Неточные совпадения
— Нет, вы вот что сообразите, —
закричал он, — назад тому полчаса мы друг друга еще и не видывали, считаемся
врагами, между нами нерешенное дело есть; мы дело-то бросили и эвона в какую литературу заехали! Ну, не правду я сказал, что мы одного поля ягоды?
— Штыком! Чтоб получить удар штыком, нужно подбежать вплоть ко
врагу. Верно? Да, мы, на фронте, не щадим себя, а вы, в тылу… Вы — больше
враги, чем немцы! —
крикнул он, ударив дном стакана по столу, и матерно выругался, стоя пред Самгиным, размахивая короткими руками, точно пловец. — Вы, штатские, сделали тыл
врагом армии. Да, вы это сделали. Что я защищаю? Тыл. Но, когда я веду людей в атаку, я помню, что могу получить пулю в затылок или штык в спину. Понимаете?
Брякали ножи, вилки, тарелки; над спинкой дивана возвышался жирный, в редких волосах затылок
врага Варавки, подрядчика строительных работ Меркулова, затылок напоминал мясо плохо ощипанной курицы. Напротив подрядчика сидел епархиальный архитектор Дианин, большой и бородатый, как тот арестант в кандалах, который, увидав Клима в окне,
крикнул товарищу своему...
Староста наш в канаву залез; старостиха в подворотне застряла, благим матом
кричит, свою же дворную собаку так запужала, что та с цепи долой, да через плетень, да в лес; а Кузькин отец, Дорофеич, вскочил в овес, присел, да и давай
кричать перепелом: «Авось, мол, хоть птицу-то
враг, душегубец, пожалеет».
Давно ли то было, как Вольтер
кричал против суеверия до безголосицы; давно ли Фридрих неутолимой его был
враг не токмо словом своим и деяниями, но, что для него страшнее, державным своим примером.
— Да я-то
враг, што ли, самому себе? —
кричал Тит, ударяя себя в грудь кулаком. — На свои глаза свидетелей не надо… В первую голову всю свою семью выведу в орду. Все у меня есть, этово-тово, всем от господа бога доволен, а в орде лучше… Наша заводская копейка дешевая, Петр Елисеич, а хрестьянская двухвершковым гвоздем приколочена. Все свое в хрестьянах: и хлеб, и харч, и обуй, и одёжа… Мне-то немного надо, о молодых стараюсь…
Заслышав теперь шаги своих
врагов, старуха
закричала на них...
— У
врагов наших есть нарезные ружья, но нет усердия-с, — сказал он, — у нас же хотя нет нарезных ружей, но есть усердие-е. И притом дисциплина-с. Смиррно! — вдруг
крикнул он, грозя на нас очами.
Отмстим, уничтожим
врагов или все умрем тут!» Все
закричат, бросятся за мной.
— Как они подскочили, братцы мои, — говорил басом один высокий солдат, несший два ружья за плечами, — как подскочили, как
крикнут: Алла, Алла! [Наши солдаты, воюя с турками, так привыкли к этому крику
врагов, что теперь всегда рассказывают, что французы тоже
кричат «Алла!»] так так друг на друга и лезут. Одних бьешь, а другие лезут — ничего не сделаешь. Видимо невидимо… — Но в этом месте рассказа Гальцин остановил его.
«Я Пуп, но не так уж глуп. Когда я умру, похороните меня в моей табакерке. Робкие девушки, не бойтесь меня, я великодушен. Я Пуп, но это презрительная фора моим
врагам. Я и Наполеон, мы оба толсты, но малы» — и так далее, но тут, достигая предела, ракета громко лопалась, и сотни голосов
кричали изо всех сил: «Пуп!«
— Да сгинет татарва! Да сгинут
враги русской веры, —
кричали наперерыв разбойники.
Удобный миг настал!.. теперь иль никогда.
Теперь я все свершу, без страха и труда.
Я докажу, что в нашем поколенье
Есть хоть одна душа, в которой оскорбленье,
Запав, приносит плод… О! я не их слуга,
Мне поздно перед ними гнуться…
Когда б,
крича, пред них я вызвал бы
врага,
Они б смеялися… теперь не засмеются!
О нет я не таков… позора целый час
На голове своей не потерплю я даром.
— Ступай же теперь! —
закричал старик, у которого при виде работника снова закипело сердце. — К дому моему не подходи! Увижу на пороге — плохо будет!
