Неточные совпадения
И началась тут промеж глуповцев радость и бодренье великое.
Все чувствовали, что
тяжесть спала с сердец и что отныне ничего другого не остается, как благоденствовать. С бригадиром во главе двинулись граждане навстречу пожару, в несколько часов сломали целую улицу домов и окопали пожарище со стороны города глубокою канавой. На другой день пожар уничтожился сам собою вследствие недостатка питания.
Прислуга, стены, вещи в этом доме —
всё вызывало в ней отвращение и злобу и давило ее какою-то
тяжестью.
Вронский теперь забыл
всё, что он думал дорогой о
тяжести и трудности своего положения.
Он слушал ее, невольно склоняясь
всем станом, как бы желая этим смягчить для нее
тяжесть ее положения. Но как только она сказала это, он вдруг выпрямился, и лицо его приняло гордое и строгое выражение.
Он молился о
всех благодетелях своих (так он называл тех, которые принимали его), в том числе о матушке, о нас, молился о себе, просил, чтобы бог простил ему его тяжкие грехи, твердил: «Боже, прости врагам моим!» — кряхтя поднимался и, повторяя еще и еще те же слова, припадал к земле и опять поднимался, несмотря на
тяжесть вериг, которые издавали сухой резкий звук, ударяясь о землю.
— Благодарю! — Грэй сильно сжал руку боцмана, но тот, сделав невероятное усилие, ответил таким пожатием, что капитан уступил. После этого подошли
все, сменяя друг друга застенчивой теплотой взгляда и бормоча поздравления. Никто не крикнул, не зашумел — нечто не совсем простое чувствовали матросы в отрывистых словах капитана. Пантен облегченно вздохнул и повеселел — его душевная
тяжесть растаяла. Один корабельный плотник остался чем-то недоволен: вяло подержав руку Грэя, он мрачно спросил...
Одни требовали расчета или прибавки, другие уходили, забравши задаток; лошади заболевали; сбруя горела как на огне; работы исполнялись небрежно; выписанная из Москвы молотильная машина оказалась негодною по своей
тяжести; другую с первого разу испортили; половина скотного двора сгорела, оттого что слепая старуха из дворовых в ветреную погоду пошла с головешкой окуривать свою корову… правда, по уверению той же старухи,
вся беда произошла оттого, что барину вздумалось заводить какие-то небывалые сыры и молочные скопы.
Она стала для него чем-то вроде ящика письменного стола, — ящика, в который прячут интимные вещи; стала ямой, куда он выбрасывал сор своей души. Ему казалось, что, высыпая на эту женщину слова, которыми он с детства оброс, как плесенью, он постепенно освобождается от их липкой
тяжести, освобождает в себе волевого, действенного человека. Беседы с Никоновой награждали его чувством почти физического облегчения, и он
все чаще вспоминал Дьякона...
Улицу перегораживала черная куча людей; за углом в переулке тоже работали, катили по мостовой что-то тяжелое. Окна
всех домов закрыты ставнями и окна дома Варвары — тоже, но оба полотнища ворот — настежь. Всхрапывала пила, мягкие
тяжести шлепались на землю. Голоса людей звучали не очень громко, но весело, — веселость эта казалась неуместной и фальшивой. Неугомонно и самодовольно звенел тенористый голосок...
Самгин шел тихо, как бы опасаясь расплескать на ходу
все то, чем он был наполнен. Большую часть сказанного Кутузовым Клим и читал и слышал из разных уст десятки раз, но в устах Кутузова эти мысли принимали как бы густоту и
тяжесть первоисточника. Самгин видел пред собой Кутузова в тесном окружении раздраженных, враждебных ему людей вызывающе спокойным, уверенным в своей силе, — как всегда, это будило и зависть и симпатию.
С этого дня время, перегруженное невероятными событиями, приобрело для Самгина скорость, которая напомнила ему гимназические уроки физики:
все, и мелкое и крупное, мчалось одинаково быстро, как падали разновесные
тяжести в пространстве, из которого выкачан воздух.
— Считаю себя недостаточно подготовленным для этого, — ответил Самгин, незаметно всматриваясь в распустившееся, оплывшее лицо жандарма. Как в ночь обыска, лицо было усталое, глаза смотрели мимо Самгина, да и
весь полковник как-то обмяк, точно придавлен был
тяжестью парадного мундира.
