Неточные совпадения
Вид меньшого
брата непосредственно располагал его к веселости.
Наказанный сидел в зале на угловом окне; подле него стояла Таня с тарелкой. Под
видом желания обеда для кукол, она попросила у Англичанки позволения снести свою порцию пирога в детскую и вместо этого принесла ее
брату. Продолжая плакать о несправедливости претерпенного им наказания, он ел принесенный пирог и сквозь рыдания приговаривал: «ешь сама, вместе будем есть… вместе».
Потом, вспоминая
брата Николая, он решил сам с собою, что никогда уже он не позволит себе забыть его, будет следить за ним и не выпустит его из
виду, чтобы быть готовым на помощь, когда ему придется плохо.
Он теперь, говоря с
братом о неприятной весьма для него вещи, зная, что глаза многих могут быть устремлены на них, имел
вид улыбающийся, как будто он о чем-нибудь неважном шутил с
братом.
Для чего этим трем барышням нужно было говорить через день по-французски и по-английски; для чего они в известные часы играли попеременкам на фортепиано, звуки которого слышались у
брата наверху, где занимались студенты; для чего ездили эти учителя французской литературы, музыки, рисованья, танцев; для чего в известные часы все три барышни с М-llе Linon подъезжали в коляске к Тверскому бульвару в своих атласных шубках — Долли в длинной, Натали в полудлинной, а Кити в совершенно короткой, так что статные ножки ее в туго-натянутых красных чулках были на всем
виду; для чего им, в сопровождении лакея с золотою кокардой на шляпе, нужно было ходить по Тверскому бульвару, — всего этого и многого другого, что делалось в их таинственном мире, он не понимал, но знал, что всё, что там делалось, было прекрасно, и был влюблен именно в эту таинственность совершавшегося.
И он вкратце повторил сам себе весь ход своей мысли за эти последние два года, начало которого была ясная, очевидная мысль о смерти при
виде любимого безнадежно больного
брата.
С той минуты, как при
виде любимого умирающего
брата Левин в первый раз взглянул на вопросы жизни и смерти сквозь те новые, как он называл их, убеждения, которые незаметно для него, в период от двадцати до тридцати четырех лет, заменили его детские и юношеские верования, — он ужаснулся не столько смерти, сколько жизни без малейшего знания о том, откуда, для чего, зачем и что она такое.
Все, что ни попадалось ему, приняло
вид смеющийся: и домы, и проходившие мужики, довольно, впрочем, сурьезные, из которых иной уже успел съездить своего
брата в ухо.
Лицо матери осветилось восторгом и счастьем при
виде этого окончательного и бессловного примирения
брата с сестрой.
— То есть не то чтобы… видишь, в последнее время, вот как ты заболел, мне часто и много приходилось об тебе поминать… Ну, он слушал… и как узнал, что ты по юридическому и кончить курса не можешь, по обстоятельствам, то сказал: «Как жаль!» Я и заключил… то есть все это вместе, не одно ведь это; вчера Заметов… Видишь, Родя, я тебе что-то вчера болтал в пьяном
виде, как домой-то шли… так я,
брат, боюсь, чтоб ты не преувеличил, видишь…
К довершению всего, мужики начали между собою ссориться:
братья требовали раздела, жены их не могли ужиться в одном доме; внезапно закипала драка, и все вдруг поднималось на ноги, как по команде, все сбегалось перед крылечко конторы, лезло к барину, часто с избитыми рожами, в пьяном
виде, и требовало суда и расправы; возникал шум, вопль, бабий хныкающий визг вперемежку с мужскою бранью.
Как я и ожидал того, она сама вошла в мою комнату, оставив князя с
братом, который начал пересказывать князю какие-то светские сплетни, самые свежие и новоиспеченные, чем мигом и развеселил впечатлительного старичка. Я молча и с вопросительным
видом приподнялся с кровати.
Сенаторы и товарищ обер-прокурора не улыбались и не торжествовали, а имели
вид людей, скучающих и говоривших: «слыхали мы много вашего
брата, и всё это ни к чему».
