Неточные совпадения
Он знал, что, когда наступит время и когда он
увидит пред собой лицо
противника, тщетно старающееся придать себе равнодушное выражение, речь его выльется сама собой лучше, чем он мог теперь приготовиться.
Он
видел, что Макаров уже не тот человек, который ночью на террасе дачи как бы упрашивал, умолял послушать его домыслы. Он держался спокойно, говорил уверенно. Курил меньше, но, как всегда, дожигал спички до конца. Лицо его стало жестким, менее подвижным, и взгляд углубленных глаз приобрел выражение строгое, учительное. Маракуев, покраснев от возбуждения, подпрыгивая на стуле, спорил жестоко, грозил
противнику пальцем, вскрикивал...
«Вы спрашиваете, что я именно ощущал в ту минуту, когда у
противника прощения просил, — отвечаю я ему, — но я вам лучше с самого начала расскажу, чего другим еще не рассказывал», — и рассказал ему все, что произошло у меня с Афанасием и как поклонился ему до земли. «Из сего сами можете
видеть, — заключил я ему, — что уже во время поединка мне легче было, ибо начал я еще дома, и раз только на эту дорогу вступил, то все дальнейшее пошло не только не трудно, а даже радостно и весело».
Видя это,
противники старцев кричали, вместе с прочими обвинениями, что здесь самовластно и легкомысленно унижается таинство исповеди, хотя беспрерывное исповедование своей души старцу послушником его или светским производится совсем не как таинство.
Без возражений, без раздражения он не хорошо говорил, но когда он чувствовал себя уязвленным, когда касались до его дорогих убеждений, когда у него начинали дрожать мышцы щек и голос прерываться, тут надобно было его
видеть: он бросался на
противника барсом, он рвал его на части, делал его смешным, делал его жалким и по дороге с необычайной силой, с необычайной поэзией развивал свою мысль.
Сначала подстреленный журавль бежит прочь, и очень шибко, так что без собаки трудно догнать его: скорости своему бегу придает он подмахиваньем крыльев или крыла, если одно ранено;
видя же, что ему не уйти, он на всем бегу бросается на спину и начинает защищаться ногами и носом, проворно и сильно поражая
противника.
Оба эти человека очень серьезно взаимно считают себя
противниками, оба от полноты сердца язвят друг друга и отнюдь не догадываются, что только счастливое недоумение не позволяет им
видеть, что оба они, в сущности, делают одно и то же дело и уязвлениями своими не разбивают, а, напротив того, подкрепляют друг друга.
На привольном зеленом лужку происходит эта игра… и каково изумление, каков конфуз Санина, когда, под ярый лай Тартальи, ловко растопырив ноги и перелетая птицей через прикорнувшего Эмиля, — он внезапно
видит перед собою, на самой кайме зеленого лужка, двух офицеров, в которых он немедленно узнает своего вчерашнего
противника и его секунданта, гг. фон Дöнгофа и фон Рихтера!
Было бесконечно жаль
видеть Белград, который так недавно я
видел ликующим, в таком терроре. Мне было ясно, что Милан воспользуется обстоятельствами и сосчитается со своими
противниками.
— Стреляйте, не держите
противника! — прокричал в чрезвычайном волнении Маврикий Николаевич,
видя, что Ставрогин как бы забыл о выстреле, рассматривая с Кирилловым шляпу.
— Что ж делать, братец? Я даже горжусь… Это ничего для высокого подвига; но какой благородный, какой бескорыстный, какой великий человек! Сергей — ты ведь слышал… И как мог я тут сорваться с этими деньгами, то есть просто не понимаю! Друг мой! я был увлечен; я был в ярости; я не понимал его; я его подозревал, обвинял… но нет! он не мог быть моим
противником — это я теперь
вижу… А помнишь, какое у него было благородное выражение в лице, когда он отказался от денег?
— Пусть другой играет, он не может,
видите, болен! — говорили
противники.
