Неточные совпадения
Стародум(распечатав и смотря на подпись). Граф Честан. А! (Начиная читать, показывает
вид, что глаза разобрать не могут.) Софьюшка! Очки мои на
столе, в книге.
Немного спустя после описанного выше приема письмоводитель градоначальника, вошедши утром с докладом в его кабинет, увидел такое зрелище: градоначальниково тело, облеченное в вицмундир, сидело за письменным
столом, а перед ним, на кипе недоимочных реестров, лежала, в
виде щегольского пресс-папье, совершенно пустая градоначальникова голова… Письмоводитель выбежал в таком смятении, что зубы его стучали.
Анна, думавшая, что она так хорошо знает своего мужа, была поражена его
видом, когда он вошел к ней. Лоб его был нахмурен, и глаза мрачно смотрели вперед себя, избегая ее взгляда; рот был твердо и презрительно сжат. В походке, в движениях, в звуке голоса его была решительность и твердость, каких жена никогда не видала в нем. Он вошел в комнату и, не поздоровавшись с нею, прямо направился к ее письменному
столу и, взяв ключи, отворил ящик.
Кити с гордым
видом, не помирившись с своим другом, взяла со
стола корольки в коробочке и пошла к матери.
За большим
столом ужинала молодежь, и между ними Грушницкий. Когда я вошел, все замолчали: видно, говорили обо мне. Многие с прошедшего бала на меня дуются, особенно драгунский капитан, а теперь, кажется, решительно составляется против меня враждебная шайка под командой Грушницкого. У него такой гордый и храбрый
вид…
Если и случалось ему проходить их даже в блистательном и облагороженном
виде, с лакированными полами и
столами, он старался пробежать как можно скорее, смиренно опустив и потупив глаза в землю, а потому совершенно не знает, как там все благоденствует и процветает.
Один раз, впрочем, лицо его приняло суровый
вид, и он строго застучал по
столу, устремив глаза на сидевших насупротив его детей.
За
столом, для лучшего
вида, рассадил всех по росту, а не по уму, так что ослам доставались лучшие куски, умным — оглодки.
Уже встали из-за
стола. Манилов был доволен чрезвычайно и, поддерживая рукою спину своего гостя, готовился таким образом препроводить его в гостиную, как вдруг гость объявил с весьма значительным
видом, что он намерен с ним поговорить об одном очень нужном деле.
Он был в разных
видах: в картузах и в табачнице, и, наконец, насыпан был просто кучею на
столе.
Татьяна взором умиленным
Вокруг себя на всё глядит,
И всё ей кажется бесценным,
Всё душу томную живит
Полумучительной отрадой:
И
стол с померкшею лампадой,
И груда книг, и под окном
Кровать, покрытая ковром,
И
вид в окно сквозь сумрак лунный,
И этот бледный полусвет,
И лорда Байрона портрет,
И столбик с куклою чугунной
Под шляпой с пасмурным челом,
С руками, сжатыми крестом.
Когда он вышел, Грэй посидел несколько времени, неподвижно смотря в полуоткрытую дверь, затем перешел к себе. Здесь он то сидел, то ложился; то, прислушиваясь к треску брашпиля, выкатывающего громкую цепь, собирался выйти на бак, но вновь задумывался и возвращался к
столу, чертя по клеенке пальцем прямую быструю линию. Удар кулаком в дверь вывел его из маниакального состояния; он повернул ключ, впустив Летику. Матрос, тяжело дыша, остановился с
видом гонца, вовремя предупредившего казнь.
Затем я взял со
стола десятирублевый кредитный билет и подал вам, от своего имени, для интересов вашей родственницы и в
видах первого вспоможения.
Катерина Ивановна хоть и постаралась тотчас же сделать
вид, что с пренебрежением не замечает возникшего в конце
стола смеха, но тотчас же, нарочно возвысив голос, стала с одушевлением говорить о несомненных способностях Софьи Семеновны служить ей помощницей, «о ее кротости, терпении, самоотвержении, благородстве и образовании», причем потрепала Соню по щечке и, привстав, горячо два раза ее поцеловала.
Городской бульвар на высоком берегу Волги, с площадкой перед кофейной. Направо (от актеров) — вход в кофейную, налево — деревья; в глубине низкая чугунная решетка, за ней —
вид на Волгу, на большое пространство: леса, села и проч. На площадке
столы и стулья: один
стол на правой стороне, подле кофейной, другой — на левой.
За
столом, покрытым бумагами, сидели два человека: пожилой генерал,
виду строгого и холодного, и молодой гвардейский капитан, лет двадцати осьми, очень приятной наружности, ловкий и свободный в обращении.
Один старик Прокофьич не любил его, с угрюмым
видом подавал ему за
столом кушанья, называл его «живодером» и «прощелыгой» и уверял, что он с своими бакенбардами — настоящая свинья в кусте.
— В лучшем виде-с, — проговорил старик и осклабился опять, но тотчас же нахмурил свои густые брови. — На
стол накрывать прикажете? — проговорил он внушительно.
