Неточные совпадения
После переговоров
в передней кто-то
вошел наверх, и
рядом с гостиной послышались шаги Вронского.
Знаменитая певица пела второй раз, и весь большой свет был
в театре. Увидав из своего кресла
в первом
ряду кузину, Вронский, не дождавшись антракта,
вошел к ней
в ложу.
Те же, как всегда, были по ложам какие-то дамы с какими-то офицерами
в задах лож; те же, Бог знает кто, разноцветные женщины, и мундиры, и сюртуки; та же грязная толпа
в райке, и во всей этой толпе,
в ложах и
в первых
рядах, были человек сорок настоящих мужчин и женщин. И на эти оазисы Вронский тотчас обратил внимание и с ними тотчас же
вошел в сношение.
Акт кончился, когда он
вошел, и потому он, не заходя
в ложу брата, прошел до первого
ряда и остановился у рампы с Серпуховским, который, согнув колено и постукивая каблуком
в рампу и издалека увидав его, подозвал к себе улыбкой.
Когда княгиня
вошла к ним, они
рядом сидели на сундуке, разбирали платья и спорили о том, что Кити хотела отдать Дуняше то коричневое платье,
в котором она была, когда Левин ей сделал предложение, а он настаивал, чтоб это платье никому не отдавать, а дать Дуняше голубое.
Войдя в тенистые сени, он снял со стены повешенную на колышке свою сетку и, надев ее и засунув руки
в карманы, вышел на огороженный пчельник,
в котором правильными
рядами, привязанные к кольям лычками, стояли среди выкошенного места все знакомые ему, каждый с своей историей, старые ульи, а по стенкам плетня молодые, посаженные
в нынешнем году.
Явился писатель Никодим Иванович, тепло одетый
в толстый, коричневый пиджак, обмотавший шею клетчатым кашне; покашливая
в рукав, он ходил среди людей, каждому уступая дорогу и поэтому всех толкал. Обмахиваясь веером,
вошла Варвара под руку с Татьяной; спросив чаю, она села почти
рядом с Климом, вытянув чешуйчатые ноги под стол. Тагильский торопливо надел измятую маску с облупившимся носом, а Татьяна, кусая бутерброд, сказала...
«Поярков», — признал Клим,
входя в свою улицу. Она встретила его шумом работы, таким же, какой он слышал вчера. Самгин пошел тише, пропуская
в памяти своей жильцов этой улицы, соображая: кто из них может строить баррикаду? Из-за угла вышел студент, племянник акушерки, которая раньше жила
в доме Варвары, а теперь —
рядом с ним.
— Ты — про это дело? — ‹сказал› Дронов,
входя, и вздохнул, садясь
рядом с хозяином, потирая лоб. — Дельце это — заноза его, — сказал он, тыкая пальцем
в плечо Тагильского, а тот говорил...
Когда Самгин
вошел и сел
в шестой
ряд стульев, доцент Пыльников говорил, что «пошловато-зеленые сборники “Знания” отжили свой краткий век, успев, однако, посеять все эстетически и философски малограмотное, политически вредное, что они могли посеять, засорив, на время, мудрые, незабвенные произведения гениев русской литературы, бессмертных сердцеведов,
в совершенстве обладавших чарующей магией слова».
Вошла Лидия, одетая
в необыкновенный халатик оранжевого цвета, подпоясанный зеленым кушаком. Волосы у нее были влажные, но от этого шапка их не стала меньше. Смуглое лицо ярко разгорелось,
в зубах дымилась папироса, она
рядом с Алиной напоминала слишком яркую картинку не очень искусного художника. Морщась от дыма, она взяла чашку чая, вылила чай
в полоскательницу и сказала...
В комнату
вошел, или, вернее, вскочил — среднего роста, свежий, цветущий, красиво и крепко сложенный молодой человек, лет двадцати трех, с темно-русыми, почти каштановыми волосами, с румяными щеками и с серо-голубыми вострыми глазами, с улыбкой, показывавшей
ряд белых крепких зубов.