Еще позади с своими брылами и апоплектической шеей, выпятив грудь, шел князь Корчагин в дорожной фуражке и еще сзади — Мисси, Миша, двоюродный
брат, и знакомый Нехлюдову дипломат Остен с своей длинной шеей, выдающимся кадыком и всегда веселым
видом и настроением.
Со стороны этот люд мог показаться тем сбродом, какой питается от крох, падающих со стола господ, но староверческие предания придавали этим людям совсем особенный тон: они являлись чем-то вроде хозяев в бахаревском доме, и сама Марья Степановна перед каждым кануном отвешивала им земной поклон и покорным тоном говорила: «Отцы и
братия, простите меня, многогрешную!» Надежде Васильевне не нравилось это заказное смирение, которым прикрывались те же недостатки и пороки, как и у никониан, хотя по наружному
виду от этих выдохшихся обрядов веяло патриархальной простотой нравов.
Кроме того, ожидал, стоя в уголку (и все время потом оставался стоя), молодой паренек, лет двадцати двух на
вид, в статском сюртуке, семинарист и будущий богослов, покровительствуемый почему-то монастырем и
братиею.
Прибавлю еще, что Иван Федорович имел тогда
вид посредника и примирителя между отцом и затеявшим тогда большую ссору и даже формальный иск на отца старшим
братом своим, Дмитрием Федоровичем.
Четвертый гость был совсем уже старенький, простенький монашек, из беднейшего крестьянского звания,
брат Анфим, чуть ли даже не малограмотный, молчаливый и тихий, редко даже с кем говоривший, между самыми смиренными смиреннейший и имевший
вид человека, как бы навеки испуганного чем-то великим и страшным, не в подъем уму его.
Старший
брат моего отца, умерший в 1813 году, имея в
виду устроить деревенскую больницу, отдал его мальчиком какому-то знакомому врачу для обучения фельдшерскому искусству.
В половине 1825 года Химик, принявший дела отца в большом беспорядке, отправил из Петербурга в шацкое именье своих
братьев и сестер; он давал им господский дом и содержание, предоставляя впоследствии заняться их воспитанием и устроить их судьбу. Княгиня поехала на них взглянуть. Ребенок восьми лет поразил ее своим грустно-задумчивым
видом; княгиня посадила его в карету, привезла домой и оставила у себя.
Братья и сестры его боялись и не имели с ним никаких сношений, наши люди обходили его дом, чтоб не встретиться с ним, и бледнели при его
виде; женщины страшились его наглых преследований, дворовые служили молебны, чтоб не достаться ему.
— Если господь раздвоил народ этот и направил
брата на
брата, он имеет свои
виды, и если мы их не понимаем, то должны покоряться провидению даже тогда, когда оно карает.
— Тебя? — произнес запорожец с таким
видом, с каким говорит дядька четырехлетнему своему воспитаннику, просящему посадить его на настоящую, на большую лошадь. — Что ты будешь там делать? Нет, не можно. — При этом на лице его выразилась значительная мина. — Мы,
брат, будем с царицей толковать про свое.
Он пошел к Ляпину проситься в общежитие, но своим
видом и озлобленно-дерзким разговором произвел на
братьев такое впечатление, что они отказали ему в приеме в общежитие.
На третий или на четвертый день мы с
братом и сестрой были в саду, когда Крыжановский неожиданно перемахнул своими длинными ногами через забор со стороны пруда и, присев в высокой траве и бурьянах, поманил нас к себе.
Вид у него был унылый и несчастный, лицо помятое, глаза совсем мутные, нос еще более покривился и даже как будто обвис.
Старший
брат в
виде короля восседал на высоком стуле, задрапированный пестрым одеялом, или лежал на одре смерти; сестренку, которая во всем этом решительно ничего не понимала, мы сажали у его ног, в
виде злодейки Урсулы, а сами, потрясая деревянными саблями, кидали их с презрением на пол или кричали дикими голосами...
Очень хорошо понимая, что если она еще промолчит с минуту и не спросит
брата, зачем он так бегает, то тот непременно рассердится, Варя поспешила наконец произнести в
виде вопроса...