Он ничего русского не читает, но на письменном
столе у него находится серебряная пепельница в
виде мужицкого лаптя.
К удивлению Самгина все это кончилось для него не так, как он ожидал. Седой жандарм и товарищ прокурора вышли в столовую с
видом людей, которые поссорились; адъютант сел к
столу и начал писать, судейский, остановясь у окна, повернулся спиною ко всему, что происходило в комнате. Но седой подошел к Любаше и негромко сказал...
— Так, сболтнул. Смешно и… отвратительно даже, когда подлецы и идиоты делают
вид, что они заботятся о благоустройстве людей, — сказал он, присматриваясь, куда бросить окурок. Пепельница стояла на
столе за книгами, но Самгин не хотел подвинуть ее гостю.
Освобожденный
стол тотчас же заняли молодцеватый студент, похожий на переодетого офицера, и скромного
вида человек с жидкой бородкой, отдаленно похожий на портреты Антона Чехова в молодости. Студент взял карту кушаний в руки, закрыл ею румяное лицо, украшенное золотистыми усиками, и сочно заговорил, как бы читая по карте...
В столовой, у
стола, сидел другой офицер, небольшого роста, с темным лицом, остроносый, лысоватый, в седой щетине на черепе и верхней губе, человек очень пехотного
вида; мундир его вздулся на спине горбом, воротник наехал на затылок. Он перелистывал тетрадки и, когда вошел Клим, спросил, взглянув на него плоскими глазами...
Ему представилось, как он сидит в летний вечер на террасе, за чайным
столом, под непроницаемым для солнца навесом деревьев, с длинной трубкой, и лениво втягивает в себя дым, задумчиво наслаждаясь открывающимся из-за деревьев
видом, прохладой, тишиной; а вдали желтеют поля, солнце опускается за знакомый березняк и румянит гладкий, как зеркало, пруд; с полей восходит пар; становится прохладно, наступают сумерки, крестьяне толпами идут домой.
По стенам, около картин, лепилась в
виде фестонов паутина, напитанная пылью; зеркала, вместо того чтоб отражать предметы, могли бы служить скорее скрижалями, для записывания на них, по пыли, каких-нибудь заметок на память. Ковры были в пятнах. На диване лежало забытое полотенце; на
столе редкое утро не стояла не убранная от вчерашнего ужина тарелка с солонкой и с обглоданной косточкой да не валялись хлебные крошки.
Везде почерневшие, массивные, дубовые и из черного дерева кресла,
столы, с бронзовой отделкой и деревянной мозаикой; большие китайские вазы; часы — Вакх, едущий на бочке; большие овальные, в золоченых, в
виде веток, рамах, зеркала; громадная кровать в спальне стояла, как пышный гроб, покрытый глазетом.
Уже сели за
стол, когда пришел Николай Васильевич, одетый в коротенький сюртук, с безукоризненно завязанным галстуком, обритый, сияющий белизной жилета, моложавым
видом и красивыми, душистыми сединами.
На
виду красовались старинные саксонские чашки, пастушки, маркизы, китайские уродцы, бочкообразные чайники, сахарницы, тяжелые ложки. Кругленькие стулья, с медными ободочками и с деревянной мозаикой
столы, столики жались по уютным уголкам.
Кормила Татьяна Марковна людей сытно, плотно, до отвала, щами, кашей, по праздникам пирогами и бараниной; в Рождество жарили гусей и свиней; но нежностей в их
столе и платье не допускала, а давала, в
виде милости, остатки от своего
стола то той, то другой женщине.
Князь сидел на диване за круглым
столом, а Анна Андреевна в другом углу, у другого накрытого скатертью
стола, на котором кипел вычищенный как никогда хозяйский самовар, приготовляла ему чай. Я вошел с тем же строгим
видом в лице, и старичок, мигом заметив это, так и вздрогнул, и улыбка быстро сменилась в лице его решительно испугом; но я тотчас же не выдержал, засмеялся и протянул ему руки; бедный так и бросился в мои объятия.
Кроме нас, обедали в этой комнате еще на четырех
столах, все офицеры и разные осанистого
вида господа.
— Да неужто ты в самом деле что-нибудь хотел сморозить? — загадочно воскликнула она, с глубочайшим удивлением смотря на меня, но, не дождавшись моего ответа, тоже побежала к ним. Версилов с неприязненным, почти злобным
видом встал из-за
стола и взял в углу свою шляпу.
Не знаю почему, но меня начал мало-помалу бесить
вид этих двух загроможденных книгами
столов.
После погребения все воротились и сели за
стол, и опять-таки по
виду их я заключил, что и к
столу его, вероятно, не ждали.
Ужин, благодаря двойным стараниям Бена и барона, был если не отличный, то обильный. Ростбиф, бифштекс, ветчина, куры, утки, баранина, с приправой горчиц, перцев, сой, пикулей и других отрав, которые страшно употребить и наружно, в
виде пластырей, и которые англичане принимают внутрь, совсем загромоздили
стол, так что виноград, фиги и миндаль стояли на особом
столе. Было весело. Бен много рассказывал, барон много ел, мы много слушали, Зеленый после десерта много дремал.
