Неточные совпадения
Знала Вера Павловна, что это гадкое поветрие еще неотвратимо носится по городам и селам и хватает жертвы даже из самых заботливых
рук; — но ведь это еще плохое утешение, когда знаешь только, что «я в твоей беде не виновата, и ты, мой друг, в ней не виновата»; все-таки каждая из этих обыкновенных историй приносила Вере Павловне много огорчения, а еще гораздо больше дела: иногда нужно бывало искать, чтобы помочь; чаще искать не было нужды, надобно было только помогать: успокоить,
восстановлять бодрость,
восстановлять гордость, вразумлять, что «перестань плакать, — как перестанешь, так и не о чем будет плакать».
— Маменька! — горестно вскричал дядя. — Или вы ничего не слышали из того, что я вам сейчас говорил? Я не могу воротить Фому — поймите это! не могу и не вправе, после его низкой и подлейшей клеветы на этого ангела чести и добродетели. Понимаете ли вы, маменька, что я обязан, что честь моя повелевает мне теперь
восстановить добродетель. Вы слышали: я ищу
руки этой девицы и умоляю вас, чтоб вы благословили союз наш.
Пугачев сел на лошадь и с подвязанною
рукою бросался всюду, стараясь
восстановить порядок; но все рассеялось и бежало.
Я стал припоминать и с помощью неимоверных усилий успел составить нечто целое из уцелевших в моем мозгу обрывков. Да, мы отправились сначала к Балабину, потом к Палкину, оттуда к Шухардину и, наконец, в «Пекин». Но тут нить воспоминаний оборвалась. Не украли ли мы в «Пекине» серебряную ложку? не убили ли мы на скорую
руку полового? не вели ли нас на веревочке? — вот этого-то именно я и не мог
восстановить в своей памяти.
Чтоб выносить скоро, надобно усмирить ястреба бессонницей и голодом, выморить его, а это иногда так ослабляет силы всего организма, что после ничем нельзя
восстановить его, тогда как продолжительная носка дает возможность выучить ястреба сытого, полного сил, вкоренить в него ученье одной привычкой, которая гораздо вернее насильственной покорности от голода и бессонницы; даже в продолжение травли все свободное от охоты время, кроме пятичасового сна, надобно носить ястреба на
руке постоянно, особенно слетка.
Марья Дмит<ревна>. Да! мой сын меня любит. Я это видела вчера, я чувствовала жар его
руки, я чувствовала, что он всё еще мой! Так! душа не переменяется. Он всё тот же, каков был сидящий на моих коленах, в те вечера, когда я была счастлива, когда слабость, единственная слабость, не могла еще
восстановить против меня небо и людей!
Лещ. Разумеется. У вас — имя, хорошее прошлое по службе. Все эти… недоразумения ваши — уже заглаживаются… Но, примите во внимание, нужно держаться твёрдо! Времена анархии проходят, правительство чувствует себя в силе
восстановить должный порядок — оно требует от своих агентов крепкой
руки…
И я горжусь тем, что в то время, когда кругом всё разрушается, я умел
восстановить часть разрушенной жизни, — он положил
руку на плечо Николая, заглядывая в глаза ему.
С такой же бумажкой в
руках очутились и мы. Наше право на «обывательских лошадей» было неоспоримо, но, чтобы
восстановить его, нам пришлось бы жаловаться и ждать. Ждать, пока жалоба и резолюция проедут те же три тысячи верст, до Иркутска и обратно, какие приходилось сделать нам… И мы решились пуститься в путь без жалобы…
— Таких мы жалеем. А монополии хлебной никак нельзя отменить. Сейчас спекулянтство пойдет. Вы поймите: революция! Неужели не ясно? Как в осажденной крепости! — Желтов начинал сердиться. — Вы тех вините, кто антанту призвал, Деникиных и Колчаков вините, да! Рябушинских. Они хотят костлявой
рукой голода задушить революцию, а социал-предатели им подпевают и мужиков против нас
восстанавливают… А кто им землю отдал? Ну-ка, товарищ, скажи, — землю вам Деникин отдал или нет?
«Подавай нам суд и правду!» — кричали они, не ведая ни силы, ни могущества московского князя. — «Наши деды и отцы были уже чересчур уступчивы ненасытным московским князьям, так почему же нам не вступиться и не поправить дела. Еще подумают гордецы-москвитяне, что мы слабы, что в Новгороде выродились все храбрые и сильные, что вымерли все мужи, а остались дети, которые не могут сжать меча своего слабою
рукою. Нет,
восстановим древние права вольности и смелости своей, не дадим посмеяться над собою».
«Подавай нам суд и правду!» — кричали они, не ведая ни силы, ни могущества московского князя. — «Наши деды и отцы были уже чересчур уступчивы ненасытным московским князьям, так почему же нам не вступиться и не поправить дела. Еще подумают гордецы-москвитяне, что мы слабы, что в Новгороде выродились все храбрые и сильные, что вымерли все мужи, а остались дети, которые не могут сжать меча своей слабой
рукой. Нет,
восстановим древние права вольности и смелости своей, не дадим посмеяться над собой».
— Согласиться с мнением кабинет-министра, — отвечал с твердостью Эйхлер, — и тем
восстановить униженную истину. Одно самодержавное слово ваше, только одно слово, подпись вашей
руки — и потомство прибавит золотую страницу в истории вашей. Как слава легка для царей!
Что возмутило этих глупцов, чем оскорбил я их пустую голову? Когда я им лгал — они целовали мне
руки; когда же во всей строгости и чистоте я
восстановил святую правду моей жизни, они разразились проклятиями, они заклеймили меня презрением, забросали грязью. Их возмутило, что я смею жить один и не прошу для себя местечка в общей камере для мошенников. Как трудно быть правдивым в этом мире!