Неточные совпадения
И точно, он начал нечто подозревать. Его поразила тишина во
время дня и шорох во
время ночи. Он видел, как с наступлением сумерек какие-то
тени бродили по городу и исчезали неведомо куда и как с рассветом дня те же самые
тени вновь появлялись в городе и разбегались по домам. Несколько дней сряду повторялось это явление, и всякий раз он порывался выбежать из дома, чтобы лично расследовать причину ночной суматохи, но суеверный страх удерживал его. Как истинный прохвост, он боялся чертей и ведьм.
Он подходил быстрым шагом к своей двери студии, и, несмотря на свое волнение, мягкое освещение фигуры Анны, стоявшей в
тени подъезда и слушавшей горячо говорившего ей что-то Голенищева и в то же
время, очевидно, желавшей оглядеть подходящего художника, поразило его.
Но ошибался он: Евгений
Спал в это
время мертвым сном.
Уже редеют ночи
тениИ встречен Веспер петухом;
Онегин спит себе глубоко.
Уж солнце катится высоко,
И перелетная метель
Блестит и вьется; но постель
Еще Евгений не покинул,
Еще над ним летает сон.
Вот наконец проснулся он
И полы завеса раздвинул;
Глядит — и видит, что пора
Давно уж ехать со двора.
Одессу звучными стихами
Наш друг Туманский описал,
Но он пристрастными глазами
В то
время на нее взирал.
Приехав, он прямым поэтом
Пошел бродить с своим лорнетом
Один над морем — и потом
Очаровательным пером
Сады одесские прославил.
Всё хорошо, но дело в том,
Что степь нагая там кругом;
Кой-где недавный труд заставил
Младые ветви в знойный день
Давать насильственную
тень.
Быть может, он для блага мира
Иль хоть для славы был рожден;
Его умолкнувшая лира
Гремучий, непрерывный звон
В веках поднять могла. Поэта,
Быть может, на ступенях света
Ждала высокая ступень.
Его страдальческая
тень,
Быть может, унесла с собою
Святую тайну, и для нас
Погиб животворящий глас,
И за могильною чертою
К ней не домчится гимн
времен,
Благословение племен.
Ассоль было уже пять лет, и отец начинал все мягче и мягче улыбаться, посматривая на ее нервное, доброе личико, когда, сидя у него на коленях, она трудилась над тайной застегнутого жилета или забавно напевала матросские песни — дикие ревостишия [Ревостишия — словообразование А.С. Грина.]. В передаче детским голосом и не везде с буквой «р» эти песенки производили впечатление танцующего медведя, украшенного голубой ленточкой. В это
время произошло событие,
тень которого, павшая на отца, укрыла и дочь.
«Возраст охлаждает чувство. Я слишком много истратил сил на борьбу против чужих мыслей, против шаблонов», — думал он, зажигая спичку, чтоб закурить новую папиросу. Последнее
время он все чаще замечал, что почти каждая его мысль имеет свою
тень, свое эхо, но и та и другое как будто враждебны ему. Так случилось и в этот раз.
«Наступило
время, когда необходимо верить, и я подчиняюсь необходимости? Нет, не так, не то, а — есть слова, которые не обладают
тенью, не влекут за собою противоречий. Это — родина, отечество… Отечество в опасности».
Как ни наслаждалась она присутствием Штольца, но по
временам она лучше бы желала не встречаться с ним более, пройти в жизни его едва заметною
тенью, не мрачить его ясного и разумного существования незаконною страстью.
Она шла, как
тень, по анфиладе старого дома, минуя свои бывшие комнаты, по потускневшему от
времени паркету, мимо занавешанных зеркал, закутанных тумб с старыми часами, старой, тяжелой мебели, и вступила в маленькие, уютные комнаты, выходившие окнами на слободу и на поле. Она неслышно отворила дверь в комнату, где поселился Райский, и остановилась на пороге.
Мы пробирались мимо джонок, которых уродливые силуэты тяжело покачивались крупными
тенями, в одно
время, на фоне звездного неба и на воде.