В руках у него был пучок васильков и еще что-то бережно завернутое
в носовой платок. Он все это вместе со шляпой положил на стул.
Я заметил, что на этих вечерах он хоть и
входил иногда со мной вместе
рядом, но от меня как-то,
в течение вечера, отдалялся и ни с кем «из своих» меня не знакомил.
Сначала
вошли на палубу переводчики. «Оппер-баниосы», — говорили они почтительным шепотом, указывая на лодки, а сами стали
в ряд. Вскоре показались и
вошли на трап, потом на палубу двое японцев, поблагообразнее и понаряднее прочих. Переводчики встретили их, положив руки на колени и поклонившись почти до земли. За ними
вошло человек двадцать свиты.
Мы
вошли в улицу, состоящую из сплошного
ряда лавок, и вдруг угадали причину запаха: из лавок выглядывали бритые досиня китайские головы и лукавые физиономии.
Глаза разбегались у нас, и мы не знали, на что смотреть: на пешеходов ли, спешивших, с маленькими лошадками и клажей на них, из столицы и
в столицу; на дальнюю ли гору, которая мягкой зеленой покатостью манила
войти на нее и посидеть под кедрами; солнце ярко выставляло ее напоказ, а тут же
рядом пряталась
в прохладной тени долина с огороженными высоким забором хижинами, почти совсем закрытыми ветвями.
По мере того как мы шли через ворота, двором и по лестнице, из дома все сильнее и чаще раздавался стук как будто множества молотков. Мы прошли несколько сеней, заваленных кипами табаку, пустыми ящиками, обрезками табачных листьев и т. п. Потом поднялись вверх и
вошли в длинную залу с таким же жиденьким потолком, как везде, поддерживаемым
рядом деревянных столбов.
Дерсу по обыкновению остался ночевать снаружи, а я
вошел в фанзу, растянулся на теплом кане и начал дремать.
Рядом, за стеной, слышно было, как мулы ели сено.
Хребет, по которому мы теперь шли, состоял из
ряда голых вершин, подымающихся одна над другою
в восходящем порядке. Впереди,
в 12 км, перпендикулярно к нему шел другой такой же хребет.
В состав последнего с правой стороны
входила уже известная нам Тазовская гора. Надо было достигнуть узла, где соединялись оба хребта, и оттуда начать спуск
в долину Сандагоу.
Мы
вошли в комнату
рядом со спальней, где на столе стояла бутылка водки, а на керосинке жарилось мясо.
Они
входят парами: толстые купчихи
в шелках
рядом с мужьями
в долгополых сюртуках.
Серафима Харитоновна тихо засмеялась и еще раз поцеловала сестру. Когда
вошли в комнату и Серафима рассмотрела суслонскую писаршу, то невольно подумала: «Какая деревенщина стала наша Анна! Неужели и я такая буду!» Анна действительно сильно опустилась, обрюзгла и одевалась чуть не по-деревенски.
Рядом с ней Серафима казалась барыней. Ловко сшитое дорожное платье сидело на ней, как перчатка.
— Эх, курочки-и! — закричал, засвистел мужик, трогая лошадей вожжами, наполнив тишину весельем; лошади дружно рванули
в поле, я поглядел вслед им, прикрыл ворота, но, когда
вошел в пустую кухню,
рядом в комнате раздался сильный голос матери, ее отчетливые слова...
Вот густая сочная зелень с великанами-лопухами, блестящими от только что бывшего дождя,
рядом с ней на площадке не больше, как сажени
в три, зеленеет рожь, потом клочок с ячменем, а там опять лопух, за ним клочок земли с овсом, потом грядка с картофелем, два недоросля подсолнуха с поникшими головами, затем клинышком
входит густо-зеленый конопляник, там и сям гордо возвышаются растения из семейства зонтичных, похожие на канделябры, и вся эта пестрота усыпана розовыми, ярко-красными и пунцовыми пятнышками мака.
В это число
вошли «жабы» и «воспаления горла», имевшие заразный и эпидемический характер, на что всякий раз указывал мне
ряд детских смертей
в короткий промежуток времени.