Дождь сыпался
все гуще, пространство сокращалось, люди шумели скупее, им вторило плачевное хлюпанье воды в трубах водостоков, и
весь шум одолевал бойкий торопливый рассказ человека с креслом на голове; половина лица его, приплюснутая
тяжестью, была невидима, виден был только нос и подбородок, на котором вздрагивала черная, курчавая бороденка.
Толпа вздыхала, ворчала, напоминая тот горячий шумок, который слышал Самгин в селе, когда там поднимали колокол, здесь люди,
всей силою своей, тоже как будто пытались поднять невидимую во тьме
тяжесть и, покачиваясь, терлись друг о друга.
Ему грустно и больно стало за свою неразвитость, остановку в росте нравственных сил, за
тяжесть, мешающую
всему; и зависть грызла его, что другие так полно и широко живут, а у него как будто тяжелый камень брошен на узкой и жалкой тропе его существования.
«В неделю, скажет, набросать подробную инструкцию поверенному и отправить его в деревню, Обломовку заложить, прикупить земли, послать план построек, квартиру сдать, взять паспорт и ехать на полгода за границу, сбыть лишний жир, сбросить
тяжесть, освежить душу тем воздухом, о котором мечтал некогда с другом, пожить без халата, без Захара и Тарантьева, надевать самому чулки и снимать с себя сапоги, спать только ночью, ехать, куда
все едут, по железным дорогам, на пароходах, потом…
— Ах, нет, Бог с тобой! — оправдывался Обломов, приходя в себя. — Я не испугался, но удивился; не знаю, почему это поразило меня. Давно ли? Счастлива ли? скажи, ради Бога. Я чувствую, что ты снял с меня большую
тяжесть! Хотя ты уверял меня, что она простила, но знаешь… я не был покоен!
Все грызло меня что-то… Милый Андрей, как я благодарен тебе!
Вскоре из кухни торопливо пронес человек, нагибаясь от
тяжести, огромный самовар. Начали собираться к чаю: у кого лицо измято и глаза заплыли слезами; тот належал себе красное пятно на щеке и висках; третий говорит со сна не своим голосом.
Все это сопит, охает, зевает, почесывает голову и разминается, едва приходя в себя.
И Татьяна Марковна, и Райский — чувствовали
тяжесть положения и боялись этого суда — конечно, за Веру. Вера не боялась, да и не знала ничего. Не до того ей было. Ее поглощала своя внутренняя тревога, ее язва — и она
все силы свои устремила на ее утоление, и пока напрасно.
Она немного отдохнула, открыв
все Райскому и Тушину. Ей стало будто покойнее. Она сбросила часть
тяжести, как моряки в бурю бросают часть груза, чтоб облегчить корабль. Но самый тяжелый груз был на дне души, и ладья ее сидела в воде глубоко, черпала бортами и могла, при новом ожидаемом шквале, черпнуть и не встать больше.
Утром он чувствовал себя всегда бодрее и мужественнее для всякой борьбы: утро приносит с собою силу, целый запас надежд, мыслей и намерений на
весь день: человек упорнее налегает на труд, мужественнее несет
тяжесть жизни.
Нет, берег, видно, нездоров мне. Пройдусь по лесу, чувствую утомление,
тяжесть; вчера заснул в лесу, на разостланном брезенте, и схватил лихорадку. Отвык совсем от берега. На фрегате, в море лучше. Мне хорошо в моей маленькой каюте: я привык к своему уголку, где повернуться трудно; можно только лечь на постели, сесть на стул, а затем сделать шаг к двери — и
все тут. Привык видеть бизань-мачту, кучу снастей, а через борт море.
Все полупортики, люминаторы были наглухо закрыты, верхние паруса убраны, пушки закреплены задними талями, чтоб не давили
тяжестью своего борта.
Привалов напрасно искал глазами хотя одного живого места, где можно было бы отдохнуть от
всей этой колоссальной расписанной и раззолоченной бессмыслицы, которая разлагалась под давлением собственной
тяжести, — напрасные усилия.
Старая любовь, как брошенное в землю осенью зерно, долго покрытое слоем зимнего снега, опять проснулась в сердце Привалова… Он сравнил настоящее, каким жил, с теми фантазиями, которые вынашивал в груди каких-нибудь полгода назад. Как
все было и глупо и обидно в этом счастливом настоящем… Привалов в первый раз почувствовал нравственную пустоту и
тяжесть своего теперешнего счастья и сам испугался своих мыслей.