В это
время Привалов заметил в толпе знакомую фигуру философа, который шел по залу с таким видом, как будто попал в царство
теней.
Старцев думал так, и в то же
время ему хотелось закричать, что он хочет, что он ждет любви во что бы то ни стало; перед ним белели уже не куски мрамора, а прекрасные тела, он видел формы, которые стыдливо прятались в
тени деревьев, ощущал тепло, и это томление становилось тягостным…
В это
время солнце только что скрылось за горизонтом. От гор к востоку потянулись длинные
тени. Еще не успевшая замерзнуть вода в реке блестела как зеркало; в ней отражались кусты и прибрежные деревья. Казалось, что там, внизу, под водой, был такой же мир, как и здесь, и такое же светлое небо…
Наконец начало светать. Воздух наполнился неясными сумеречными
тенями, звезды стали гаснуть, точно они уходили куда-то в глубь неба. Еще немного
времени — и кроваво-красная заря показалась на востоке. Ветер стал быстро стихать, а мороз — усиливаться. Тогда Дерсу и Китенбу пошли к кустам. По следам они установили, что мимо нас прошло девять кабанов и что тигр был большой и старый. Он долго ходил около бивака и тогда только напал на собак, когда костер совсем угас.
Душа оставляет тело, странствует и многое видит в то
время, когда человек спит. Этим объясняются сны. Душа неодушевленных предметов тоже может оставлять свою материю. Виденный нами мираж, с точки зрения Дерсу, был
тенью (ханя) тех предметов, которые в это
время находились в состоянии покоя. Та к первобытный человек, одушевляя природу, просто объясняет такое сложное оптическое явление, как мираж.
Время от
времени я выглядывал в дверь и видел старика, сидевшего на том же месте, в одной и той же позе. Пламя костра освещало его старческое лицо. По нему прыгали красные и черные
тени. При этом освещении он казался выходцем с того света, железным человеком, раскаленным докрасна. Китаец так ушел в свои мысли, что, казалось, совершенно забыл о нашем присутствии.
Солнце только что успело скрыться за горизонтом, и в то
время, когда лучи его золотили верхушки гор, в долинах появились сумеречные
тени. На фоне бледного неба резко выделялись вершины деревьев с пожелтевшими листьями. Среди птиц, насекомых, в сухой траве — словом, всюду, даже в воздухе, чувствовалось приближение осени.
Об застое после перелома в 1825 году мы говорили много раз. Нравственный уровень общества пал, развитие было перервано, все передовое, энергическое вычеркнуто из жизни. Остальные — испуганные, слабые, потерянные — были мелки, пусты; дрянь александровского поколения заняла первое место; они мало-помалу превратились в подобострастных дельцов, утратили дикую поэзию кутежей и барства и всякую
тень самобытного достоинства; они упорно служили, они выслуживались, но не становились сановитыми.
Время их прошло.
В это же
время в
тени громадной старой липы, под личным надзором матушки, на разложенных в виде четырехугольников кирпичах, варилось варенье, для которого выбиралась самая лучшая ягода и самый крупный фрукт.
Доклад кончен; ключница подает старосте рюмку водки и кусок хлеба с солью. Анна Павловна несколько
времени стоит у окна спальни и вперяет взор в сгустившиеся сумерки. Через полчаса она убеждается, что приказ ее отчасти уже выполнен и что с села пробираются три
тени по направлению к великановской меже.
Так как в то
время существовала мода подстригать деревья (мода эта проникла в Пошехонье… из Версаля!), то
тени в саду почти не существовало, и весь он раскинулся на солнечном припеке, так что и гулять в нем охоты не было.
Но прошла неделя, прошла другая — Конон молчал. Очевидно, намерение жениться явилось в нем плодом той же путаницы, которая постоянно бродила в его голове. В короткое
время эта путаница настолько уже улеглась, что он и сам не помнил, точно ли он собирался жениться или видел это только во сне. По-прежнему продолжал он двигаться из лакейской в буфет и обратно, не выказывая при этом даже
тени неудовольствия. Это нелепое спокойствие до того заинтересовало матушку, что она решилась возобновить прерванную беседу.