Вот приближается мой могучий
противник, дьявол. Я
вижу его страшные, багровые глаза…
Видя, как француз боится насмешки, зная, какое страшное влияние имел Вольтер, надеялись, вероятно, что и в России сатира может занять довольно почетное место в ряду других средств, служащих к уничтожению
противников благих мер Екатерины.
Изволите
видеть: Иван Афанасьевич был прежде Иванька, и по проворству в своих оборотах, отдан был помещиком своим Горбуновским (древнего рода) в научение одному ходоку по делам, сиречь, поверенному, для приучения к хождению по тяжебным делам, коих у пана Горбуновского по разным судам была бездна; для хождения по коим хотелось ему иметь своего собственного поверенного, на коем он мог бы взыскать, в случае проигрыша какой тяжбы; поелику наемные поверенные часто предавались
противникам пана Горбуновского и разоряли его нещадно разнородными требованиями.
— Не могу отвечать,
видя неправильность вопроса. Позвольте исправить. — И тут же, не дожидаясь согласия
противника, замарал имена философов и написал по высшему учению...
Но, тут-то (не знаем уж почему, — потому, должно быть, что в последовательных уступках
увидели слабость
противников) и восстали благородные рыцари, совершенно разбившие князя Черкасского.
Я недавно
видел, как лорд Пальмерстон сидел, накрывшись шляпой, в то время как член оппозиции громил министерство, и вдруг встав, трехчасовою речью отвечал на все пункты
противника; я
видел это и не удивлялся, потому что нечто подобное я тысячу раз
видел между Егором Михайловичем и его барыней.
Но я
вижу, что некстати сделал такое трагическое примечание, и потому отсылаю его к фельетонам тех газет, которые предохраняют от обманов, от недобросовестности, от тараканов, если они у вас есть в доме, рекомендуя известного господина Принчипе, страшного врага и
противника всех тараканов на свете, не только русских, но даже и иностранных, как-то пруссаков и проч.
Для Сергея Андреевича и Киселева взгляды их
противников были полны непримиримых противоречий, и они были убеждены, что те не хотят
видеть этих противоречий только из упрямства: Даев и Наташа объявляли себя врагами капитализма — и в то же время радовались его процветанию и усилению; говорили, что для широкого развития капитализма необходимы известные общественно-политические формы, — и в то же время утверждали, что сам же капитализм эти формы и создаст; историческая жизнь, по их мнению, направлялась не подчиняющимися человеческой воле экономическими законами, идти против которых было нелепо, — но отсюда для них не вытекал вывод, что при таком взгляде человек должен сидеть сложа руки.
—
Противник всегда, в чем
вижу вашу гибель. Прекрасно, благородно, возвышенно ваше рвение к пользе отечества, кто с этим не согласится? Но при этом подвиге необходимо условие, и весьма важное: собираясь в свой крестовый поход, вы, как твердый рыцарь, должны отложиться от всех пагубных страстей. То ли вы делаете? Ваша благородная дама забыта, и волшебница под именем Мариорицы опутывает вас своими цветочными цепями. Надо избрать одно что-нибудь: или великий, трудный подвиг, или…
—
Увидим,
увидим! Ну, к делу, господин грозный
противник!
В описываемое нами время, когда труднее, чем когда-либо, было управление делами государственными, Бестужев должен был непрерывно бороться с сильными
противниками, на каждом шагу наталкиваться на подкопы и интриги и
видеть, как сокрушалось под меткими ударами врагов здание его политики, с таким трудом возведенное.
Она уже
видела перед глазами страшную картину дуэли и одного из
противников мертвым. Что если это будет ее муж?
Судебный следователь же
видел, что имеет в лице Гиршфельда опасного
противника, опытного дельца и юриста, а потому и готовился сделать на него нападение во всеоружии обвинительных данных, обеспечивая тем себе заранее победу.
Надо было
видеть, как она свысока смотрела на того, кто осмеливался ей противоречить, с какою олимпийскою важностью смотрела с высоты, нахмурив брови, на своего
противника.
Открытая волнообразная местность, окаймлённая высотами, позволяла
видеть всю картину наступления
противника.