Все наконец расселись в ряд на стульях напротив князя, все, отрекомендовавшись, тотчас же нахмурились и для бодрости переложили из одной руки в другую свои фуражки, все приготовились говорить, и все, однако ж, молчали, чего-то выжидая с вызывающим
видом, в котором так и читалось: «Нет,
брат, врешь, не надуешь!» Чувствовалось, что стоит только кому-нибудь для началу произнести одно только первое слово, и тотчас же все они заговорят вместе, перегоняя и перебивая друг друга.
Это слово точно придавило Макара, и он бессильно опустился на лавку около стола. Да, он теперь только разглядел спавшего на лавке маленького духовного
брата, — ребенок спал, укрытый заячьей шубкой. У Макара заходили в глазах красные круги, точно его ударили обухом по голове. Авгарь, воспользовавшись этим моментом, выскользнула из избы, но Макар даже не пошевелился на лавке и смотрел на спавшего ребенка, один
вид которого повернул всю его душу.
Вы удивляетесь, что Ивану Александровичу отказали приехать в Тобольск, а я дивлюсь, что он просился. Надобно было просить ехать в
виде золотоискателя. Я читал его письмо Орлову и ответ Орлова. Странно только то, что Орлов при свидании в Москве с Ив. Ал. сказал, чтоб он написал к нему и потом ничего не сделал. Впрочем, все это в порядке вещей… [И. А. Фонвизин просил разрешения поехать в Тобольск для свидания с
братом.]
Имеется в
виду участие в революции 1848 г. М. А. Бакунина, который рассказал об этом свидании его
брата с Пущиным в письме к Герцену от 7 ноября 1860 г.
Мы кончили Паскаля, — теперь он уже в переплете. Я кой-где подскабливаю рукопись и недели через две отправлю в Петербург. Вероятно, она вознаградит труды доброго нашего Павла Сергеевича. Между тем без хвастовства должен сказать, что без меня вряд ли когда-нибудь это дело кончилось. Немного ленив наш добрый оригинал. Он неимоверно потолстел. Странно видеть ту же фигуру в
виде Артамона.
Брат его и Барятинский с ним.
— А-а! Поняли типерь. Наш
брат, будь я белодеревной, будь я краснодеревной, все я должен работу в своем
виде сделать, а гробовщик мастер тленный. Верно я говорю или нет?
— А у тебя разве нет в
виду других? — спросил его
брат.
Виссарион Захаревский, по окончательном расчете с подрядчиками, положив, говорят, тысяч двадцать в карман, с совершенно торжествующим
видом катал в своем щегольском экипаже по городу. Раз он заехал к
брату.
— Ну,
брат Маслобоев, это ты врешь, — прервал я его. — Во-первых, генералы, хоть бы и литературные, и с
виду не такие бывают, как я, а второе, позволь тебе сказать, я действительно припоминаю, что раза два тебя на улице встретил, да ты сам, видимо, избегал меня, а мне что ж подходить, коли вижу, человек избегает. И знаешь, что и думаю? Не будь ты теперь хмелен, ты бы и теперь меня не окликнул. Не правда ли? Ну, здравствуй! Я,
брат, очень, очень рад, что тебя встретил.
— Право! А не компрометирую я тебя моим… не тем
видом?Ну, да нечего об этом расспрашивать; не суть важное; я,
брат Ваня, всегда помню, какой ты был славный мальчуга. А помнишь, тебя за меня высекли? Ты смолчал, а меня не выдал, а я, вместо благодарности, над тобой же неделю трунил. Безгрешная ты душа! Здравствуй, душа моя, здравствуй! (Мы поцеловались.)
Теперь, когда я окончательно сжился с «дурным обществом», грустная улыбка Маруси стала мне почти так же дорога, как улыбка сестры; но тут никто не ставил мне вечно на
вид мою испорченность, тут не было ворчливой няньки, тут я был нужен, — я чувствовал, что каждый раз мое появление вызывает румянец оживления на щеках девочки. Валек обнимал меня, как
брата, и даже Тыбурций по временам смотрел на нас троих какими-то странными глазами, в которых что-то мерцало, точно слеза.