Огромный огненный месяц величественно стал в это
время вырезываться из земли. Еще половина его была под землею, а уже весь мир исполнился какого-то торжественного света. Пруд тронулся искрами.
Тень от деревьев ясно стала отделяться на темной зелени.
Время от
времени играющие мановением руки подзывали лакеев, которые бесшумно, как
тени, вырастали неведомо откуда перед барином, молчаливо делающим какой-то, им двоим известный, жест.
Между тем двор совсем опустел, люди, разговаривавшие в
тени домов, ушли, а через некоторое
время поужинавшие конюхи прошли спать в свои конюшни.
Через некоторое
время душевная пустота, веявшая от мертвой жизни мертвого городка, начинала наполняться: из-за нее выходили
тени прошлого.
Будущее кидало впереди себя свою
тень, и мглистые образы сражались в воздухе задолго еще до того
времени, когда борьба назрела в самой жизни.
Теперь во
время бессонницы Галактион по ночам уходил на мельницу и бродил там из одного этажа в другой, как
тень.
В густой
тени лесных трущоб таятся и плодятся совы, сычи и длинноухие филины, плачевный, странный, дикий крик которых в ночное
время испугает и непугливого человека, запоздавшего в лесу.
Зарость или порость, то есть молодой лес приятен на взгляд, особенно издали. Зелень его листьев свежа и весела, но в нем мало
тени, он тонок и так бывает част, что сквозь него не пройдешь. Со
временем большая часть дерев посохнет от тесноты, и только сильнейшие овладеют всею питательностью почвы и тогда начнут расти не только в вышину, но и в толщину.
Все, что я писал о избиении сих последних во
время вывода детей, совершается и над травниками; от большей глупости (так нецеремонно и жестко выражаются охотники) или горячности к детям они еще смелее и ближе, с беспрестанным, часто прерывающимся, коротким, звенящим криком или писком, похожим на слоги
тень,
тень, подлетают к охотнику и погибают все без исключения, потому что во
время своего летания около собаки или стрелка часто останавливаются неподвижно в воздухе, вытянув ноги и трясясь на одном месте.
Эвелина, выросшая и сложившаяся как-то совершенно незаметно, глядела на эту заколдованную тишь своими ясными глазами, в которых можно было по
временам подметить что-то вроде недоумения, вопроса о будущем, но никогда не было и
тени нетерпения.
Сад, впрочем, был хотя довольно велик, но не красив: кое-где ягодные кусты смородины, крыжовника и барбариса, десятка два-три тощих яблонь, круглые цветники с ноготками, шафранами и астрами, и ни одного большого дерева, никакой
тени; но и этот сад доставлял нам удовольствие, особенно моей сестрице, которая не знала ни гор, ни полей, ни лесов; я же изъездил, как говорили, более пятисот верст: несмотря на мое болезненное состояние, величие красот божьего мира незаметно ложилось на детскую душу и жило без моего ведома в моем воображении; я не мог удовольствоваться нашим бедным городским садом и беспрестанно рассказывал моей сестре, как человек бывалый, о разных чудесах, мною виденных; она слушала с любопытством, устремив на меня полные напряженного внимания свои прекрасные глазки, в которых в то же
время ясно выражалось: «Братец, я ничего не понимаю».
Там можно было удить и крупную и мелкую рыбу: в стари́це, тихой и довольно глубокой, брала крупная, а с другой стороны, где Бугуруслан бежал мелко и по чистому дну с песочком и камешками, отлично клевали пескари; да и сидеть под
тенью берез и лип, даже без удочки, на покатом зеленом берегу, было так весело, что я и теперь неравнодушно вспоминаю об этом
времени.
Ей казалось, что после такой долгой разлуки ему бы лучше было заняться любовью, чем чтением романа. «Он любил, вероятно, в это
время какую-нибудь другую женщину!» — объясняла она себе, и на лицо ее опять набежала
тень печали.
