Неточные совпадения
Собственная
внутренняя жизнь города спряталась на дно, на поверхность же выступили какие-то злостные эманации, [Эмана́ция (лат.) — истечение, излучение.] которые и завладели всецело ареной
истории.
Но все же ей было неловко — не от одного только
внутреннего «противоречия с собой», а просто оттого, что вышла
история у ней в доме, что выгнала человека старого, почтен… нет, «серьезного», «со звездой»…
Иногда, в этом безусловном рвении к какой-то новой правде, виделось ей только неуменье справиться с старой правдой, бросающееся к новой, которая давалась не опытом и борьбой всех
внутренних сил, а гораздо дешевле, без борьбы и сразу, на основании только слепого презрения ко всему старому, не различавшего старого зла от старого добра, и принималась на веру от не проверенных ничем новых авторитетов, невесть откуда взявшихся новых людей — без имени, без прошедшего, без
истории, без прав.
Он очертил всех действующих лиц этой сложной
истории, свою домашнюю обстановку и свое постепенное падение, быстрое по внешности, но вполне последовательное по
внутреннему содержанию.
Весь петербургский период русской
истории стоял под знаком
внутреннего и внешнего влияния немцев.
В Европе давно уже есть тайная,
внутренняя тяга на Восток, которая на поверхности
истории получала разные выражения.
— Помилуйте, — сказал я, — какое тут сознание, об этой
истории говорил весь город, говорили в канцелярии министра
внутренних дел, в лавках. Что же тут удивительного, что и я говорил об этом происшествии?
Но никакие вразумления не действовали, и в следующий праздник та же
история повторялась с буквальною точностью. Не раз, ввиду подобных фактов, матушка заподозривала Конона в затаенной строптивости, но, по размышлении, оставила свои подозрения и убедилась, что гораздо проще объяснить его поведение тем, что он — «природный олух». Эта кличка была как раз ему впору; она вполне исчерпывала его
внутреннее содержание и определяла все поступки.
История есть экстериоризация, объективация духа, и
история есть момент
внутренней судьбы духа.
Это входило у меня в привычку. Когда же после Тургенева и других русских писателей я прочел Диккенса и «
Историю одного города» Щедрина, — мне показалось, что юмористическая манера должна как раз охватить и внешние явления окружающей жизни, и их
внутренний характер. Чиновников, учителей, Степана Яковлевича, Дидонуса я стал переживать то в диккенсовских, то в щедринских персонажах.
С него начинается глубокое раздвоение в русской жизни и русской
истории,
внутренняя расколотость, которая будет продолжаться до русской революции.
Утверждение свободы
внутренней, свободы духа, свободы во Христе не может не вести к творческому перерождению всего общества и всей природы, к творчеству
истории как пути к спасению и избавлению от зла и страданий.
Также чуждо субъективной и
внутренней мистике и сознание национального мессианизма, которое целиком ведь связано с плотью
истории.
История человечества на земле есть трагедия бытия в нескольких актах; она имеет начало и конец, имеет неповторимые моменты
внутреннего развивающегося действия; в ней каждое явление и действие имеет единственную ценность.
Прогрессисты видят внешнюю цель
истории и не замечают
внутренней ее драмы, которая все более и более обостряется.
Все тут скажется: и писанная
история, и устные предания, и педагогические особенности, и институт урядников, и
внутренняя политика, и «не белы снеги»…
Он думал теперь о том, как бы полнее удовлетворить тому чувству злобы к полякам, которое в нем расшевелилось
историей этого студента, и
внутренний голос подсказал ему следующее решение.
Дальнейшие подробности
внутреннего устройства рыб относятся уже к натуральной
истории.
— Правда в ваших словах чувствуется великая и, конечно,
внутренняя правда, а не логическая и, стало быть, самая верная; но ведь вот какая тут
история: думаешь о любви как-то так хорошо, что как ни повстречаешься с нею, все обыкновенно не узнаешь ее!.. Все она беднее чем-то. И опять хочется настоящей любви, такой, какая мечтается, а настоящая любовь…
К сожалению, до сих пор
история писалась преимущественно в смысле внешнегосударственном, так что о
внутренней жизни народа мы имеем только отрывочные сведения, да и теми дорожили до сих пор очень мало.
