Неточные совпадения
Почтмейстер.
Почему же? почту за величайшее счастие. Вот-с, извольте. От души готов служить.
Она думала теперь именно, когда он застал ее,
вот о чем: она думала,
почему для других, для Бетси, например (она знала ее скрытую для света связь с Тушкевичем), всё это было легко, а для нее так мучительно?
— Да, но спириты говорят: теперь мы не знаем, что это за сила, но сила есть, и
вот при каких условиях она действует. А ученые пускай раскроют, в чем состоит эта сила. Нет, я не вижу,
почему это не может быть новая сила, если она….
— Я только хочу сказать, что могут встретиться дела необходимые.
Вот теперь мне надо будет ехать в Москву, по делу дома… Ах, Анна,
почему ты так раздражительна? Разве ты не знаешь, что я не могу без тебя жить?
—
Вот и я, — сказал князь. — Я жил за границей, читал газеты и, признаюсь, еще до Болгарских ужасов никак не понимал,
почему все Русские так вдруг полюбили братьев Славян, а я никакой к ним любви не чувствую? Я очень огорчался, думал, что я урод или что так Карлсбад на меня действует. Но, приехав сюда, я успокоился, я вижу, что и кроме меня есть люди, интересующиеся только Россией, а не братьями Славянами.
Вот и Константин.
— Я, напротив, — продолжал Вронский, очевидно почему-то затронутый за живое этим разговором, — я, напротив, каким вы меня видите, очень благодарен за честь, которую мне сделали,
вот благодаря Николаю Иванычу (он указал на Свияжского), избрав меня почетным мировым судьей.
— «А кто крестил?» — «
Почему я знаю.» — «Экая скрытная! а
вот я кое-что про тебя узнал».
—
Вот тебе на! отчего?
почему?
Как-то в жарком разговоре, а может быть, несколько и выпивши, Чичиков назвал другого чиновника поповичем, а тот, хотя действительно был попович, неизвестно
почему обиделся жестоко и ответил ему тут же сильно и необыкновенно резко, именно
вот как: «Нет, врешь, я статский советник, а не попович, а
вот ты так попович!» И потом еще прибавил ему в пику для большей досады: «Да
вот, мол, что!» Хотя он отбрил таким образом его кругом, обратив на него им же приданное название, и хотя выражение «
вот, мол, что!» могло быть сильно, но, недовольный сим, он послал еще на него тайный донос.
Поди ты сладь с человеком! не верит в Бога, а верит, что если почешется переносье, то непременно умрет; пропустит мимо создание поэта, ясное как день, все проникнутое согласием и высокою мудростью простоты, а бросится именно на то, где какой-нибудь удалец напутает, наплетет, изломает, выворотит природу, и ему оно понравится, и он станет кричать: «
Вот оно,
вот настоящее знание тайн сердца!» Всю жизнь не ставит в грош докторов, а кончится тем, что обратится наконец к бабе, которая лечит зашептываньями и заплевками, или, еще лучше, выдумает сам какой-нибудь декохт из невесть какой дряни, которая, бог знает
почему, вообразится ему именно средством против его болезни.
А между тем в существе своем Андрей Иванович был не то доброе, не то дурное существо, а просто — коптитель неба. Так как уже немало есть на белом свете людей, коптящих небо, то
почему же и Тентетникову не коптить его? Впрочем,
вот в немногих словах весь журнал его дня, и пусть из него судит читатель сам, какой у него был характер.
Ах, брат Чичиков, если бы ты только увидал…
вот уж, точно, была бы пища твоему сатирическому уму (
почему у Чичикова был сатирический ум, это тоже неизвестно).
«Кто он? Кто этот вышедший из-под земли человек? Где был он и что видел? Он видел все, это несомненно. Где ж он тогда стоял и откуда смотрел?
Почему он только теперь выходит из-под полу? И как мог он видеть, — разве это возможно?.. Гм… — продолжал Раскольников, холодея и вздрагивая, — а футляр, который нашел Николай за дверью: разве это тоже возможно? Улики? Стотысячную черточку просмотришь, —
вот и улика в пирамиду египетскую! Муха летала, она видела! Разве этак возможно?»
