Неточные совпадения
Царь должен быть судья, министр и
воин...
Но близ московского
царяКто
воин сей под сединами?
Там, точно живые, толпились старые
цари, монахи,
воины, подьячие. Москва казалась необъятным ветхим царством. Драки, казни, татары, Донские, Иоанны — все приступало к нему, все звало к себе в гости, смотреть на их жизнь.
Его мантия, застегнутая на груди, не столько военный плащ, сколько риза воина-первосвященника, prophetare. [пророка-царя (лат.).] Когда он поднимает руку, от него ждут благословения и привета, а не военного приказа.
После ссылки я его мельком встретил в Петербурге и нашел его очень изменившимся. Убеждения свои он сохранил, но он их сохранил, как
воин не выпускает меча из руки, чувствуя, что сам ранен навылет. Он был задумчив, изнурен и сухо смотрел вперед. Таким я его застал в Москве в 1842 году; обстоятельства его несколько поправились, труды его были оценены, но все это пришло поздно — это эполеты Полежаева, это прощение Кольрейфа, сделанное не русским
царем, а русскою жизнию.
Также и
воины ругались над ним, подходя и поднося ему уксус и говоря: «Если ты
царь иудейский, спаси себя самого».
Вот показались
воины, бывшие с
царем под Казанью.
В сталь закован, по безлюдью,
Нем и мрачен, как могила,
Едет гуннов
царь, Аттила, —
За ним черною тучей
Идут
воины и кричат:
Где же Рим, где Рим могучий?
— Нет, — отвечал Юрий, — не воеводою, а самодержавным и законным
царем русским. Жолкевский клялся в этом и сдержит свою клятву: он не фальшер, не злодей, а храбрый и честный
воин.
И вот, в час веселья, разгула, гордых воспоминаний о битвах и победах, в шуме музыки и народных игр пред палаткой
царя, где прыгали бесчисленные пестрые шуты, боролись силачи, изгибались канатные плясуны, заставляя думать, что в их телах нет костей, состязаясь в ловкости убивать, фехтовали
воины и шло представление со слонами, которых окрасили в красный и зеленый цвета, сделав этим одних — ужасными и смешными — других, — в этот час радости людей Тимура, пьяных от страха пред ним, от гордости славой его, от усталости побед, и вина, и кумыса, — в этот безумный час, вдруг, сквозь шум, как молния сквозь тучу, до ушей победителя Баязета-султана [Баязет-султан — Боязид 1, по прозвищу Йылдырым — «Молния» (1347–1402).
Я знаю то, что не достоин
Вещать о всех делах твоих:
Я не поэт, я просто
воин, —
В моих устах нескладен стих,
Но ты, о мудрый, знаменитый
Царь кухни, мрачных погребов,
Топленым жиром весь облитый,
Единственный герой Бобров!
Я не унес бы с собою в могилу ужасной мысли, что, может быть, русские будут рабами иноземцев, что кровь наших
воинов будет литься не за отечество, что они станут служить не русскому
царю!
Читал я где-то,
Что
царь однажды
воинам своим
Велел снести земли по горсти в кучу,
И гордый холм возвысился — и
царьМог с вышины с весельем озирать
И дол, покрытый белыми шатрами...
«
Царь, — возражает самый старый из
воинов, — птичка и во тьме не пропадет и гнездо свое сыщет…» Точно, наша жизнь быстра и ничтожна; но все великое совершается через людей.
—
Царь сидит с своими
воинами в темном и длинном сарае, вокруг огня.
Царь улыбнулся и приказал одному из своих
воинов...
Соломон разбил рукой сердоликовый экран, закрывавший свет ночной лампады. Он увидал Элиава, который стоял у двери, слегка наклонившись над телом девушки, шатаясь, точно пьяный. Молодой
воин под взглядом Соломона поднял голову и, встретившись глазами с гневными, страшными глазами
царя, побледнел и застонал. Выражение отчаяния и ужаса исказило его черты. И вдруг, согнувшись, спрятав в плащ голову, он робко, точно испуганный шакал, стал выползать из комнаты. Но
царь остановил его, сказав только три слова...