В сумерки, когда надвигающиеся со всех сторон
тени ночи уже препятствуют ясно различать предметы, генерал не утерпит и выйдет на крутой берег реки. Долгое
время стоит он недвижно, уставясь глазами в противоположную сторону.
Если бы вам сказали: ваша
тень видит вас, все
время видит. Понимаете? И вот вдруг — у вас странное ощущение: руки — посторонние, мешают, и я ловлю себя на том, что нелепо, не в такт шагам, размахиваю руками. Или вдруг — непременно оглянуться, а оглянуться нельзя, ни за что, шея — закована. И я бегу, бегу все быстрее и спиною чувствую: быстрее за мною
тень, и от нее — никуда, никуда…
Серый человек пересек рельсы и вошел в
тень. Теперь стало совсем ясно видно, что это солдат. Он медленно и неуклюже взбирался наверх, скрывшись на некоторое
время из поля зрения Ромашова. Но прошло две-три минуты, и снизу начала медленно подыматься круглая стриженая голова без шапки.
Ромашов долго кружил в этот вечер по городу, держась все
время теневых сторон, но почти не сознавая, по каким улицам он идет. Раз он остановился против дома Николаевых, который ярко белел в лунном свете, холодно, глянцевито и странно сияя своей зеленой металлической крышей. Улица была мертвенно тиха, безлюдна и казалась незнакомой. Прямые четкие
тени от домов и заборов резко делили мостовую пополам — одна половина была совсем черная, а другая масляно блестела гладким, круглым булыжником.
В это же самое
время с заднего двора квартиры молодого смотрителя промелькнула чья-то
тень, спустилась к реке и начала пробираться, прячась за установленные по всему берегу березовые поленницы.
Александр молча поклонился и, как
тень, прошел дальше, к матери. Он шел тихо, без прежней уверенности, с поникшей головой. Наденька села и продолжала играть, озираясь по
временам беспокойно назад.
Прогулка Санина с Марьей Николаевной, беседа Санина с Марьей Николаевной продолжалась час с лишком. И ни разу они не останавливались — все шли да шли по бесконечным аллеям парка, то поднимаясь в гору и на ходу любуясь видом, то спускаясь в долину и укрываясь в непроницаемую
тень — и все рука с рукой.
Временами Санину даже досадно становилось: он с Джеммой, с своей милой Джеммой никогда так долго не гулял… а тут эта барыня завладела им — и баста!
В то
время фамилия «М.М. Чемоданов», после его карикатуры в журнале Пушкарева «Свет и
тени», за которую слетел цензор Никотин, была страшной, и он стал подписываться «Лилин», чтобы скрыть от цензуры свое имя.
Любопытно, что одним из первых во
время наступившей реакции пострадал цензор Никотин, просматривавший журнал Н.А. Пушкарева «Свет и
тени».
В настоящее
время не слишком тучный прохожий уже может свободно отдохнуть под их
тенью, но, разумеется, не зимой.
Простим же грешной
тени Ивана Васильевича, но помянем добром тех, которые, завися от него, устояли в добре, ибо тяжело не упасть в такое
время, когда все понятия извращаются, когда низость называется добродетелью, предательство входит в закон, а самая честь и человеческое достоинство почитаются преступным нарушением долга!
Жихарев беспокойно ходит вокруг стола, всех угощая, его лысый череп склоняется то к тому, то к другому, тонкие пальцы все
время играют. Он похудел, хищный нос его стал острее; когда он стоит боком к огню, на щеку его ложится черная
тень носа.
Поэтому он быстро, повернулся и пошел к парку. Если бы кто смотрел на него в это
время с площади, то мог бы видеть, как белая одежда то теряется в
тени деревьев, то мелькает опять на месячном свете.
В то же
время откуда-то из
тени человеческий голос сказал что-то по-английски резко и сердито. Матвею этот окрик показался хуже ворчания лесного зверя. Он вздрогнул и пугливо пошел опять к опушке. Тут он остановился и погрозил кулаком. Кому? Неизвестно, но человек без языка чувствовал, что и в нем просыпается что-то волчье…