— Нам
вот все представляется вечность как идея, которую понять нельзя, что-то огромное, огромное! Да
почему же непременно огромное? И вдруг, вместо всего этого, представьте себе, будет там одна комнатка, эдак вроде деревенской бани, закоптелая, а по всем углам пауки, и
вот и вся вечность. Мне, знаете, в этом роде иногда мерещится.
— Вы сумасшедший, — выговорил почему-то Заметов тоже чуть не шепотом и почему-то отодвинулся вдруг от Раскольникова. У того засверкали глаза; он ужасно побледнел; верхняя губа его дрогнула и запрыгала. Он склонился к Заметову как можно ближе и стал шевелить губами, ничего не произнося; так длилось с полминуты; он знал, что делал, но не мог сдержать себя. Страшное слово, как тогдашний запор в дверях, так и прыгало на его губах: вот-вот сорвется; вот-вот только спустить его, вот-вот только выговорить!
Ну-с, Настенька,
вот вам два головные убора: сей пальмерстон (он достал из угла исковерканную круглую шляпу Раскольникова, которую, неизвестно
почему, назвал пальмерстоном) или сия ювелирская вещица?
— Кофеем вас не прошу-с, не место; но минуток пять времени
почему не посидеть с приятелем, для развлечения, — не умолкая, сыпал Порфирий, — и знаете-с, все эти служебные обязанности… да вы, батюшка, не обижайтесь, что я
вот все хожу-с взад да вперед; извините, батюшка, обидеть вас уж очень боюсь; а моцион так мне просто необходим-с.
— Ну
вот еще!
Почему меня интересует! Спросил!.. А узнал я от Порфирия, в числе других. Впрочем, от него почти все и узнал.
— Я к вам шел и вас отыскивал, — начал Раскольников, — но
почему теперь я вдруг поворотил на — ский проспект с Сенной! Я никогда сюда не поворачиваю и не захожу. Я поворачиваю с Сенной направо. Да и дорога к вам не сюда. Только поворотил,
вот и вы! Это странно!
— Не ждали гостя, Родион Романыч, — вскричал, смеясь, Порфирий Петрович. — Давно завернуть собирался, прохожу, думаю —
почему не зайти минут на пять проведать. Куда-то собрались? Не задержу. Только
вот одну папиросочку, если позволите.
«Вона! Эк ведь расползлась у них эта мысль! Ведь
вот этот человек за меня на распятие пойдет, а ведь очень рад, что разъяснилось,
почему я о колечках в бреду поминал! Эк ведь утвердилось у них у всех!..»
—
Вот тут, на пальце. Я сегодня ездил в деревню, знаешь — откуда тифозного мужика привозили. Они почему-то вскрывать его собирались, а я давно в этом не упражнялся.
— Еду мимо, вижу — ты подъехал.
Вот что: как думаешь — если выпустить сборник о Толстом, а? У меня есть кое-какие знакомства в литературе. Может — и ты попробуешь написать что-нибудь? Почти шесть десятков лет работал человек, приобрел всемирную славу, а — покоя душе не мог заработать. Тема! Проповедовал: не противьтесь злому насилием, закричал: «Не могу молчать», — что это значит, а? Хотел молчать, но — не мог? Но —
почему не мог?
Он злился. Его раздражало шумное оживление Марины, и почему-то была неприятна встреча с Туробоевым. Трудно было признать, что именно
вот этот человек с бескровным лицом и какими-то кричащими глазами — мальчик, который стоял перед Варавкой и звонким голосом говорил о любви своей к Лидии. Неприятен был и бородатый студент.
—
Почему — странно? — тотчас откликнулась она, подняв брови. — Да я и не шучу, это у меня стиль такой, приучилась говорить о премудростях просто, как о домашних делах. Меня очень серьезно занимают люди, которые искали-искали свободы духа и
вот будто — нашли, а свободой-то оказалась бесцельность, надмирная пустота какая-то. Пустота, и — нет в ней никакой иной точки опоры для человека, кроме его вымысла.