И когда
воин исполнил повеление Соломона, то посыпались на пол золотые монеты, потому что они были спрятаны внутри выдолбленной палки; вор же, пораженный мудростью
царя, упал ниц перед его троном и признался в своем преступлении.
Нельзя не пить: такое время! Вот что!
Ты думаешь, я с радости; я с горя!
Как помоложе был, так дело делал;
Царю Ивану царства покоряли.
А что теперь! В глаза-то людям стыдно
Глядеть. Какой я
воин, братец! Срам!
К тому же я совсем не моралист, —
Ни блага в зле, ни зла в добре не вижу,
Я палачу не дам похвальный лист,
Но клеветой героя не унижу, —
Ни плеск восторга, ни насмешки свист
Не созданы для мертвых.
Царь иль
воин,
Хоть он отличья иногда достоин,
Но верно нам за тяжкий мавзолей
Не благодарен в комнатке своей,
И, длинным одам внемля поневоле,
Зевая вспоминает о престоле.
Гл. 5‑й. Помянух пророка вопиюща: аз есмь земля и пепел и паки рассмотрих во гробех и видех кости обнажены, и рех: убо кто есть
царь, или
воин, или богат, или убог, или праведник, или грешник?
— Хотите ли меня знать? Я вам себя раскрою: меня хвалили
цари, любили
воины, друзья мои удивлялись, ненавистники меня поносили, придворные надо мною смеялись, я шутками говорил правду, подобно Балакиреву, который был при Петре Великом и благодетельствовал России. Я пел петухом, пробуждал сонливых, угомонял буйных врагов отечества. Если бы я был Цезарь, то старался бы иметь всю благородную гордость души его, но всегда чуждался бы его пороков.
Когда в 1440 году
царь казанский Мегмет явился в Москву и стал жечь и грабить первопрестольную, а князь Василий Темный заперся со страху в Кремле, проживавший тогда в Крестовоздви-женском монастыре (теперь приходская церковь) схимник Владимир, в миру
воин и царедворец великого князя Василия Темного, по фамилии Ховрин, вооружив свою монастырскую братию, присоединился с нею к начальнику московским войск, князю Юрию Патрикеевичу Литовскому, кинулся на врагов, которые заняты были грабежем в городе.
Грозный, неумолимый Ермак жалел
воинов христианских в битвах, не жалел в случае преступления и казнил за всякое ослушание, за всякое дело постыдное, так как требовал от дружины не только повиновения, но и чистоты душевной, чтобы угодить вместе и
царю земному, и
царю Небесному. Он думал, что Бог даст ему победу скорее с малым числом доброжелательных
воинов, нежели с большим закоренелых грешников, и казаки его в пути и в столице сибирской вели жизнь целомудренную: сражались и молились.
Видемши
воины этакое чудо, что странник неуязвим от стрел, пошли к
царю спросить, как он теперь велит того странника смерти предать?
— Вот как разошлись это все, куда кого послал странник,
воины и вернулись от
царя с пребольшущим железным костылем, [Костыль — большой гвоздь, несортовой.
ВоиныНе изменим; мы от отцов
Прияли верность с кровью;
О
царь, здесь сонм твоих сынов,
К тебе горим любовью.
А он ни разу и не вскрикнул, только воздохнул ко Господу и сказал
воинам: «Скажите, говорит, вашему
царю злочестивому, что на мое место, говорит, другие придут, из каждой, говорит, из капли моей крови по человеку вырастет, и станут те люди поучать народ любви и единодушию», — да так и испустил свою душеньку ко Господу.
Ассирийский
царь Асархадон завоевал царство
царя Лаилиэ, разорил и сжег все города, жителей всех перегнал в свою землю,
воинов перебил, самого же
царя Лаилиэ посадил в клетку.
ВоиныВсевышний
Царь, благослови!
А вы, друзья, лобзанье
В завет: здесь верныя любви,
Там сладкого свиданья!
Каждый день
царь объезжает поиска и возбуждает мужество своих
воинов.
Такой ответ
царю за огрубность показался. Вспыхнул он это своею яростию и велел
воинам взять того странника, пригвоздить его к доске и пронзить стрелами.
— А как же те четырнадцать тысяч
воинов, которых я убил и из тел которых я сложил курган? — сказал
царь. — Я жив, а их нет; стало быть, я могу уничтожить жизнь.