Неточные совпадения
Он чувствовал себя невиноватым за то, что не выучил урока; но как бы он ни старался, он решительно не мог этого сделать: покуда учитель толковал ему, он верил и как будто понимал, но, как только он оставался один, он решительно не мог
вспомнить и понять, что коротенькое и такое понятное слово «вдруг» есть обстоятельство
образа действия.
Он
вспомнил, как напрасно добивался он от нее источника ее развития, расспрашивая о ее воспитании, о том, кто мог иметь на нее влияние, откуда она почерпнула этот смелый и свободный
образ мысли, некоторые знания, уверенность в себе, самообладание. Не у француженки же в пансионе! Кто был ее руководителем, собеседником, когда кругом никого нет?
— Скажите, как могли вы согласиться прийти сюда? — спросил он вдруг, как бы
вспомнив о главном. — Мое приглашение и мое все письмо — нелепость… Постойте, я еще могу угадать, каким
образом вышло, что вы согласились прийти, но — зачем вы пришли — вот вопрос? Неужто вы из одного только страху пришли?
— Знаю, — безучастно произнес Алеша, и вдруг мелькнул у него в уме
образ брата Дмитрия, но только мелькнул, и хоть напомнил что-то, какое-то дело спешное, которого уже нельзя более ни на минуту откладывать, какой-то долг, обязанность страшную, но и это воспоминание не произвело никакого на него впечатления, не достигло сердца его, в тот же миг вылетело из памяти и забылось. Но долго потом
вспоминал об этом Алеша.
Тут прибавлю еще раз от себя лично: мне почти противно
вспоминать об этом суетном и соблазнительном событии, в сущности же самом пустом и естественном, и я, конечно, выпустил бы его в рассказе моем вовсе без упоминовения, если бы не повлияло оно сильнейшим и известным
образом на душу и сердце главного, хотя и будущего героя рассказа моего, Алеши, составив в душе его как бы перелом и переворот, потрясший, но и укрепивший его разум уже окончательно, на всю жизнь и к известной цели.
Вспоминая тех, разве можно быть счастливым в полноте, как прежде, с новыми, как бы новые ни были ему милы?» Но можно, можно: старое горе великою тайной жизни человеческой переходит постепенно в тихую умиленную радость; вместо юной кипучей крови наступает кроткая ясная старость: благословляю восход солнца ежедневный, и сердце мое по-прежнему поет ему, но уже более люблю закат его, длинные косые лучи его, а с ними тихие, кроткие, умиленные воспоминания, милые
образы изо всей долгой и благословенной жизни — а надо всем-то правда Божия, умиляющая, примиряющая, всепрощающая!
Вдруг где-то далеко послышался крик, затем раздались 4 выстрела, опять крик и еще 1 выстрел. Я хотел бежать было туда, но
вспомнил, что таким
образом мы потеряем друг друга.
И вот теперь в вечерний час
Заря блестит стезею длинной,
Я
вспоминаю, как у нас
Давно обычай был старинный,
Пред воскресеньем каждый раз
Ходил к нам поп седой и чинный
И перед
образом святым
Молился с причетом своим.
Два дни и две ночи спал Петро без просыпу. Очнувшись на третий день, долго осматривал он углы своей хаты; но напрасно старался что-нибудь припомнить: память его была как карман старого скряги, из которого полушки не выманишь. Потянувшись немного, услышал он, что в ногах брякнуло. Смотрит: два мешка с золотом. Тут только, будто сквозь сон,
вспомнил он, что искал какого-то клада, что было ему одному страшно в лесу… Но за какую цену, как достался он, этого никаким
образом не мог понять.
Мне привиделся страшный сон, подробности которого я не мог
вспомнить совсем ясно, но в каком-то спутанном клубке смутных
образов я все-таки видел Славка, слышал какие-то его просьбы, мольбы и слезы…
Я
вспоминаю яркий
образ разрыва и раскола в русской жизни.
Я часто
вспоминаю слова ваши, что не трудно жить, когда хорошо, а надобно быть довольным, когда плохо. Благодаря бога я во всех положениях довольно спокоен и очень здоров — что бог даст вперед при новом нашем
образе жизни в Читинской, что до сих пор от нас под большим секретом, — и потому я заключаю, что должно быть одно из двух: или очень хорошо, или очень дурно.
Пушкин заставил меня рассказать ему про всех наших первокурсных Лицея, потребовал объяснения, каким
образом из артиллеристов я преобразовался в Судьи. Это было ему по сердцу, он гордился мною и за меня! Вот его строфы из «Годовщины 19 октября» 1825 года, где он
вспоминает, сидя один, наше свидание и мое судейство...
