощаю, только перестаньте об этом, — махнула она опять рукой, уже с видимым нетерпением. — Я — сама мечтательница, и если б вы знали, к каким средствам
в мечтах прибегаю
в минуты, когда во мне удержу нет! Довольно, вы меня все сбиваете. Я очень рада, что Татьяна Павловна ушла; мне очень хотелось вас
видеть, а при ней нельзя было бы так, как теперь, говорить. Мне кажется, я перед вами виновата
в том, что тогда случилось. Да? Ведь да?
Изумленный глаз смотрит вокруг, не
увидит ли руки, которая, играя, строит воздушные видения. Тихо, нежно и лениво ползут эти тонкие и прозрачные узоры
в золотой атмосфере, как
мечты тянутся
в дремлющей душе, слагаясь
в пленительные образы и разлагаясь опять, чтоб слиться
в фантастической игре…
Отцы и учители, берегите веру народа, и не
мечта сие: поражало меня всю жизнь
в великом народе нашем его достоинство благолепное и истинное, сам
видел, сам свидетельствовать могу,
видел и удивлялся,
видел, несмотря даже на смрад грехов и нищий вид народа нашего.
Осенью 1853 года он пишет: «Сердце ноет при мысли, чем мы были прежде (то есть при мне) и чем стали теперь. Вино пьем по старой памяти, но веселья
в сердце нет; только при воспоминании о тебе молодеет душа. Лучшая, отраднейшая
мечта моя
в настоящее время — еще раз
увидеть тебя, да и она, кажется, не сбудется».
Но
в этом одиночестве грудь наша не была замкнута счастием, а, напротив, была больше, чем когда-либо, раскрыта всем интересам; мы много жили тогда и во все стороны, думали и читали, отдавались всему и снова сосредоточивались на нашей любви; мы сверяли наши думы и
мечты и с удивлением
видели, как бесконечно шло наше сочувствие, как во всех тончайших, пропадающих изгибах и разветвлениях чувств и мыслей, вкусов и антипатий все было родное, созвучное.
Все это было так завлекательно, так ясно и просто, как только и бывает
в мечтах или во сне. И
видел я это все так живо, что… совершенно не заметил, как
в классе стало необычайно тихо, как ученики с удивлением оборачиваются на меня; как на меня же смотрит с кафедры старый учитель русского языка, лысый, как колено, Белоконский, уже третий раз окликающий меня по фамилии… Он заставил повторить что-то им сказанное, рассердился и выгнал меня из класса, приказав стать у классной двери снаружи.
Была у ней еще одна тайная
мечта, но вслух она ее не высказывала: ей мечталось, что Аглая, или по крайней мере кто-нибудь из посланных ею, будет тоже
в толпе, инкогнито,
в церкви, будет смотреть и
видеть, и она про себя приготовлялась.
Я стараюсь снова возвратиться к тем отрадным счастливым
мечтам, которые прервало сознание действительности; но, к удивлению моему, как скоро вхожу
в колею прежних мечтаний, я
вижу, что продолжение их невозможно и, что всего удивительнее, не доставляет уже мне никакого удовольствия.
Всем этим, надобно сказать, герой мой маскировал глубоко затаенную и никем не подозреваемую
мечту о прекрасной княжне,
видеть которую пожирало его нестерпимое желание; он даже решался несколько раз, хоть и не получал на то приглашения, ехать к князю
в деревню и, вероятно, исполнил бы это, но обстоятельства сами собой расположились совершенно
в его пользу.
Вглядываясь
в жизнь, вопрошая сердце, голову, он с ужасом
видел, что ни там, ни сям не осталось ни одной
мечты, ни одной розовой надежды: все уже было назади; туман рассеялся; перед ним разостлалась, как степь, голая действительность. Боже! какое необозримое пространство! какой скучный, безотрадный вид! Прошлое погибло, будущее уничтожено, счастья нет: все химера — а живи!
Катрин все это, без сомнения,
видела и, тем не менее, с восторгом бежала с ним; умная, эгоистичная и сухосердая по природе своей, она была
в то же время неудержимо-пылкого и страстного женского темперамента: еще с юных лет целовать и обнимать мужчину, проводить с ним, как некогда сказал ей Ченцов, неправедные ночи было постоянной ее
мечтой.