Начали было уговаривать его не оставлять
братию: иные искренно, а большая часть только для
виду, потому что всем им из лесу вон хотелось. Кончилось, разумеется, тем, что выбрали из среды своей того же Мартемьяна, который всю смуту завел.
— Так-то вот,
брат, — говорит пожилой и очень смирный с
виду мужичок, встретившись на площади с своим односелянином, — так-то вот, и Матюшу в некруты сдали!
— Стара стала, слаба стала! Шли мы, я помню, в восемьсот четырнадцатом, походом — в месяц по четыре ведра на
брата выходило! Ну-с, четырежды восемь тридцать два — кажется, лопнуть можно! — так нет же, все в своем
виде! такая уж компания веселая собралась: всё ребята были теплые!
— Имеются в
виду слова одного из персонажей «Горя от ума» А.С.Грибоедова, Платона Михайловича Горича, обращенные к Чацкому: «Теперь,
брат, я не тот…»], что он не тот! — возразил он.
Молодые офицеры, которые, как он тотчас же по одному
виду решил, только что ехали из корпуса, понравились ему и, главное, напомнили, что
брат его, тоже из корпуса, на-днях должен был прибыть в одну из батарей Севастополя.
Она так естественно показывала
вид, что ей было все равно говорить со мной, с
братом или с Любовью Сергеевной, что и я усвоил привычку смотреть на нее просто, как на человека, которому ничего нет постыдного и опасного выказывать удовольствие, доставляемое его обществом.
Я обернулся и увидал
брата и Дмитрия, которые в расстегнутых сюртуках, размахивая руками, проходили ко мне между лавок. Сейчас видны были студенты второго курса, которые в университете как дома. Один
вид их расстегнутых сюртуков выражал презрение к нашему
брату поступающему, а нашему
брату поступающему внушал зависть и уважение. Мне было весьма лестно думать, что все окружающие могли видеть, что я знаком с двумя студентами второго курса, и я поскорее встал им навстречу.
То были, — так как теперь это не тайна, — во-первых, Липутин, затем сам Виргинский, длинноухий Шигалев —
брат госпожи Виргинской, Лям-шин и, наконец, некто Толкаченко — странная личность, человек уже лет сорока и славившийся огромным изучением народа, преимущественно мошенников и разбойников, ходивший нарочно по кабакам (впрочем, не для одного изучения народного) и щеголявший между нами дурным платьем, смазными сапогами, прищуренно-хитрым
видом и народными фразами с завитком.
Два из них уже были пожилые, но третий, Алей, […Алей… — В письме к
брату по выходе из каторги Достоевский упоминает о молодом черкесе, «присланном в каторгу за разбой», очевидно, о том же Алее, которого он учил русскому языку и грамоте.] был не более двадцати двух лет, а на
вид еще моложе.
И с тех пор под разными
видами была уже три раза на абвахте; первый раз заходила вместе с отцом к
брату, офицеру, стоявшему в то время у них в карауле; другой раз пришла с матерью раздать подаяние и, проходя мимо, шепнула ему, что она его любит и выручит.
— Имеется в
виду Коран (Сура III, 43).] Говоря это, они вполне были уверены, что делают мне великое удовольствие, восхваляя Ису, а Алей был вполне счастлив, что
братья его решились и захотели сделать мне это удовольствие.
В гостиной, угловой к воротам горнице, сидели все четыре сестры, все на одно лицо, все похожие на
брата, все миловидные, румяные, веселые: замужняя Лариса, спокойная, приятная, полная; вертлявая да быстрая Дарья, самая высокая и тонкая из сестер; смешливая Людмила и Валерия, маленькая, нежная, хрупкая на
вид. Они лакомились орехами да изюмом и, очевидно, чего-то ждали, а потому волновались и смеялись более обычного, вспоминали последние городские сплетни и осмеивали знакомых и незнакомых.