Но стоит раз обратиться
истории на этот путь, стоит раз сознать, что в общем ходе
истории самое большое участие приходится на долю народа и только весьма малая Доля остается для отдельных личностей, — и тогда исторические сведения о явлениях
внутренней жизни народа будут иметь гораздо более цены для исследователей и, может быть, изменят многие из доселе господствовавших исторических воззрений.
Явления приходят на арену
истории как бы крадучись и почти не обнаруживая своей
внутренней подготовки — вот почему они в большинстве случаев кажутся нам внезапными или произвольными.
То
внутреннее содержание, от которого зависит то или другое устройство обществ, те открытия и изобретения человеческого ума, которые так резко определяют характер того или другого периода
истории человечества, совершенно закрыты для него.
Такова внешняя
история этого издания. Можно уже и из нее видеть, что это было замечательное явление в русской журналистике. Но еще более убедимся в этом, когда поближе рассмотрим
внутреннее его содержание, характер и направление.
История музыки объясняет это тем, что композитор слышит сочиняемое им «
внутренним» слухом.]
И таким образом, вся эта
история измором кончилась. А будь-ка губернатор построже, да взгляни на дело с точки зрения «
внутренней политики» — ну, и быть бы бычку на веревочке! Фюить!
Благодаря историческим трудам последнего времени и еще более новейшим событиям в Европе мы начинаем немножко понимать
внутренний смысл
истории народов, и теперь менее, чем когда-нибудь, можем отвергать постоянство во всех народах стремления, — более или менее сознательного, но всегда проявляющегося в фактах, — к восстановлению своих естественных прав на нравственную и материальную независимость от чужого произвола.
Соединить эти два требования — внести в
историю свой вымысл, но вымысл этот основать на
истории, вывести его из самого естественного хода событий, неразрывно связать его со всей нитью исторического рассказа и все это представить так, чтобы читатель видел пред собою, как живые личности, знакомые ему в
истории и изображенные здесь в очаровании поэзии, — со стороны их частного быта и
внутренних сокровенных дум и стремлений, — вот задача исторического романиста.
Цель этого рода романа — оживить мертвую букву летописного сказания, вдохнуть живую душу в мертвый скелет подобранных фактов, осветить лучом поэтического разумения исторически темную эпоху, представить частную
внутреннюю жизнь общества, о котором
история рассказывает нам только внешние события и отношения.
Имея летописи, которых ранним появлением, добросовестностью и основательностью в отношении к внешним фактам имеем право гордиться пред другими народами, мы, однако же, не имеем ничего, что бы объяснило нам самый
внутренний смысл всех явлений нашей
истории, осветило бы все наши недоумения касательно их связи, причин и характера.
Но природа, как внешне проявленная, эмпирическая (natura naturata), так и
внутренняя, ноуменальная («ewige Natur», natura naturans) [Природа сотворенная (лат.), «вечная природа» (нем.), природа творящая (лат.) — последнее и первое понятия в системе Спинозы означают соответственно субстанцию и ее порождения.], не исчерпывает и потому не ограничивает Бога, который в абсолютности и трансцендентности Своей свободен от всякой природы и от всякой закономерности, от всякой физики и
истории.
Онтология
истории и есть церковная
история, конечно, не внешняя «
история церкви», как учреждения, но
внутреннее свершение ее судеб.
Нелепость этой сказки, имеющей следы польского происхождения, была бы очевидна для всякого русского, знающего, что никаких князей Владимирских с XIV столетия не бывало, но во Франции, где об России, ее
истории и
внутренней жизни знали не больше, как о каком-нибудь персидском или другом азиатском государстве, слухи о Владимирской принцессе не могли казаться нелепыми, особенно если их поддерживали если не сам польский посланник, Михаил Огинский, то такие польские знаменитости, как, например, княгиня Сангушко.