Я помолился перед
образом, посмотрел на дедушкину кровать, на которой спал рыжий Васька,
вспомнил все прошедшее и грустно вышел из комнаты.
Вспомнив, что еще не молилась, она встала перед
образами и, постояв несколько секунд, снова села — в сердце было пусто.
Я отчетливо помню каждое ее движение. Я помню, как она взяла со стола мой стеклянный треугольник и все время, пока я говорил, прижимала его острым ребром к щеке — на щеке выступал белый рубец, потом наливался розовым, исчезал. И удивительно: я не могу
вспомнить ее слов — особенно вначале, — и только какие-то отдельные
образы, цвета.
Однажды, промучившись таким
образом целый день, он только к вечеру
вспомнил, что в полдень, переходя на станции через рельсы, он был оглушен неожиданным свистком паровоза, испугался и, этого не заметив, пришел в дурное настроение; но —
вспомнил, и ему сразу стало легко и даже весело.
Я невольным
образом вспомнил возвращение от Размахнина.
Углубился в историю,
вспоминал про Ермака, подарившего России Сибирь, про новгородскую вольницу, отыскавшую Вятку, Соликамск, Чердынь, Пермь; про Ченслера, указавшего путь к устьям Северной Двины, воскликнул: эк вас угораздило! и до такой степени оставил это восклицание без последствий, что даже и теперь не могу обстоятельно объяснить, каким
образом и зачем оно у меня сложилось.
Еще одно его смущало, его сердило: он с любовью, с умилением, с благодарным восторгом думал о Джемме, о жизни с нею вдвоем, о счастии, которое его ожидало в будущем, — и между тем эта странная женщина, эта госпожа Полозова неотступно носилась… нет! не носилась — торчала… так именно, с особым злорадством выразился Санин — торчала перед его глазами, — и не мог он отделаться от ее
образа, не мог не слышать ее голоса, не
вспоминать ее речей, не мог не ощущать даже того особенного запаха, тонкого, свежего и пронзительного, как запах желтых лилий, которым веяло от ее одежд.
Но, дойдя до той минуты, когда он с таким унизительным молением обратился к г-же Полозовой, когда он отдался ей под ноги, когда началось его рабство, — он отвернулся от вызванных им
образов, он не захотел более
вспоминать.
Холерина перешла, таким
образом, в другой припадок, истерического самоосуждения. Я уже упоминал об этих припадках, говоря о письмах его к Варваре Петровне. Он
вспомнил вдруг о Lise, о вчерашней встрече утром: «Это было так ужасно и — тут, наверно, было несчастье, а я не спросил, не узнал! Я думал только о себе! О, что с нею, не знаете ли вы, что с нею?» — умолял он Софью Матвеевну.
Музою же овладела главным
образом мысль, что в отношении матери своей она всегда была дурной дочерью, так что иногда по целым месяцам, особенно после выхода замуж, не
вспоминала даже о ней.
Но на меня этот голос подействовал потрясающим
образом. Я уже не
вспоминал больше, я
вспомнил. Да, это — он! твердил я себе, он, тот самый, во фраке с умершего титулярного советника! Чтобы проверить мои чувства, я взглянул на Глумова и без труда убедился, что он взволнован не меньше моего.
— Может быть, мы поступили несколько легкомысленно, решившись вступить на стезю квартальной благонамеренности, — говорил Глумов, — но вернуться назад, не сделавши еще и половины пути, по-моему, не расчет. До сих пор мы только одно выполнили: восприняли звериный
образ, но это далеко не исчерпывает всего содержания задачи. Теперь наступает главное и самое интересное: применение звериного
образа к звериным поступкам.
Вспомни программу, которую мы сами для себя начертали, — и смирись.
Казалось, она хотела что-то
вспомнить, хоть, например, то, каким
образом она очутилась здесь, в этих стенах, и — не могла.
Но если уж спрошено раз: «Для чего?», и так как уж пришлось к слову, то не могу не
вспомнить теперь и еще об одном недоумении, столько лет торчавшем передо мной в виде самого загадочного факта, на который я тоже никаким
образом не мог подыскать ответа.
Из умов городской интеллигенции Савелий самым успешным
образом был вытеснен стихотворением Термосесова. Последний пассаж сего последнего и скандальное положение, в котором благодаря ему очутилась бойкая почтмейстерша и ее дочери, совсем убрали с местной сцены старого протопопа; все были довольны и все помирали со смеху. О Термосесове говорили как «об острой бестии»; о протопопе изредка
вспоминали как о «скучном маньяке».
