Неточные совпадения
Когда они проехали лес, всё внимание его поглотилось
видом парового поля на бугре, где желтеющего
травой, где сбитого и изрезанного клетками, где уваленного кучами, а где и вспаханного.
Подъехав к Калиновому лесу, мы нашли линейку уже там и, сверх всякого ожидания, еще телегу в одну лошадь, на середине которой сидел буфетчик. Из-под сена виднелись: самовар, кадка с мороженой формой и еще кой-какие привлекательные узелки и коробочки. Нельзя было ошибиться: это был чай на чистом воздухе, мороженое и фрукты. При
виде телеги мы изъявили шумную радость, потому что пить чай в лесу на
траве и вообще на таком месте, на котором никто и никогда не пивал чаю, считалось большим наслаждением.
На первом плане узкая галерея со сводами старинной начинающей разрушаться постройки; кой-где
трава и кусты; за арками берег и
вид на Волгу.
Португальцы поставили носилки на
траву. «Bella vischta, signor!» — сказали они. В самом деле, прекрасный
вид! Описывать его смешно. Уж лучше снять фотографию: та, по крайней мере, передаст все подробности. Мы были на одном из уступов горы, на половине ее высоты… и того нет: под ногами нашими целое море зелени, внизу город, точно игрушка; там чуть-чуть видно, как ползают люди и животные, а дальше вовсе не игрушка — океан; на рейде опять игрушки — корабли, в том числе и наш.
У Змеиной горки завидели мы вдали, в поле, какую-то большую белую птицу,
видом напоминающую аиста, которая величаво шагала по
траве.
Траве дается
вид, цвет и мягкость бархата.
Не успели мы отойти от бивака на такое расстояние, с которого в тихую погоду слышен ружейный выстрел, как дождь сразу прекратился, выглянуло солнце, и тогда все кругом приняло ликующий
вид, только мутная вода в реке, прибитая к земле
трава и клочья тумана в горах указывали на недавнее ненастье.
До вечера еще было много времени, и потому мы с Дерсу взяли свои винтовки и пошли на разведки. Осенью, во время ненастья, лес имеет особенно унылый
вид. Голые стволы деревьев, окутанные холодным туманом, пожелтевшая
трава, опавшая на землю листва и дряблые потемневшие папоротники указывали, что наступили уже сумерки года. Приближалась зима.
Некоторые кучи уже покрылись слоем земли и обросли
травой. Это были своего рода маленькие «киекенмединги». Китайцы берут у моллюсков только одни мускулы, соединяющие створки раковин, и в сухом
виде отправляют их в город. В Китае этот продукт ценится очень дорого, как лакомство.
Утром после бури еще моросил мелкий дождь. В полдень ветер разорвал туманную завесу, выглянуло солнце, и вдруг все ожило: земной мир сделался прекрасен. Камни, деревья,
трава, дорога приняли праздничный
вид; в кустах запели птицы; в воздухе появились насекомые, и даже шум воды, сбегающей пенистыми каскадами с гор, стал ликующим и веселым.
Из настоящих кустарников можно указать на таволожник иволистный с ярко-золотистыми цветами, особый
вид боярышника с редкими и короткими иглами и с белесоватыми листьями с нижней стороны, жимолость Маака более 4 м высоты с многочисленными розоватыми цветами и богородскую
траву с лежащими по земле стеблями, ланцетовидными мелкими листьями и ярко-пурпурово-фиолетовыми цветами.
Быть может, эти хищники из опыта знали, что
вид их, сидящих на сухостойных деревьях, пугает мелких птиц, тогда как, спрятавшись в
траве, они скорее могут рассчитывать на добычу.
На другой день, ранним утром, началась казнь. На дворе стояла уже глубокая осень, и Улиту, почти окостеневшую от ночи, проведенной в «холодной», поставили перед крыльцом, на одном из приступков которого сидел барин, на этот раз еще трезвый, и курил трубку. В
виду крыльца, на мокрой
траве, была разостлана рогожа.
На третий или на четвертый день мы с братом и сестрой были в саду, когда Крыжановский неожиданно перемахнул своими длинными ногами через забор со стороны пруда и, присев в высокой
траве и бурьянах, поманил нас к себе.
