Неточные совпадения
В Оренбургской губернии бьют из них масло,
вкус которого и запах так пронзительно остры, что одну ложку его кладут на бутылку макового масла, и этого достаточно, чтобы сообщить целой бутылке очень сильный, приятный и ароматический
вкус; если персикового масла положить более, то оно производит желудочные и головные
боли] промеж которого виднеются иногда желтые полосы или круговины цветущего чилизника.
Как многие нервные люди, он чувствовал себя очень нехорошо по утрам: тело было слабо, в глазах ощущалась тупая
боль, точно кто-то давил на них сильно снаружи, во рту — неприятный
вкус.
Таким образом, Gigot оставалось лакомиться квасом да водицами, к которым он и вошел во
вкус, но никак не мог приучить к ним своего желудка. Чуть он выпивал лишний глоток какой-нибудь шипучки, как с ним начинались корчи, и он нередко
заболевал довольно серьезно.
Десятки лет проходили в этом однообразии, и никто не замечал, что это однообразие, никто не жаловался ни на пресыщение, ни на головную
боль! В баню, конечно, ходили и прежде, но не для вытрезвления, а для того, чтобы испытать, какой
вкус имеет вино, когда его пьет человек совершенно нагой и окруженный целым облаком горячего пара.
В стакан воды подлить… трех капель будет,
Ни
вкуса в них, ни цвета не заметно;
А человек без рези в животе,
Без тошноты, без
боли умирает.
Приходили друзья составить партию, садились. Сдавали, разминались новые карты, складывались бубны к бубнам, их 7. Партнер сказал: без козырей и поддержал 2 бубны. Чего ж еще? Весело, бодро должно бы быть — шлем. И вдруг Иван Ильич чувствует эту сосущую
боль, этот
вкус во рту, и ему что-то дикое представляется в том, что он при этом может радоваться шлему.
Боль в боку всё томила, всё как будто усиливалась, становилась постоянной,
вкус во рту становился всё страннее, ему казалось, что пахло чем-то отвратительным у него изо рта, и аппетит и силы всё слабели.
Петр пошел к выходу. Ивану Ильичу страшно стало оставаться одному. «Чем бы задержать его? Да, лекарство». — Петр, подай мне лекарство. — «Отчего же, может быть, еще поможет и лекарство». Он взял ложку, выпил. «Нет, не поможет. Всё это вздор, обман», решил он, как только почувствовал знакомый приторный и безнадежный
вкус. «Нет, уж не могу верить. Но боль-то, боль-то зачем, хоть на минуту затихла бы». И он застонал. Петр вернулся. — Нет, иди. Принеси чаю.
Когда переменяли ему рубашку, он знал, что ему будет еще страшнее, если он взглянет на свое тело, и не смотрел на себя. Но вот кончилось всё. Он надел халат, укрылся пледом и сел в кресло к чаю. Одну минуту он почувствовал себя освеженным, но только что он стал пить чай, опять тот же
вкус, та же
боль. Он насильно допил и лег, вытянув ноги. Он лег и отпустил Петра.
У доктора Арбузов чувствовал себя почти здоровым, но на свежем воздухе им опять овладели томительные ощущения болезни. Голова казалась большой, отяжелевшей и точно пустой, и каждый шаг отзывался в ней неприятным гулом. В пересохшем рту опять слышался
вкус гари, в глазах была тупая
боль, как будто кто-то надавливал на них снаружи пальцами, а когда Арбузов переводил глаза с предмета на предмет, то вместе с этим по снегу, по домам и по небу двигались два больших желтых пятна.
Позднее других проснулся Славянов-Райский. Он был в тяжелом, грузном похмелье, с оцепеневшими руками и ногами, с отвратительным
вкусом во рту. Сознание возвращалось к нему очень медленно, и каждое движение причиняло
боль в голове и тошноту. Ему с трудом удалось вспомнить, где он был днем, как напился пьяным и как попал из ресторана в убежище.
Он очнулся с головной
болью и с противным
вкусом эфира во рту. Этот
вкус преследовал его целую ночь и весь следующий день.
А посредине улицы, мимо бульвара, шагает он, Вавило Бурмистров, руки у него связаны за спиною тонким ремнем и
болят, во рту — соленый
вкус крови, один глаз заплыл и ничего не видит. Он спотыкается, задевая ушибленною ногою за камни, — тогда городовой Капендюхин дергает ремень и режет ему туго связанные кисти рук. Где-то за спиной раздается вопрос исправника...
Он проспал около часу, и когда проснулся, то был уже почти в полном сознании, чувствуя нестерпимую головную
боль, а во рту, на языке, обратившемся в какой-то кусок сукна, сквернейший
вкус.
Настало утро, такое же серое и безрадостное. Мои часы, поставленные мною по расположению Плеяд, показали девять. Голод все ожесточался и мучил меня неимоверно: я уже не чувствовал ни томящего запаха яств и никакого воспоминания о
вкусе пищи, а у меня просто была голодная
боль: мой пустой желудок сучило и скручивало, как веревку, и причиняло мне мучения невыносимые.