Неточные совпадения
Она была тоже в лохмотьях; наряд ее был грошовый, но разукрашенный по-уличному, под
вкус и правила, сложившиеся в своем особом
мире, с ярко и позорно выдающеюся целью.
— Нежнейшая сельдь, первая во всем
мире по
вкусу, — объяснил Денисов. — Есть у немцев селедка Бисмарк, — ну, она рядом с этой — лыко! А теперь обязательно отбить
вкус английской горькой.
Правда, что моя грамота — нельзя сказать, чтоб чересчур уж сложная, но важно уж и то, что она потревожила мой почивавший внутренний
мир и в то же время внушила мне
вкус к некоторым нелишним наблюдениям и оценкам.
Елена. Но вы зависимы… вы принадлежите своему кругу… у вас свой особый
мир, а я выросла и образовалась совершенно в другой сфере; у меня свои привычки,
вкусы, стремления, и переделаться я не могу!
Сами по себе многие из возбудителей, — как табак, водка, пиво, — на
вкус отвратительны, действие их на непривычного человека ужасно; почему же каждый из этих возбудителей так быстро и победно распространяется из своей родины по всему
миру и так легко побеждает «естественную» природу человека?
Роман-то, пожалуй, и вышел, да только совсем в другом
вкусе, и господа Полояровы этого романа не напишут, а и прочтут, так не одобрят, а изо всех сил поторопятся поскорей, на весь
мир крещеный, обозвать его клеветой да подлым доносом!
Это сеть религиозное декадентство, импрессионизм, который может прийтись по
вкусу разве только любителям «мистического анархизма» [Направление в русском символизме, связанное с именем Г. И. Чулкова (1879–1939), книга которого «Мистический символизм» вышла в С. — Петербурге в 1906 г. со вступительной статьей В. И. Иванова «Неприятие
мира».
И в этом свете по-иному является этот
мир, получается совершенно другой
вкус, новое ощущение бытия — чувствование
мира как удаленного от Бога, но вместе с тем от Него зависящего.
Перед лицом этой безнадежно-пессимистической литературы, потерявшей всякий
вкус к жизни, трудно понять, как можно было когда-либо говорить об эллинстве вообще как о явлении в высокой степени гармоническом и жизнелюбивом. Ни в одной литературе в
мире не находим мы такого черного, боязливо-недоверчивого отношения к жизни, как в эллинской литературе VII–IV веков.
— Опишите меня, Вольдемар! — говорит дамочка, грустно улыбаясь. — Жизнь моя так полна, так разнообразна, так пестра… Но главное — я несчастна! Я страдалица во
вкусе Достоевского… Покажите
миру мою душу, Вольдемар, покажите эту бедную душу! Вы — психолог. Не прошло и часа, как мы сидим в купе и говорим, а вы уже постигли меня всю, всю!
Дерево было чужое, и закат чужой, и вода чужая, с особым запахом и
вкусом, как будто вместе с умершими мы оставили землю и перешли в какой-то другой
мир —
мир таинственных явлений и зловещих пасмурных теней.
Для нее считается достаточным: практическое знание театрального
мира,
вкус, а главное хорошее перо, бойкость и образность языка.
— Ешьте мое тело, собаки, коли оно вам по
вкусу. Ведаем мы, православные, что вера правая и дела добрыя погибли на земли. Наступило время последнее. Антихрист настал; и скоро будет скончание
мира и Страшный суд. Ох, кабы сподобился я святым страдальцем предстать ко Господу!
— Обедают вдвоем. Адъютант фыркает. Муж ведь всегда недоволен супом, во всех странах
мира. Говорит он о производствах. Раза три заметит жене, что она скверно одета и что у нее нет никакого
вкуса, и в то же самое время тычет ей в глаза лишний расход на туалет. Если уж существуют чада, эти чада капризничают, адъютант на них кричит, няньки вмешиваются в разговор, поднимается гвалт, жена в слезы, супруг стучит шпорами. Общее безобразие!