Вид у него был унылый и несчастный, лицо помятое, глаза совсем мутные, нос еще более покривился и даже как будто обвис.
В лесу, кустах, в камыше, высокой
траве и осоке охотник почти не видит собаки, но здесь она вся на
виду.
Степные же места не ковылистые в позднюю осень имеют
вид еще более однообразный, безжизненный и грустный, кроме выкошенных луговин, на которых, около круглых стогов потемневшего от дождя сена, вырастает молодая зеленая отава; станицы тудаков и стрепетов любят бродить по ней и щипать молодую
траву, даже гуси огромными вереницами, перемещаясь с одной воды на другую, опускаются на такие места, чтобы полакомиться свежею травкою.
Трупы лесных великанов, тлея внутри, долго сохраняют наружный
вид; кора их обрастает мохом и даже
травою; мне нередко случалось второпях вскочить на такой древесный труп и — провалиться ногами до земли сквозь его внутренность: облако гнилой пыли, похожей на пыль сухого дождевика, обхватывало меня на несколько секунд…
Только по скатам величавых горных хребтов, которые вдоль по рекам, речкам и суходолам перерезывают иногда степные сырты и увалы, попадаются горные породы мелкорослых
трав: особенного
вида приземистый, рассыпчатый ковыль, сизый горный шалфей, белая низенькая полынь, чабер и богородская
трава.
Мне сказали, что они подбирают разных букашек, козявок и червячков, которые прежде скрывались в густой
траве, а теперь бегали на
виду по опрокинутым стеблям растений и по обнаженной земле.
Майзель торжественно разостлал на
траве макинтош и положил на нем свою громадную датскую собаку. Публика окружила место действия, а Сарматов для храбрости выпил рюмку водки. Дамы со страху попрятались за спины мужчин, но это было совершенно напрасно: особенно страшного ничего не случилось. Как Сарматов ни тряс своей головой, собака не думала бежать, а только скалила свои вершковые зубы, когда он делал
вид, что хочет взять макинтош. Публика хохотала, и начались бесконечные шутки над трусившим Сарматовым.
Змеиный
вид, жестокий; простор — краю нет;
травы, буйство; ковыль белый, пушистый, как серебряное море, волнуется, и по ветерку запах несет: овцой пахнет, а солнце обливает, жжет, и степи, словно жизни тягостной, нигде конца не предвидится, и тут глубине тоски дна нет…
— Да здесь человек, как иголка в
траве, или капля воды, упавшая в море…» Пароход шел уже часа два в
виду земли, в
виду построек и пристаней, а город все развертывал над заливом новые ряды улиц, домов и огней…
Однако я успел осмотреться вокруг себя. Большую часть избы занимала огромная облупившаяся печка. Образов в переднем углу не было. По стенам, вместо обычных охотников с зелеными усами и фиолетовыми собаками и портретов никому не ведомых генералов, висели пучки засушенных
трав, связки сморщенных корешков и кухонная посуда. Ни совы, ни черного кота я не заметил, но зато с печки два рябых солидных скворца глядели на меня с удивленным и недоверчивым
видом.
Шуваловский парк привел нас в немой восторг. Настоящие деревья, настоящая
трава, настоящая вода, настоящее небо, наконец… Мы обошли все аллеи, полюбовались
видом с Парнаса, отыскали несколько совсем глухих, нетронутых уголков и еще раз пришли в восторг. Над нашими головами ласково и строго шумели ели и сосны, мы могли ходить по зеленой
траве, и невольно являлось то невинное чувство, которое заставляет выпущенного в поле теленка брыкаться.
Иду я вдоль длинного забора по окраинной улице, поросшей зеленой
травой. За забором строится новый дом. Шум, голоса… Из-под ворот вырывается собачонка… Как сейчас вижу: желтая, длинная, на коротеньких ножках, дворняжка с неимоверно толстым хвостом в
виде кренделя. Бросается на меня, лает. Я на нее махнул, а она вцепилась мне в ногу и не отпускает, рвет мои новые штаны. Я схватил ее за хвост и перебросил через забор…
Но прошло немного времени, роса испарилась, воздух застыл, и обманутая степь приняла свой унылый июльский
вид.