Сколько раз, бывало, сидя
в Погорелке на мезонине, она
видела себя
в мечтах серьезною девушкой, трудящейся, алчущей образовать себя, с твердостью переносящей нужду и лишения, ради идеи блага (правда, что слово «благо» едва ли имело какое-нибудь определенное значение); но едва она вышла на широкую дорогу самодеятельности, как сама собою сложилась такая практика, которая сразу разбила
в прах всю
мечту.
Кукишев
видел это разливанное море и сгорал от зависти. Ему захотелось во что бы ни стало иметь точно такой же въезжий дом и точь-в-точь такую же «кралю». Тогда можно было бы и время разнообразнее проводить: сегодня ночь — у Люлькинской «крали», завтра ночь — у его, Кукишева, «крали». Это была его заветная
мечта,
мечта глупого человека, который чем глупее, тем упорнее
в достижении своих целей. И самою подходящею личностью для осуществления этой
мечты представлялась Аннинька.
Если бы она следила за собой пристальнее, то даже
в Погорелке,
в те минуты, когда
в ней еще только зарождались проекты трудовой жизни, когда она
видела в них нечто вроде освобождения из плена египетского, — даже и тогда она могла бы изловить себя
в мечтах не столько работающею, сколько окруженною обществом единомыслящих людей и коротающею время
в умных разговорах.
Черноглазый мальчишка заполонил все Людмилины помыслы. Она часто заговаривала о нем со своими и со знакомыми, иногда совсем некстати. Почти каждую ночь
видела она его во сне, иногда скромного и обыкновенного, но чаще
в дикой или волшебной обстановке. Рассказы об этих снах стали у нее столь обычными, что уже сестры скоро начали сами спрашивать ее, что ни утро, как ей Саша приснился нынче.
Мечты о нем занимали все ее досуги.
Рюмин (негромко). Мне кажется, всю жизнь я любил вас… не
видя еще, не зная — любил! Вы были женщиной моей
мечты… тем дивным образом, который создается
в юности… Потом его ищут всю жизнь иногда — и не находят… А я вот встретил вас…
мечту мою…
— Мне и двух недель достаточно. О Ирина! ты как будто холодно принимаешь мое предложение, быть может, оно кажется тебе мечтательным, но я не мальчик, я не привык тешиться
мечтами, я знаю, какой это страшный шаг, знаю, какую я беру на себя ответственность; но я не
вижу другого исхода. Подумай наконец, мне уже для того должно навсегда разорвать все связи с прошедшим, чтобы не прослыть презренным лгуном
в глазах той девушки, которую я
в жертву тебе принес!
Рассказы странниц и внушения домашних хоть и перерабатывались ею по-своему, но не могли не оставить безобразного следа
в ее душе: и действительно, мы
видим в пьесе, что Катерина, потеряв свои радужные
мечты и идеальные, выспренние стремления, сохранила от своего воспитания одно сильное чувство — страх каких-то темных сил, чего-то неведомого, чего она не могла бы объяснить себе хорошенько, ни отвергнуть.
Дудукин. Да. Сколько лет она искала вас! Ее уверили, что вы умерли. Но она ждала какого-то чуда. Она постоянно
видела вас
в своих
мечтах, разговаривала с вами.
Вспомните, что я излагал некогда о есотерическом и ексотерическом
в науке: я
видел мою esotoris [Сокровенную (греч.)] тогда яко зерцалом
в гадании: я лишь
в отраднейшей
мечте воображал счастливцев, которым суждено отраднейшее бремя овладеть на много лет умом цветущих юношей с призванием к степени высокому и весть их к истинному разумению жизни… и вот об этом речь…
Он уже не раз
видел себя
в мечтах перебравшимся
в Петербург и оттуда делающим экскурсии «гля дебоширства»
в Париж, Ниццу, Баден-Баден и пр.; но покуда это — еще идеал более или менее отдаленного будущего.