Во
внутреннем личность обретает свой образ через образ Божий, через проникновение человеческого божественным, во внешнем осуществление правды означает подчинение мира, общества,
истории образу личности, проникновение личностью.
Без этой памяти и этой традиции во
внутреннем смысле слова нет
истории.
Если познание противостоит бытию как объекту, то познание не имеет никакой
внутренней связи с бытием, оно не входит в
историю бытия.
История философии будет философским, а не только научным познанием в том лишь случае, если мир философских идей будет для познающего его собственным
внутренним миром, если он будет его познавать из человека и в человеке.
Семевский был уже удален из университета. Русскую
историю читал образцово-бездарный Е. Е. Замысловский, новую — блестящий Н. И. Кареев; однако за внешним блеском его лекции угнетала
внутренняя их пресность и водянистость. И меня Кареев совсем не привлекал. Было все равно. Я взял тему для кандидатской диссертации у Замысловского — «Известия Татищева, относящиеся к четырнадцатому веку».
И вот для религиозной историософии, для историософии христианской раскрывается, что смысл революции есть
внутренний апокалипсис
истории.
И разум, и рассуждение, и
история, и
внутреннее чувство — всё, казалось бы, убеждает человека в справедливости такого понимания жизни; но человеку, воспитанному в учении мира, всё-таки кажется, что удовлетворение требований его разумного сознания и его чувства не может быть законом его жизни.
Переход от воплощений органических, в которых человек был еще во власти космоса, к воплощениям организованно-техническим, в которых человек становится господином космоса, есть
внутренний момент в
истории духа.
Исканием
внутреннего избавления от страдания, не своего только, но и страдания мира и человека, полна духовная
история человечества.
Самое время и
история есть
внутреннее содержание божественной драмы в вечности.
— И надеюсь, эта дружба не без доказательств.
История с Ольгой Ивановной поставила меня во
внутреннюю борьбу между моим другом графом Петром и вами, и вы знаете, что я в этом деле на вашей стороне…
Он чуть было не рассказал отцу
историю с запиской и о назначенном свидании, но какое-то
внутреннее чувство удержало его. Он один должен быть судьей ее — его разрушенного идеала! Зачем вмешивать в эту
историю других, хотя бы родного отца. Он сам ей в глаза скажет, как он смотрит на подобный ее поступок.
Без учения, без наставлений, руководимый только природным умом, он держался мудрых правил во внешней и
внутренней политике, силою и храбростью восстановляя свободу и целость России, губя царство Батыево, тесня, обрывая Литву, сокрушая вольность новгородскую, захватывая уделы, расширяя московские владения до пустынь Сибирских и Норвежской Лапландии [Н. М. Карамзин. «
История Государства Российского». Т. VI.].
Упорная война продолжалась семь лет, почему в
истории и известна под названием «семилетней»; она то приводила Пруссию на край гибели, то возносила ее короля на высокую степень военной славы, и была замечательна еще
внутренним своим смыслом, потому что не вызывалась существенными интересами союзников, и только одной Австрии могла принести большие выгоды.
Но полного
внутреннего единства новая
история создать не могла.
Нам предстоит несомненный факт: в новой
истории, гордой своим прогрессом, центр тяжести жизни перемещается из духовной сферы в материальную, из
внутренней во внешнюю жизнь, общество становится все менее религиозным.
Но не говоря о
внутреннем достоинстве этого рода
историй (может быть, они для кого-нибудь или для чего-нибудь и нужны),
истории культуры, к которым начинают более и более сводиться все общие
истории, знаменательны тем, что они, подробно и серьезно разбирая различные религиозные, философские, политические учения, как причины событий, всякий раз, как им только приходится описать действительное историческое событие, как например поход 12-го года, описывают его невольно, как произведение власти, прямо говоря, что поход этот есть произведение воли Наполеона.