Трава поникла, жизнь замерла. Загорелые холмы, буро-зеленые, вдали лиловые, со своими покойными, как тень, тонами, равнина с туманной далью и опрокинутое над ними небо, которое в степи, где нет лесов и высоких гор, кажется страшно глубоким и прозрачным, представлялись теперь бесконечными, оцепеневшими от тоски…
А вот, встревоженный вихрем и не понимая, в чем дело, из
травы вылетел коростель. Он летел за ветром, а не против, как все птицы; от этого его перья взъерошились, весь он раздулся до величины курицы и имел очень сердитый, внушительный
вид. Одни только грачи, состарившиеся в степи и привыкшие к степным переполохам, покойно носились над
травой или же равнодушно, ни на что не обращая внимания, долбили своими толстыми клювами черствую землю.
Поступок этот хотя и огорчил пегого мерина, он не показал никакого
вида и, медленно помахывая вылезшим хвостом и принюхиваясь к чему-то, и только для рассеянья пощипывая
траву, пошел к реке.
Они пошли дальше вверх по реке и скоро скрылись из
виду. Кучер-татарин сел в коляску, склонил голову на плечо и заснул. Подождав минут десять, дьякон вышел из сушильни и, снявши черную шляпу, чтобы его не заметили, приседая и оглядываясь, стал пробираться по берегу меж кустами и полосами кукурузы; с деревьев и с кустов сыпались на него крупные капли,
трава и кукуруза были мокры.
Она ходила босиком по
траве, склонив голову и заложив руки назад, взад и вперед с таким
видом, как ходят из угла в угол по комнате.
Это и есть тот день, от которого в
виду смерти станешь спрашивать: «Куда деться? куда деваться?» Этот день бел, как освещенное солнцем сжатое поле, на котором нет ни жнецов, ни птиц, уносящих колосья; на котором не слышно ни детского плача, ни жалоб клянущей жизнь плоти, ни шелеста
травы, ни стрекота букашек — все мертво и тихо, как в опаленной долине Иерихона, и над всем этим безмолвием шагает, не касаясь ногами земли, один ужасный призрак.
В бане слышались невнятные голоса, и Вадим, припав под окном в густую
траву, начал прилежно вслушиваться: его сердце, закаленное противу всех земных несчастий, в эту минуту сильно забилось, как орел в железной клетке при
виде кровавой пищи…
Мой лес из дровяного неожиданно сделался строевым; мои болота внезапно осушились и начали производить не мох, а настоящую съедобную
траву; мои пески я утилизировал и обработал под картофельные плантации, а небольшая запашка словно сбесилась, начала родить сам-двадцат [Один екатеринославский землевладелец уверял меня, что у него пшеница постоянно родит сам-двадцат, и, в
виду моего удивления по этому поводу присовокуплял, что это происходит от того, что у них, в Екатеринославе, не земля, а все целина.
Он положил основание господской мызе, выстроил не особенно изящный, но крепкий и поместительный дом, снабдил его службами и скотным двором, развел парк, плодовитый сад, затеял обширный огород (вероятно, хотел изумить мир капустой и огурцами), устроил мельницу, прорезал всю дачу бесчисленными канавами, вследствие чего она получила
вид шахматной доски, и заключающиеся между канавами участки земли поднял и засеял
травой.
Как раз в минуту этого кратковременного затишья перед глазами молодых людей, в небольшой ложбинке на
траве явилась фигура Прошки. Жулик лежал в самой беспечной и непринужденной позе, сладко потягивался и издавал легкий носовой свист. Чубаров, собиравшийся возразить что-то, при
виде этого зрелища остановился как вкопанный. В его глазах забегали веселые огоньки.
В стороне от стола бродили, как тени, унылые фигуры и делали
вид, что ищут в
траве грибов или читают этикеты на коробках, — это те, которым не хватило стаканов.
И во сколько раз счастливее их те старые и молодые туристы, которые, не имея денег, чтобы жить в отелях, живут где придется, любуются
видом моря с высоты гор, лежа на зеленой
траве, ходят пешком, видят близко леса, деревни, наблюдают обычаи страны, слышат ее песни, влюбляются в ее женщин…
Над белой каменной оградой, похожей своей массивностью на крепостную стену, возвышалась дача, затейливо и крикливо выстроенная в
виде стилизованного русского терема, с коньками и драконами на крыше, со ставнями, пестро разрисованными цветами и
травами, с резными наличниками, с витыми колонками, в форме бутылок, на балконах.