— Ведь
вот я —
почему я выплясываю себя пред вами? Скорее познакомиться хочется.
Вот про вас Иван рассказывает как про человека в самом деле необыкновенного, как про одного из таких, которые имеют несчастье быть умнее своего времени… Кажется, так он сказал…
«
Вот как? — думал он. — Значит, она давно и часто ходит сюда, она здесь — свой человек? Но
почему же Макаров стрелялся?»
Как будто они впервые услыхали эту весть, и Самгин не мог не подумать, что раньше радость о Христе принималась им как смешное лицемерие, а
вот сейчас он почему-то не чувствует ничего смешного и лицемерного, а даже и сам небывало растроган, обрадован.
«Я тоже не решаю этих вопросов», — напомнил он себе, но не спросил —
почему? — а подумал, что, вероятно,
вот так же отдыхала французская провинция после 795 года.
Утром, в газетном отчете о торжественной службе вчера в соборе, он прочитал слова протоиерея: «Радостью и ликованием проводим защитницу нашу», —
вот это глупо:
почему люди должны чувствовать радость, когда их покидает то, что — по их верованию — способно творить чудеса? Затем он вспомнил, как на похоронах Баумана толстая женщина спросила...
Бездействующий разум не требовал и не воскрешал никаких других слов. В этом состоянии внутренней немоты Клим Самгин перешел в свою комнату, открыл окно и сел, глядя в сырую тьму сада, прислушиваясь, как стучит и посвистывает двухсложное словечко. Туманно подумалось, что, вероятно,
вот в таком состоянии угнетения бессмыслицей земские начальники сходят с ума. С какой целью Дронов рассказал о земских начальниках?
Почему он, почти всегда, рассказывает какие-то дикие анекдоты? Ответов на эти вопросы он не искал.
— У Гризингера описана душевная болезнь, кажется — Grübelsucht — бесплодное мудрствование, это — когда человека мучают вопросы,
почему синее — не красное, а тяжелое — не легко, и прочее в этом духе. Так
вот, мне уж кажется, что у нас тысячи грамотных и неграмотных людей заражены этой болезнью.
— Боже мой, —
вот человек! От него — тошнит. Эта лакейская развязность, и этот смех! Как ты можешь терпеть его?
Почему не отчитаешь хорошенько?
Он чувствовал, что пустота дней как бы просасывается в него, физически раздувает, делает мысли неуклюжими. С утра, после чая, он запирался в кабинете, пытаясь уложить в простые слова все пережитое им за эти два месяца. И с досадой убеждался, что слова не показывают ему того, что он хотел бы видеть, не показывают,
почему старообразный солдат, честно исполняя свой долг, так же антипатичен, как дворник Николай, а
вот товарищ Яков, Калитин не возбуждают антипатии?
— Революционера начинают понимать правильно, — рассказывал он, поблескивая улыбочкой в глазах. — Я, в Перми, иду ночью по улице, — бьют кого-то, трое. Вмешался «в число драки», избитый спрашивает: «Вы — что же — революционер?» — «
Почему?» — «Да
вот, защищаете незнакомого вам человека». Ловко сказано?
Он был очень недоволен этой встречей и самим собою за бесцветность и вялость, которые обнаружил, беседуя с Дроновым. Механически воспринимая речи его, он старался догадаться: о чем
вот уж три дня таинственно шепчется Лидия с Алиной и
почему они сегодня внезапно уехали на дачу? Телепнева встревожена, она, кажется, плакала, у нее усталые глаза; Лидия, озабоченно ухаживая за нею, сердито покусывает губы.
—
Вот — человек оделся рыцарем, —
почему?
Почему — именно рыцарем?
Нельзя было понять,
почему Спивак всегда подчеркивает Инокова,
почему мать и Варавка явно симпатизируют ему, а Лидия часами беседует с ним в саду и дружелюбно улыбается?