Враг попутал, когда нанимал-то тебя… Вон! Вон! — продолжал он, преследуя Захара, который, нахлобучив молодцевато картуз и перекинув через плечо полушубок, покидал площадку.
Скачут, свищут, гогочут, велят
кричать: смерть
врагам!
— Нынче, сударыня, ежели два родных брата вместе находятся, и один из них не
кричит"страх
врагам!", так другой уж примечает. А на конках да в трактирах даже в полной мере чистота души требуется.
Если земцы будут
кричать: страх
врагам! чистосердечно и без преднамерения — это будет хорошо; но ежели они будут
кричать с подковыркою, то есть увидят в этом кличе лишь средство удовлетворить некоторым тайным преднамерениям, и ежели, вслед за тем, Пафнутьев или Никанор Дракин, с свойственною им ловкостью, сперва обиняком, а потом громче и громче, пустят слух о необходимости перемещения центра тяжести правящей Руси, — тогда ожидайте больших хлопот в будущем.
Мы
кричим, что война — это разбой, варварство, ужас, братоубийство, мы без обморока не можем видеть крови; но стоит только французам или немцам оскорбить нас, как мы тотчас же почувствуем подъем духа, самым искренним образом
закричим «ура» и бросимся на
врага, вы будете призывать на наше оружие благословение божие, и наша доблесть будет вызывать всеобщий, и притом искренний, восторг.
— Наша, — согласно
кричали кожевники, тоже не трезвые, и, встречая ткачей,
врагов своих, затевали с ними драки, ударили палкой доктора Яковлева, бросили в Оку старика аптекаря; Житейкин долго гонялся по городу за сыном его, дважды разрядил вслед ему ружьё, но — не попал, а только поранил дробью спину портного Брускова.
Нужно хвалить только ее одну, нужно писать о ней,
кричать, восторгаться ее необыкновенною игрой в «La dame aux camеlias» [«Дама с камелиями» (фр.).] или в «Чад жизни», но так как здесь, в деревне, нет этого дурмана, то вот она скучает и злится, и все мы — ее
враги, все мы виноваты.
— Яков Петрович! —
закричал он тоскливо. — Я вашим
врагом никогда не бывал. Злые же люди несправедливо меня описали… С своей стороны я готов… Яков Петрович, угодно, мы с вами, Яков Петрович, вот тотчас зайдем?.. И там, от чистого сердца, как справедливо сказали вы тотчас, и языком прямым, благородным… вот в эту кофейную: тогда все само собой объяснится, — вот как, Яков Петрович! Тогда непременно все само собой объяснится…
Тут кто падает или
кричит от страха и мечется, тот первый
враг порядка.
Кричите: «Сергиев!» Святое слово
На помощь нам и на беду
врагу.
Бургмейер(один). И этот обманул меня!.. У каждого из поденщиков моих есть, вероятно, кто-нибудь, кто его не продаст и не обокрадет, а около меня все
враги!.. Все мои изменники и предатели! Мне страшно, наконец, становится жить! На кинжалах спокойно спать невозможно. Мне один богом ангел-хранитель был дан — жена моя, но я и той не сберег!.. Хоть бы, как гору сдвинуть, трудно было это, а я возвращу ее себе… (Громко
кричит.) Кто там есть!.. Введите ко мне опять этого Симху.
Ее протектриса, около которой витала она, мой бывший
враг и недавний друг,
кричала ей, уже галопируя на своем резвом коне и хохоча, как ребенок, что завидует ей и сама бы рада была с ней остаться, потому что сейчас будет дождь и нас всех перемочит.
А ребенок
кричит и изнемогает от крика. Варька видит опять грязное шоссе, людей с котомками, Пелагею, отца Ефима. Она все понимает, всех узнает, но сквозь полусон она не может только никак понять той силы, которая сковывает ее по рукам и по ногам, давит ее и мешает ей жить. Она оглядывается, ищет эту силу, чтобы избавиться от нее, но не находит. Наконец, измучившись, она напрягает все свои силы и зрение, глядит вверх на мигающее зеленое пятно и, прислушавшись к крику, находит
врага, мешающего ей жить.