Чего не было за
столом! Мяса решительно все и во всех
видах, живность тоже; зелени целый огород, между прочим кукуруза с маслом. Но фруктов мало: не сезон им.
Я вглядывался в рытвины Столовой горы, промытые протоками и образующие
видом так называемые «ножки
стола».
Выбрав из десятка галстуков и брошек те, какие первые попались под руку, — когда-то это было ново и забавно, теперь было совершенно всё равно, — Нехлюдов оделся в вычищенное и приготовленное на стуле платье и вышел, хотя и не вполне свежий, но чистый и душистый, в длинную, с натертым вчера тремя мужиками паркетом столовую с огромным дубовым буфетом и таким же большим раздвижным
столом, имевшим что-то торжественное в своих широко расставленных в
виде львиных лап резных ножках.
Войдя в кабинет, Нехлюдов очутился перед среднего роста коренастым, коротко остриженным человеком в сюртуке, который сидел в кресле у большого письменного
стола и весело смотрел перед собой. Особенно заметное своим красным румянцем среди белых усов и бороды добродушное лицо сложилось в ласковую улыбку при
виде Нехлюдова.
Тотчас же найдя в ящике огромного
стола, под отделом срочные,повестку, в которой значилось, что в суде надо было быть в одиннадцать, Нехлюдов сел писать княжне записку о том, что он благодарит за приглашение и постарается приехать к обеду. Но, написав одну записку, он разорвал ее: было слишком интимно; написал другую — было холодно, почти оскорбительно. Он опять разорвал и пожал в стене пуговку. В двери вошел в сером коленкоровом фартуке пожилой, мрачного
вида, бритый с бакенбардами лакей.
Так же все вставали, так же входили сенаторы в своих мундирах, так же садились в кресла с высокими спинками, так же облокачивались на
стол, стараясь иметь естественный
вид.
Со стороны этот люд мог показаться тем сбродом, какой питается от крох, падающих со
стола господ, но староверческие предания придавали этим людям совсем особенный тон: они являлись чем-то вроде хозяев в бахаревском доме, и сама Марья Степановна перед каждым кануном отвешивала им земной поклон и покорным тоном говорила: «Отцы и братия, простите меня, многогрешную!» Надежде Васильевне не нравилось это заказное смирение, которым прикрывались те же недостатки и пороки, как и у никониан, хотя по наружному
виду от этих выдохшихся обрядов веяло патриархальной простотой нравов.
Я отвел ему маленькую комнату, в которой поставил кровать, деревянный
стол и два табурета. Последние ему, видимо, совсем были не нужны, так как он предпочитал сидеть на полу или чаще на кровати, поджав под себя ноги по-турецки. В этом
виде он напоминал бурхана из буддийской кумирни. Ложась спать, он по старой привычке поверх сенного тюфяка и ватного одеяла каждый раз подстилал под себя козью шкурку.
Какие они им подносят перспективные
виды собственных комнат с щеткой на правом плане, грядкой сору на вылощенном полу, желтым самоваром на
столе возле окна и самим хозяином, в халате и ермолке, с ярким бликом света на щеке!
Чертопханов снова обратился к Вензору и положил ему кусок хлеба на нос. Я посмотрел кругом. В комнате, кроме раздвижного покоробленного
стола на тринадцати ножках неровной длины да четырех продавленных соломенных стульев, не было никакой мебели; давным-давно выбеленные стены, с синими пятнами в
виде звезд, во многих местах облупились; между окнами висело разбитое и тусклое зеркальце в огромной раме под красное дерево. По углам стояли чубуки да ружья; с потолка спускались толстые и черные нити паутин.
Утром я бросился в небольшой флигель, служивший баней, туда снесли Толочанова; тело лежало на
столе в том
виде, как он умер: во фраке, без галстука, с раскрытой грудью; черты его были страшно искажены и уже почернели. Это было первое мертвое тело, которое я видел; близкий к обмороку, я вышел вон. И игрушки, и картинки, подаренные мне на Новый год, не тешили меня; почернелый Толочанов носился перед глазами, и я слышал его «жжет — огонь!».
Но даже мы, не избалованные сытным и вкусным
столом, приходили в недоумение при
виде пирога, который по воскресеньям подавался на закуску попу с причтом.
— Срам смотреть, какие ты стаканы на
стол подаешь! — чуть не каждый день напоминали ему. На что он с убежденным
видом неизменно давал один и тот же ответ...
В таком же беспорядочном
виде велось хозяйство и на конном и скотном дворах. Несмотря на изобилие сенокосов, сена почти никогда недоставало, и к весне скотина выгонялась в поле чуть живая. Молочного хозяйства и в заводе не было. Каждое утро посылали на скотную за молоком для господ и были вполне довольны, если круглый год хватало достаточно масла на
стол. Это было счастливое время, о котором впоследствии долго вздыхала дворня.
Четвертый уж день подают его, в разнообразных
видах, за
стол, а все ему конца не видать.