В это время я еще не умел забывать то, что не нужно мне. Да, я
видел, что
в каждом из этих людей, взятом отдельно, не много злобы, а часто и совсем нет ее. Это,
в сущности, добрые звери, — любого из них нетрудно заставить улыбнуться детской улыбкой, любой будет слушать с доверием ребенка рассказы о поисках разума и счастья, о подвигах великодушия. Странной душе этих людей дорого все, что возбуждает
мечту о возможности легкой жизни по законам личной воли.
На море
в нем всегда поднималось широкое, теплое чувство, — охватывая всю его душу, оно немного очищало ее от житейской скверны. Он ценил это и любил
видеть себя лучшим тут, среди воды и воздуха, где думы о жизни и сама жизнь всегда теряют — первые — остроту, вторая — цену. По ночам над морем плавно носится мягкий шум его сонного дыхания, этот необъятный звук вливает
в душу человека спокойствие и, ласково укрощая ее злые порывы, родит
в ней могучие
мечты…
Он
в одном месте своих записок сравнивает себя с человеком, томимым голодом, который «
в изнеможении засыпает и
видит пред собою роскошные кушанья и шипучие вина; он пожирает с восторгом воздушные дары воображения, и ему кажется легче… но только проснулся,
мечта исчезает, остается удвоенный голод и отчаяние…»
В другом месте Печорин себя спрашивает: «Отчего я не хотел ступить на этот путь, открытый мне судьбою, где меня ожидали тихие радости и спокойствие душевное?» Он сам полагает, — оттого что «душа его сжилась с бурями: и жаждет кипучей деятельности…» Но ведь он вечно недоволен своей борьбой, и сам же беспрестанно высказывает, что все свои дрянные дебоширства затевает потому только, что ничего лучшего не находит делать.
Мы
видели, какие печальные обстоятельства встретили Бешметева на родине,
видели, как приняли родные его намерение уехать опять
в Москву; мать плакала, тетка бранилась;
видели потом, как Павел почти отказался от своего намерения, перервал свои тетради, хотел сжечь книги и как потом отложил это,
в надежде, что мать со временем выздоровеет и отпустит его; но старуха не выздоравливала; герой мой беспрестанно переходил от твердого намерения уехать к решению остаться, и вслед за тем тотчас же приходила ему
в голову заветная
мечта о профессорстве — он вспоминал любимый свой труд и грядущую славу.
И долго все присутствовавшие оставались
в недоумении, не зная, действительно ли они
видели эти необыкновенные глаза, или это была просто
мечта, представшая только на миг глазам их, утружденным долгим рассматриваньем старинных картин.
— А у меня ещё до этой беды
мечта была уйти
в монастырь, тут я говорю отцу: «Отпустите меня!» Он и ругался и бил меня, но я твёрдо сказал: «Не буду торговать, отпустите!» Будучи напуган Лизой, дал он мне свободу, и — вот, за четыре года
в третьей обители живу, а — везде торговля, нет душе моей места! Землёю и словом божьим торгуют, мёдом и чудесами… Не могу
видеть этого!
Я
видел горные хребты,
Причудливые как
мечты,
Когда
в час утренней зари
Курилися, как алтари,
Их выси
в небе голубом,
И облачко за облачком,
Покинув тайный свой ночлег,
К востоку направляло бег —
Как будто белый караван
Залетных птиц из дальних стран!
Я
видел счастливого человека, заветная
мечта которого осуществилась так очевидно, который достиг цели
в жизни, получил то, что хотел, который был доволен своей судьбой, самим собой.
До встречи с ним я уже много
видел грязи душевной, жестокости, глупости, —
видел не мало и хорошего, настояще человечьего. Мною были прочитаны кое-какие славные книги, я знал, что люди давно и везде мечтают о другом ладе жизни, что кое-где они пробовали — и неутомимо пробуют — осуществить свои
мечты, —
в душе моей давно прорезались молочные зубы недовольства существующим, и до встречи с хозяином мне казалось, что это — достаточно крепкие зубы.
И начались затем разговоры, как хорошо будет
в Италии, — ах, Италия, ах да ох — и так каждый день, и когда Ариадна глядела мне через плечо, то по ее холодному и упрямому выражению я
видел, что
в своих
мечтах она уже покорила Италию со всеми ее салонами, знатными иностранцами и туристами и что удержать ее уже невозможно. Я советовал обождать немного, отложить поездку на год-два, но она брезгливо морщилась и говорила...