Увидав этого хронически преследовавшего
врага, Егор Кожиён сейчас же от него бежал куда глаза глядят, но бык вдруг неожиданно опять появлялся перед ним впереди, и тогда Кожиён останавливался в ужасе, трясяся, махал руками и
кричал: «Тпружъ! тпружъ!» Если ему удавалось увернуться, то он бросался в противоположную сторону, а как и там тоже появлялся тот же самый призрак его больного воображения, то шорник метался по полям из стороны в сторону до тех пор, пока где-нибудь бык его настигал, и тогда Кожиён старался уж только о том, чтобы пасть ему между рогами и обхватить руками его за шею.
— Братцы! Православные! Бунтовщик! Поджигатель! —
закричал он на всю площадь своим хриплым басом. — Эй! Народ русский! Сюда! Ко мне! Я
врага отечества поймал! В-р-р-рага отечества! Казни его, народ православный! Выдаю тебе его головою! Вот он!
— Не поминай, не поминай погибельного имени!.. — оторопелым от страха голосом она
закричала. — Одно ему имя —
враг. Нет другого имени. Станешь его именами уста свои сквернить, душу осквернишь — не видать тогда тебе праведных, не слыхать ни «новой песни», ни «живого слова».
— Сдавайтесь! —
кричали им
враги.
— Кого хороните? — насмешливо
крикнули нам наши всегдашние
враги шестушки при виде оригинального шествия.
Постоянно мы встречались, и постоянно он меня лупил и с каждым разом распалялся все большею на меня злобою; должно быть, именно моя беззащитность распаляла его. Дома ужасались и не знали, что делать. Когда было можно, отвозили нас в гимназию на лошади, но лошадь постоянно была нужна папе. А между тем дело дошло уже вот до чего. Раз мой
враг полез было на меня, но его отпугнул проходивший мимо большой, гимназист. Мальчишка отбежал на улицу и
крикнул мне...
Сжимая кулаки, они стояли друг против друга в напряженной позе петухов и слегка подталкивали друг друга плечом. Геня свистнул рыжего в ухо. Начался мордобой. Мой
враг бросился на меня. Геня
крикнул...
— Как вы можете это говорить! —
крикнула Татьяна; теперь она казалась очень красивой и сильной, и то, что она каждую минуту была готова броситься на
врага, который захотел бы отнять у нее мужа, детей и гнездо, было выражено на ее лице и во всей фигуре особенно резко.
—
Врагам не ругаться долее телами наших полковников! —
кричит пехота русская и творит чудеса храбрости. Пехота шведская берет над ней верх искусством. Лима убит; Айгустов тяжело ранен. Но сила русская растет и растет, как морские воды, в прилив идущие. Действиями ее управляет уже сам фельдмаршал.
Медлительность действий
врага указывает на сознаваемую им его слабость, несмотря на те успехи, увеличенные призмою национального самолюбия, о которых
кричать на все лады японские американские и английские газеты.
— Я объявил себя протектором ордена, но не нахожу удобным принять его под свою непосредственную власть, — отвечал государь. — Я не хочу давать тему моим
врагам, которые начнут
кричать, что я сделал это с целью территориальных приобретений…
— Я, конечно, написала. Почему бы нет?..
Кричал, что это контрреволюция, что я вообще веду подрывную работу в крестьянстве, что еще сегодня утром об этом получено заявление в ГПУ от товарища Бутыркина. Грозился отправить меня отсюда по этапу. Я ему: «Вы говорите со мною, как с классовым
врагом!» — «Вы, говорит, и есть классовый
враг. Только помните, мы и не с такими, как вы, справлялись».
В это самое время кто-то из-за угла ограды
закричал: «Орлы летят! Орлы!» Мамон затрясся, побледнел, взглянул на небо и невольно отступил. Не ожили ль его крылатые
враги? Не летят ли принять участие в бою против него? Удар был потерян. Видно, сам господь стал на стороне Хабара. Этот спешит воспользоваться нечаянным страхом своего противника и занять выгодное положение.
Хвала тебе, наш бодрый вождь,
Герой под сединами!
Как юный ратник, вихрь, и дождь,
И труд он делит с нами.
О сколь с израненным челом
Пред строем он прекрасен!
И сколь он хладен пред
врагомИ сколь
врагу ужасен!
О диво! се орёл пронзил
Над ним небес равнины…
Могущий вождь главу склонил;
Ура!
кричат дружины.
— Ребята, за здоровье государя-императора, за победу над
врагами, урра! —
крикнул он своим молодецким, старческим, гусарским баритоном.
— Он
враг человечества! —
кричал другой. — Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите!..
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего
врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова,
крикнул на него...