Неточные совпадения
Клим Самгин чувствовал себя так, точно сбросил с плеч привычное бремя и теперь требовалось, чтоб он изменил все движения своего
тела. Покручивая бородку, он думал о вреде торопливых объяснений. Определенно хотелось, чтоб представление о Марине
возникло снова
в тех ярких красках, с тою интригующей силой, каким оно было
в России.
В течение пяти недель доктор Любомудров не мог с достаточной ясностью определить болезнь пациента, а пациент не мог понять, физически болен он или его свалило с ног отвращение к жизни, к людям? Он не был мнительным, но иногда ему казалось, что
в теле его работает острая кислота, нагревая мускулы, испаряя из них жизненную силу. Тяжелый туман наполнял голову, хотелось глубокого сна, но мучила бессонница и тихое, злое кипение нервов.
В памяти бессвязно
возникали воспоминания о прожитом, знакомые лица, фразы.
Когда еще до свету положили уготованное к погребению
тело старца во гроб и вынесли его
в первую, бывшую приемную комнату, то
возник было между находившимися у гроба вопрос: надо ли отворить
в комнате окна?
Поэтому
возникли прогрессисты, отвергнувшие прежнее предположение: «А может быть, и не было никакого
тела? может быть, пьяный, или просто озорник, подурачился, — выстрелил, да и убежал, — а то, пожалуй, тут же стоит
в хлопочущей толпе да подсмеивается над тревогою, какую наделал».
Живая ткань облаков рождает чудовищ, лучи солнца вонзаются
в их мохнатые
тела подобно окровавленным мечам; вот встал
в небесах тёмный исполин, протягивая к земле красные руки, а на него обрушилась снежно-белая гора, и он безмолвно погиб; тяжело изгибая тучное
тело,
возникает в облаках синий змий и тонет, сгорает
в реке пламени; выросли сумрачные горы, поглощая свет и бросив на холмы тяжкие тени; вспыхнул
в облаках чей-то огненный перст и любовно указует на скудную землю, точно говоря...
Обиженный человек становился всё виднее, ощутимее Артамонову старшему. Осторожно внося на холм, под сосну, своё отяжелевшее
тело, Пётр садился
в кресло и, думая об этом человеке, искренно жалел его. Было и сладостно и горько выдумывать несчастного, непонятого, никем не ценимого, но хорошего человека; выдумывался он так же легко, так же из ничего, как
в жаркие дни над болотами,
в синей пустоте,
возникал белый дым облаков.
Телу — холодно, а
в душе — тихая радость и тоже
возникают нежные ростки светлых надежд.
Тени плавают, задевают стебли трав; шорох и шёпот вокруг; где-то суслик вылез из норы и тихо свистит. Далеко на краю земли кто-то тёмный встанет — может, лошадь
в ночном — постоит и растает
в море тёплой тьмы. И снова
возникает, уже
в ином месте, иной формы… Так всю ночь бесшумно двигаются по полям немые сторожа земного сна, ласковые тени летних ночей. Чувствуешь, что около тебя, на всём круге земном, притаилась жизнь, отдыхая
в чутком полусне, и совестно, что
телом твоим ты примял траву.
В применении к святой телесности противоположение духа и
тела, спиритуализма и материализма, теряет всякий смысл, ибо оно
возникает лишь вследствие несоответствия, несовпадения, неадекватности того и другого.
Смертность жизни и есть следствие недолжного вторжения магизма, нарушившего гармонию жизни
в духоносном
теле, отсюда и
возникла та косность материи, которая постоянно преодолевается, но никогда не может быть окончательно преодолена хозяйственным трудом.
Та меональная основа телесности, которая
в духовном
теле остается лишь
в потенциальности, ибо побеждена и до конца преодолена идеей, здесь,
в «земном
теле», утверждает свою актуальность, а идея становится только искомой и заданной; отсюда и
возникает процесс, развитие, становление.
Глубокая пропасть ложится теперь между
телом человеческим и душою. Для Эмпедокла
тело — только «мясная одежда» души. Божественная душа слишком благородна для этого мира видимости; лишь выйдя из него, она будет вести жизнь полную и истинную. Для Пифагора душа сброшена на землю с божественной высоты и
в наказание заключена
в темницу
тела.
Возникает учение о переселении душ, для древнего эллина чуждое и дико-непонятное. Земная жизнь воспринимается как «луг бедствий».
И потому уничтожение
тела и сознания не может служить признаком уничтожения моего особенного отношения к миру, которое началось и
возникло не
в этой жизни.
Затихшие было толки о «новой послушнице»
возникли снова с большею силою. Говорили, впрочем, о роковом гостинце с еще большей осторожностью и за стены монастыря весть эта не выходила, так как монахини при одном имени полицейского или подьячего трепетали всем
телом и лучше решались, как это ни было для них трудно, воздержаться от болтовни со знакомыми богомолками о роковой монастырской новости, нежели рисковать очутиться
в губернской канцелярии или сыскном приказе.