Обед был подан в номере, который заменял приемную и столовую. К обеду явились пани Марина и Давид. Привалов смутился за свой деревенский костюм и пожалел, что согласился остаться обедать. Ляховская отнеслась к гостю с той бессодержательной светской любезностью, которая ничего не говорит. Чтобы попасть в тон этой дамы, Привалову пришлось собрать
весь запас своих знаний большого света. Эти трогательные усилия по возможности разделял доктор, и они вдвоем едва тащили на себе
тяжесть светского ига.
Почему всякая беда
всей своей
тяжестью ложится прежде
всего на женщину?
Центр
тяжести Западной Европы, по
всей вероятности, передвинется еще более на Запад, в Америку, могущество которой очень возрастет после окончания войны.
От
тяжести он стал увязать в землю и опускаться
все ниже и ниже.
В свою очередь Чертопханов медленно выбрался из оврага, достиг опушки и поплелся по дороге домой. Он был недоволен собою;
тяжесть, которую он чувствовал в голове, в сердце, распространилась по
всем членам; он шел сердитый, темный, неудовлетворенный, голодный, словно кто обидел его, отнял у него добычу, пищу…
Я не знаю, что труднее — подъем или спуск. Правда, при подъеме в работе участвует дыхание, зато положение тела устойчивее. При спуске приходится
все время бороться с
тяжестью собственного тела. Каждый знает, как легко подыматься по осыпям вверх и как трудно по ним спускаться книзу.
После пурги степь казалась безжизненной и пустынной. Гуси, утки, чайки, крохали —
все куда-то исчезли. По буро-желтому фону большими пятнами белели болота, покрытые снегом. Идти было славно, мокрая земля подмерзла и выдерживала
тяжесть ноги человека. Скоро мы вышли на реку и через час были на биваке.
Кирила Петрович ходил взад и вперед по зале, громче обыкновенного насвистывая свою песню;
весь дом был в движении, слуги бегали, девки суетились, в сарае кучера закладывали карету, на дворе толпился народ. В уборной барышни перед зеркалом дама, окруженная служанками, убирала бледную, неподвижную Марью Кириловну, голова ее томно клонилась под
тяжестью бриллиантов, она слегка вздрагивала, когда неосторожная рука укалывала ее, но молчала, бессмысленно глядясь в зеркало.
Начало весны. Полночь. Красная горка, покрытая снегом. Направо кусты и редкий безлистый березник; налево сплошной частый лес больших сосен и елей с сучьями, повисшими от
тяжести снега; в глубине, под горой, река; полыньи и проруби обсажены ельником. За рекой Берендеев посад, столица царя Берендея; дворцы, дома, избы,
все деревянные, с причудливой раскрашенной резьбой; в окнах огни. Полная луна серебрит
всю открытую местность. Вдали кричат петухи.
«Господи, какая невыносимая тоска! Слабость ли это или мое законное право? Неужели мне считать жизнь оконченною, неужели
всю готовность труда,
всю необходимость обнаружения держать под спудом, пока потребности заглохнут, и тогда начать пустую жизнь? Можно было бы жить с единой целью внутреннего образования, но середь кабинетных занятий является та же ужасная тоска. Я должен обнаруживаться, — ну, пожалуй, по той же необходимости, по которой пищит сверчок… и еще годы надобно таскать эту
тяжесть!»
Предполагаемый дедушкин капитал составлял центр
тяжести, к которому тяготело
все потомство, не исключая и нас, внуков.
Все относились к старику как-то загадочно, потому что никто, повторяю, не знал достоверно размеров сокровища, которым он обладал. Поэтому наперсница Настасья и чиновник Клюквин служили предметом всевозможных ласкательств.
История эта состояла в следующем: мужик пахал поле и выпахал железный казанок (котел) с червонцами. Он тихонько принес деньги домой и зарыл в саду, не говоря никому ни слова. Но потом не утерпел и доверил тайну своей бабе, взяв с нее клятву, что она никому не расскажет. Баба, конечно, забожилась
всеми внутренностями, но вынести
тяжесть неразделенной тайны была не в силах. Поэтому она отправилась к попу и, когда тот разрешил ее от клятвы, выболтала
все на духу.
Минут через десять Заруцкий, с потемневшим лицом, поднялся с места. Казалось, что при этом на своих плечах он поднимает
тяжесть, давление которой чувствовалось
всем классом.