Вот и сейчас улыбается, стоя у окна пред Иноковым, присевшим на подоконник с папиросой в руке.
Но почему-то нужно было видеть, как поведет себя Марина, и —
вот он сидит плечо в плечо с нею в ложе для публики.
— Ну
вот, — а я хотела забежать к тебе, — закричала она, сбросив шубку, сбивая с ног ботики. — Посидел немножко?
Почему они тебя держали в жандармском? Иди в столовую, у меня не убрано.
—
Почему они так кричат? Кажется, что
вот сейчас начнут бить друг друга, а потом садятся к столу, пьют чай, водку, глотают грибы… Писательша все время гладила меня по спине, точно я — кошка.
— Да, конечно. И кто не понимает этого, тот не понимает Францию. Это у вас возможны города,
вот такие, пришитые сбоку, как этот. Я не понимаю: что выражает Петербург? Вы потому все такие растрепанные, что у вас нет центра, нет своего Парижа. Поэтому все у вас — неясно, запутано, бессвязно.
Вот, например, — ты.
Почему ты не депутат, не в Думе? Ты — умный, знающий, но — где, в чем твое честолюбие?
Три группы людей, поднимавших колокол, охали, вздыхали и рычали. Повизгивал блок, и что-то тихонько трещало на колокольне, но казалось, что все звуки гаснут и
вот сейчас наступит торжественная тишина. Клим почему-то не хотел этого, находя, что тут было бы уместно языческое ликование, буйные крики и даже что-нибудь смешное.
«Нужен дважды гениальный Босх, чтоб превратить
вот такую действительность в кошмарный гротеск», — подумал Самгин, споря с кем-то, кто еще не успел сказать ничего, что требовало бы возражения. Грусть, которую он пытался преодолеть, становилась острее, вдруг почему-то вспомнились женщины, которых он знал. «За эти связи не поблагодаришь судьбу… И в общем надо сказать, что моя жизнь…»
—
Почему же офицер — скот? — нахмурив брови, удивленно спросила Дуняша. — Он просто — глупый и нерешительный. Он бы пошел к революционерам и сказал: я — с вами!
Вот и все.
— Объясните мне, серьезный человек, как это:
вот я девушка из буржуазной семьи, живу я сытно и вообще — не плохо, а все-таки хочу, чтоб эта неплохая жизнь полетела к черту.
Почему?
— Да, как будто нахальнее стал, — согласилась она, разглаживая на столе документы, вынутые из пакета. Помолчав, она сказала: — Жалуется, что никто у нас ничего не знает и хороших «Путеводителей» нет.
Вот что, Клим Иванович, он все-таки едет на Урал, и ему нужен русский компаньон, — я, конечно, указала на тебя.
Почему? — спросишь ты. А — мне очень хочется знать, что он будет делать там. Говорит, что поездка займет недели три, оплачивает дорогу, содержание и — сто рублей в неделю. Что ты скажешь?
— Подозреваемый в уголовном преступлении — в убийстве, — напомнил он, взмахнув правой рукой, — выразил настойчивое желание, чтоб его защищали на суде именно вы.
Почему? Потому что вы — квартирант его? Маловато. Может быть, существует еще какая-то иная связь? От этого подозрения Безбедов реабилитировал вас.
Вот — один смысл.
— Хочу, чтоб ты меня устроил в Москве. Я тебе писал об этом не раз, ты — не ответил.
Почему? Ну — ладно!
Вот что, — плюнув под ноги себе, продолжал он. — Я не могу жить тут. Не могу, потому что чувствую за собой право жить подло. Понимаешь? А жить подло — не сезон. Человек, — он ударил себя кулаком в грудь, — человек дожил до того, что начинает чувствовать себя вправе быть подлецом. А я — не хочу! Может быть, я уже подлец, но — больше не хочу… Ясно?
Вот чему ты осталась верна и
почему забота о нем никогда не будет тяжела мне.