Он
видел, как все, начиная с детских, неясных грез его, все мысли и
мечты его, все, что он выжил жизнию, все, что вычитал
в книгах, все, об чем уже и забыл давно, все одушевлялось, все складывалось, воплощалось, вставало перед ним
в колоссальных формах и образах, ходило, роилось кругом него;
видел, как раскидывались перед ним волшебные, роскошные сады, как слагались и разрушались
в глазах его целые города, как целые кладбища высылали ему своих мертвецов, которые начинали жить сызнова, как приходили, рождались и отживали
в глазах его целые племена и народы, как воплощалась, наконец, теперь, вокруг болезненного одра его, каждая мысль его, каждая бесплотная греза, воплощалась почти
в миг зарождения; как, наконец, он мыслил не бесплотными идеями, а целыми мирами, целыми созданиями, как он носился, подобно пылинке, во всем этом бесконечном, странном, невыходимом мире и как вся эта жизнь, своею мятежною независимостью, давит, гнетет его и преследует его вечной, бесконечной иронией; он слышал, как он умирает, разрушается
в пыль и прах, без воскресения, на веки веков; он хотел бежать, но не было угла во всей вселенной, чтоб укрыть его.
Вероятно, силою своей безумной
мечты он научился стучать и
в то время, когда спал, — иначе он умер бы от бессонницы; но спящим его не
видели, и стук никогда не прерывался.
Ответ вспыхивал пред нею
в образе пьяного мужа. Ей было трудно расстаться с
мечтой о спокойной, любовной жизни, она сжилась с этой
мечтой и гнала прочь угрожающее предчувствие. И
в то же время у неё мелькало сознание, что, если запьёт Григорий, она уже не сможет жить с ним. Она
видела его другим, сама стала другая, прежняя жизнь возбуждала
в ней боязнь и отвращение — чувства новые, ранее неведомые ей. Но она была женщина и — стала обвинять себя за размолвку с мужем.
И мудрено ль? Четырнадцати лет
Я сам страдал от каждой женской рожи
И простодушно уверял весь свет,
Что друг на дружку все они похожи.
Волнующихся персей нежный цвет
И алых уст горячее дыханье
Во мне рождали чудные желанья;
Я трепетал, когда моя рука
Атласных плеч касалася слегка,
Но лишь
в мечтах я
видел без покрова
Всё, что для вас, конечно, уж не ново…
Он
видит, няня
в уголке
Сидит на старом сундуке
И спит глубоко, и порой
Во сне качает головой;
На ней, предчувствием объят,
На миг он удержал свой взгляд
И мимо — но послыша стук,
Старуха пробудилась вдруг,
Перекрестилась, и потом
Опять заснула крепким сном,
И, занята своей
мечтой,
Вновь закачала головой.
Но прошло два года, и хотя ничего особенно важного не случилось
в эти годы, но общественные стремления представляются теперь далеко уже не
в том виде, как прежде. Много разочарований испытали уже мы на новой дороге, многие надежды оказались пустыми
мечтами, много
видели мы явлений, способных сбить с толку самого простодушного из оптимистов, вообще отличающихся простодушием. И нет прежнего увлечения, прежнего задушевно-гордого тона…
Ни
в поступках, ни
в мыслях своих он не
видел ничего предосудительного и потому охотно передавал своим друзьям все случаи своей жизни, все свои
мечты и планы.
Родителей своих я
видел мало;
Отец был занят; братьев и сестер
Я не знавал; мать много выезжала;
Ворчали вечно тетки; с ранних пор
Привык один бродить я
в зал из зала
И населять
мечтами их простор.
Так подвиги, достойные романа,
Воображать себе я начал рано.
В летáсах [Летáсы —
мечты, грезы наяву, иллюзия.], как
в мареве, является миловидный облик молодой вдовы…
видит Алексей стройный стан ее, крытый густыми белоснежными складками утренней одежды, как
видел ее на солнечном всходе…