Последние
ряды городских зданий кончились здесь, и широкая трактовая дорога
входила в город среди заборов и пустырей. У самого выхода
в поле благочестивые руки воздвигли когда-то каменный столб с иконой и фонарем, который, впрочем, скрипел только вверху от ветра, но никогда не зажигался. У самого подножия этого столба расположились кучкой слепые нищие, оттертые своими зрячими конкурентами с более выгодных мест. Они сидели с деревянными чашками
в руках, и по временам кто-нибудь затягивал жалобную песню...
Так они и ехали молча, только Платов на каждой станции выйдет и с досады квасной стакан водки выпьет, соленым бараночком закусит, закурит свою корешковую трубку,
в которую сразу целый фунт Жукова табаку
входило, а потом сядет и сидит
рядом с царем
в карете молча.
В Царском мы
вошли к директору: его дом был
рядом с Лицеем.
С другого крылечка можно было
входить в огромную низкую кухню, соединявшуюся с
рядом меньших покоев первого этажа.
Пожилой гость
в форме благотворительного ведомства
вошел медленными, нерешительными шагами, наклоняясь при каждом шаге немного корпусом вперед и потирая кругообразными движениями свои ладони, точно умывая их. Так как все женщины торжественно молчали, точно не замечая его, то он пересек залу и опустился на стул
рядом с Любой, которая согласно этикету только подобрала немного юбку, сохраняя рассеянный и независимый вид девицы из порядочного дома.
Пройдя несколько комнат, одна другой богаче, мы
вошли в огромную, великолепную и очень высокую залу, так высокую, что вверху находился другой
ряд окон.
Впрочем, вечером, поразмыслив несколько о сообщенном ему прокурором известии, он, по преимуществу, встревожился
в том отношении, чтобы эти кляузы не повредили ему как-нибудь отпуск получить, а потому, когда он услыхал вверху шум и говор голосов, то, подумав, что это, вероятно, приехал к брату прокурор, он решился сходить туда и порасспросить того поподробнее о проделке Клыкова; но,
войдя к Виссариону
в гостиную, он был неприятно удивлен: там на целом
ряде кресел сидели прокурор, губернатор, m-me Пиколова, Виссарион и Юлия, а перед ними стоял какой-то господин
в черном фраке и держал
в руках карты.
Набоб первым
вошел в палатку, где на столе из свежерасколотых елей красовалась «маленькая» охотничья закуска, то есть целая батарея всевозможных бутылок и затем
ряды тарелок, тарелочек и закрытых блюд с каким-то очень таинственным содержимым.
Одну секунду во мне — то самое несчастное утро, и вот здесь же, возле стола — она
рядом с I, разъяренная… Но только секунду — и сейчас же смыто сегодняшним солнцем. Так бывает, если
в яркий день вы,
входя в комнату, по рассеянности повернули выключатель — лампочка загорелась, но как будто ее и нет — такая смешная, бедная, ненужная…
Священник села и попадья приняли Мисаила с большим почетом и на другой день его приезда собрали народ
в церкви. Мисаил
в новой шелковой рясе, с крестом наперсным и расчесанными волосами,
вошел на амвон,
рядом с ним стал священник, поодаль дьячки, певчие, а у боковых дверей полицейские. Пришли и сектанты —
в засаленных, корявых полушубках.
Молчит Фейер, только усами, как таракан, шевелит, словно обнюхивает, чем пахнет. Вот и приходит как-то купчик
в гостиный двор
в лавку, а
в зубах у него цигарка.
Вошел он
в лавку, а городничий
в другую
рядом: следил уж он за ним шибко, ну, и свидетели на всякий случай тут же. Перебирает молодец товары, и всё швыряет, всё не по нем, скверно да непотребно, да и все тут; и рисунок не тот, и доброта скверная, да уж и что это за город такой, что, чай, и ситцу порядочного найтить нельзя.