Рампеткой первого
вида надобно было подхватывать бабочку на лету и завертывать ее в мешочке, а рампеткой второго
вида надобно было сбивать бабочку на землю, в
траву, или накрывать ее, сидящую на каком-нибудь цветке или растении.
Какое одушевление придают они природе, только что просыпающейся к жизни после жестокой, продолжительной зимы, когда почти нет еще ни зеленой
травы, ни листьев, когда
вид голых деревьев и увядшей прошлогодней осенней растительности был бы очень печален, если б благодатное тепло и мысль, что скоро все зазеленеет, зацветет, что жизненные соки уже текут из корней вверх по стволам и ветвям древесным, что ростки молодых
трав и растений уже пробиваются из согретой влажной земли, — не успокоивала, не веселила сердца человеческого.
На беду, с этого пункта горы открывался далекий широкий горный
вид, так что можно было рассмотреть и наш завод, узкую полоску заводского пруда и блестящие нити трех горных речек, вливавшихся в него. С этой картиной сейчас связывалась гнетущая мысль о холодном квасе или чае со сливками… Сашка уже не роптал и не ругался, а безмолвно лежал на
траве.
С десяток свиней и несколько баранов тоже еще не привыкли к новоселью, устроенному для них старым корветским плотником, которого матросы почтительно звали «Федосей Митричем», в
виде хлевов из досок, и, несмотря на обильный корм и свежую
траву, добытую из Порто-Прайя, беспокойно хрюкали и блеяли.
По тону судя, быть драке. Ночью, перед рассветом, среди этой дикой ругающейся орды, в
виду близких и далеких огней, пожирающих
траву, но ни на каплю не согревающих холодного ночного воздуха, около этих беспокойных, норовистых лошадей, которые столпились в кучу и ржут, я чувствую такое одиночество, какое трудно описать.
Некоторые из них едва выступают из воды, другие имеют
вид плоских релок, поросших
травой и кустами лозняка.
После Улема к широколиственным породам понемногу стали примешиваться кедровники. Одни тальники имели
вид пирамидальных тополей, другие росли кустарниками на галечниковых островках. Пучки сухой
травы и всякий мусор, застрявший на них, свидетельствовали о том, что места эти ежегодно затопляются водою.
Стояла холодная погода: земля основательно промерзла, а снегу еще не было. Пасмурное небо, хмурые посиневшие горы вдали, деревья, лишенные листвы, и буро-желтая засохшая
трава — все вместе имело унылый
вид и нагоняло тоску.
Гольдская фанза по внешнему
виду похожа на китайскую. Это четырехугольная постройка с двускатной крышей. Остов ее состоит из столбов, пространство между ними, кроме тех мест, которые предназначены для окон и дверей, заполнено ивовыми прутьями и с обеих сторон обмазано глиной. Крыша тростниковая, а чтобы
траву не сорвало ветром, нижние слои ее также обмазаны глиной, верхние прижаты жердями.
Седьмой час июньского вечера. От полустанка Хилково к дачному поселку плетется толпа только что вышедших из поезда дачников — всё больше отцы семейств, нагруженные кульками, портфелями и женскими картонками.
Вид у всех утомленный, голодный и злой, точно не для них сияет солнце и зеленеет
трава.
На краю вала, на самом высоком изгибе, с чудным
видом на нижнее прибрежье Волги, Теркин присел на
траве и долго любовался далью. Мысли его ушли в глубокую старину этого когда-то дикого дремучего края… Отец и про древнюю старину не раз ему рассказывал. Бывало, когда Вася вернется на вакации и выложит свои книги, Иван Прокофьич возьмет учебник русской истории, поэкзаменует его маленько, а потом скажет...
Он водил их по саду самыми прихотливыми вензелями, по
траве и через кусты, с серьезнейшим
видом подходил к скамейке, перепрыгивал через нее и шел дальше, — и все, один за другим, как овцы, прыгали вслед за ним.