По
всей вероятности, пан Казимир уехал бы в Сибирь со своими широкими планами, если б его не выручила маленькая случайность. Еще после пожара, когда было уничтожено почти
все Заполье, Стабровский начал испытывать какое-то смутное недомоганье. Какая-то
тяжесть в голове, бродячая боль в конечностях, ревматизм в левой руке.
Все это перед рождеством разрешилось первым ударом паралича, даже не ударом, а ударцем, как вежливо выразился доктор Кацман.
Какое-то странное волнение охватило Галактиона, точно он боялся чего-то не довезти и потерять дорогой. А потом эта очищающая жажда высказаться, выложить
всю душу… Ему сделалось даже страшно при мысли, что отец мог вдруг умереть, и он остался бы навсегда с
тяжестью на душе.
Нужно принять
всю полноту жизни, не бежать трусливо от страданий мира, но принять эту
тяжесть мира для победы, для завоевания окончательного блаженства.
Он
все договаривается о том, чтобы взять на себя поменьше
тяжестей.
Вся исключительная
тяжесть не в самом труде, а в обстановке, в тупости и недобросовестности всяких мелких чинов, когда на каждом шагу приходится терпеть от наглости, несправедливости и произвола.
Богатые чай пьют, а бедняки работают, надзиратели у
всех на глазах обманывают свое начальство, неизбежные столкновения рудничной и тюремной администраций вносят в жизнь массу дрязг, сплетней и всяких мелких беспорядков, которые ложатся своею
тяжестью прежде
всего на людей подневольных, по пословице: паны дерутся — у хлопцев чубы болят.
По величине своей, особенно по
тяжести (старая жирная дрофа
весит до тридцати пяти фунтов), по вкусному мясу, когда она молода и сыта, по осторожности ее и трудности добыванья дрофа имеет бесспорное право на первенство между степною дичью.
Распространение двуствольных ружей, выгоду которых объяснять не нужно, изменило ширину и длину стволов, приведя и ту и другую почти в одинаковую, известную меру. Длинные стволы и толстые казны, при спайке двух стволин, очевидно неудобны по своей
тяжести и неловкости, и потому нынче употребляют стволинки короткие и умеренно тонкостенные; но при
всем этом даже самые легкие, нынешние, двуствольные ружья не так ловки и тяжеле прежних одноствольных ружей, назначенных собственно для стрельбы в болоте и в лесу.
Почти до темной ночи изволят они продолжать свой долгий ужин; но вот раздается громкое призывное гоготанье стариков; молодые, которые, жадно глотая сытный корм, разбрелись во
все стороны по хлебам, торопливо собираются в кучу, переваливаясь передами от
тяжести набитых не в меру зобов, перекликаются между собой, и
вся стая с зычным криком тяжело поднимается, летит тихо и низко, всегда по одному направлению, к тому озеру, или берегу реки, или верховью уединенного пруда, на котором она обыкновенно ночует.
Почувствовав во внутренности своей полноту и
тяжесть от множества в разное время оплодотворенных семян, сделавшихся крошечными желтками, из коих некоторые значительно увеличились, а крупнейшие даже облеклись влагою белка и обтянулись мягкою, но крепкою кожицей, — утка приготовляет себе гнездо в каком-нибудь скрытном месте и потом, послышав, что одно из яиц уже отвердело и приближается к выходу, утка всегда близ удобного к побегу места,
всего чаще на луже или озере, присядет на бережок, заложит голову под крыло и притворится спящею.
А
все те, кто бы мог свободе поборствовать,
все великие отчинники, и свободы не от их советов ожидать должно, но от самой
тяжести порабощения.
Подобно как в мрачную атмосферу, густым туманом отягченную, проникает полуденный солнца луч, летит от жизненной его жаркости сгущенная парами влага и, разделенная в составе своем, частию, улегчася, стремительно возносится в неизмеримое пространство эфира и частию, удержав в себе одну только
тяжесть земных частиц, падает низу стремительно, мрак, присутствовавший повсюду в небытии светозарного шара, исчезает
весь вдруг и, сложив поспешно непроницательной свой покров, улетает на крылех мгновенности, не оставляя по себе ниже знака своего присутствования, — тако при улыбке моей развеялся вид печали, на лицах
всего собрания поселившийся; радость проникла сердца
всех быстротечно, и не осталося косого вида неудовольствия нигде.