Тот молча последовал за ним. Они
вошли в фойе, куда, как известно, собирается по большей части публика бельэтажа и первых
рядов кресел. Здесь одно обстоятельство еще более подняло
в глазах Калиновича его нового знакомого. На первых же шагах им встретился генерал.
Взяв два билета
рядом, они
вошли в залу. Ближайшим их соседом оказался молоденький студент с славными, густыми волосами, закинутыми назад, и вообще очень красивый собой, но с таким глубокомысленным и мрачным выражением на все смотревший, что невольно заставлял себя заметить.
— Сын мой, — сказал наконец старик, — поведай мне все по
ряду, ничего не утай от меня: как
вошла в тебя нелюбовь к государю?
Арестанты приходили и уходили. Было, впрочем, просторно, еще не все собрались. Кучка
в пять человек уселась особо за большим столом. Кашевар налил им
в две чашки щей и поставил на стол целую латку с жареной рыбой. Они что-то праздновали и ели свое. На нас они поглядели искоса.
Вошел один поляк и сел
рядом с нами.
Однажды я пришел с ярмарки рано, часов
в пять, и,
войдя в столовую, увидал забытого мною человека у чайного стола,
рядом с хозяином. Он протянул мне руку.
Корзина с провизией склонилась
в руках ослабевшего человека, сидевшего
в углу вагона, и груши из нее посыпались на пол. Ближайший сосед поднял их, тихо взял корзину из рук спящего и поставил ее
рядом с ним. Потом
вошел кондуктор, не будя Матвея, вынул билет из-за ленты его шляпы и на место билета положил туда же белую картонную марку с номером. Огромный человек крепко спал, сидя, и на лице его бродила печальная судорога, а порой губы сводило, точно от испуга…
В тот же день, вечером,
в новом,
в восточном вкусе отделанном театре шла итальянская опера. Воронцов был
в своей ложе, и
в партере появилась заметная фигура хромого Хаджи-Мурата
в чалме. Он
вошел с приставленным к нему адъютантом Воронцова Лорис-Меликовым и поместился
в первом
ряду. С восточным, мусульманским достоинством, не только без выражения удивления, но с видом равнодушия, просидев первый акт, Хаджи-Мурат встал и, спокойно оглядывая зрителей, вышел, обращая на себя внимание всех зрителей.
Он
вошел в маленькую гостиную, что была
рядом с танцевальным залом.
Едва
войдя в лес, мы тотчас же напали на заячий след: две лапки
рядом и две позади, одна за другой. Заяц вышел на дорогу, прошел по ней сажен двести и сделал с дороги огромный прыжок
в сосновый молодняк.
Понемногу все отваливались и уходили наверх по широкой лестнице
в казарму. Я все еще не мог расстаться с кашей. Со мной
рядом сидел — только ничего не ел — огромный старик, который сразу, как только я
вошел, поразил меня своей фигурой. Почти саженного роста, с густыми волосами
в скобку, с длинной бородой, вдоль которой двумя ручьями пробегали во всю ее длину серебряные усы.
Я иду
в костюмерную, добываю костюм; парикмахер Шишков приносит седой парик, я потихоньку гримируюсь, запершись у себя
в уборной, и слышу, как
рядом со мной бесится Далматов и все справляется о Рудольф. Акт кончается, я
вхожу в уборную Далматова, где застаю М.И. Свободину и актера Виноградского.
Я
вошел.
В столовой кипел самовар и за столом сидел с трубкой во рту седой старик с четырехугольным бронзовым лицом и седой бородой, росшей густо только снизу подбородка. Одет он был
в дорогой шелковый, китайской материи халат, на котором красовался офицерский Георгий.
Рядом мать Гаевской, с которой Гаевская познакомила меня
в театре.
Священник и дьякон начали облачаться. Принесли кадило, из которого сыпались искры и шел запах ладана и угля. Зажгли свечи. Приказчики
вошли в залу на цыпочках и стали у стены
в два
ряда. Было тихо, даже никто не кашлянул.
Дети
входили в страну чудесных вымыслов, а
рядом с ними играла гармоника и разудалый сапожник Перфишка отчётливо выговаривал...