От этих приготовлений у Матвея что-то вдруг прилило к сердцу. Он
вспомнил, что сегодня пятница и что таким
образом на его родине евреи приготовляются всегда встречать субботу.
Оставшись один, я
вспомнил о моей встрече давеча с Настенькой и был рад, что не рассказал о ней дяде: я бы расстроил его еще более. Предвидел я большую грозу и не мог понять, каким
образом дядя устроит свои дела и сделает предложение Настеньке. Повторяю: несмотря на всю веру в его благородство, я поневоле сомневался в успехе.
— Jamais, au grand jamais! même dans ses plus beaux jours, elle n’a еtе fêtеe de la sorte! [Никогда, положительно никогда, даже в самые ее счастливые времена, ее не приветствовали таким
образом! (фр.)] — говорила статская советница Глумова,
вспоминая об этом торжестве невинности.
Она пожала ему руку так дружески, так симпатично и скрылась за деревьями. Круциферский остался. Они долго говорили. Круциферский был больше счастлив, нежели вчера несчастлив. Он
вспоминал каждое слово ее, носился мечтами бог знает где, и один
образ переплетался со всеми. Везде она, она… Но мечтам его положил предел казачок Алексея Абрамовича, пришедший звать его к нему. Утром в такое время его ни разу не требовал Негров.
— Не на радость!.. Нет, Юрий Дмитрич, я не хочу гневить бога: с тобой и горе мне будет радостью. Ты не знаешь и не узнал бы никогда, если б не был моим супругом, что я давным-давно люблю тебя. Во сне и наяву, никогда и нигде я не расставалась с тобою… ты был всегда моим суженым. Когда злодейка кручина томила мое сердце, я
вспоминала о тебе, и твой
образ, как ангел-утешитель, проливал отраду в мою душу. Теперь ты мой, и если ты также меня любишь…
Литвинов попытался изгнать из головы
образ Ирины; но это ему не удалось. Он именно потому и не
вспоминал о своей невесте; он чувствовал: сегодня тот
образ своего места не уступит. Он положил, не тревожась более, ждать разгадки всей этой"странной истории"; разгадка эта не могла замедлиться, и Литвинов нисколько не сомневался в том, что она будет самая безобидная и естественная. Так думал он, а между тем не один
образ Ирины не покидал его — все слова ее поочередно приходили ему на память.
«Только затем он вам и нужен, чтобы было у кого прощенья просить», — зло подумал Илья и
вспомнил: Олимпиада молилась долго и молча. Она вставала пред
образами на колени, опускала голову и так стояла неподвижно, точно окаменевшая… Лицо у неё в эти минуты было убитое, строгое.
Образ женщины стоял пред его глазами, он
вспоминал её бешеные ласки, её умные разговоры, шутки, и всё глубже в грудь ему впивалось острое чувство сожаления.
Он часто
вспоминал Пелагею, и сначала ему было тоскливо, когда
образ ее вспыхивал в его воображении…
— Да я всегда такая-с! — отвечала горничная, втягивая в себя с храпом воздух: ей главным
образом смешно было
вспомнить, что именно болит у ее госпожи.
При этих словах я вдруг
вспомнил о своем миллионе и невольным
образом начал рассчитывать, сколько должно сойти с меня налогу, если восторжествует система просто подоходная, и сколько — ежели восторжествует система подоходно-поразрядная.
Благодаря собственному ружью я теперь уже мог самостоятельно ходить на охоту, а это представлялось таким удовольствием, равного которому нет. К этому времени у меня был уже большой друг, Костя, сын заводского служащего, у которого было тоже свое собственное ружье. Теперь мы делали уже настоящие походы в горы втроем, главным
образом, на Осиновую гору, где у Николая Матвеича был устроен собственный балаган. Это было счастливое время, о котором я и сейчас
вспоминаю с большим удовольствием.
Затем она тушит лампу, садится около стола и начинает говорить. Я не пророк, но заранее знаю, о чем будет речь. Каждое утро одно и то же. Обыкновенно после тревожных расспросов о моем здоровье она вдруг
вспоминает о нашем сыне офицере, служащем в Варшаве. После двадцатого числа каждого месяца мы высылаем ему по пятьдесят рублей — это главным
образом и служит темою для нашего разговора.
Имея эту картину пред глазами, вы без труда могли бы разобрать каждую часть ее; но целое произвело бы на вас впечатление смутное, неизъяснимое; и после,
вспоминая, вы не сумели бы ясно представить себе ни одного из тех
образов, которые поразили ваше воображение, подали вам какую-нибудь новую мысль и, оставив ее, сами потонули в тумане.
— И потом он видел его лежащего на жесткой постели в доме бедного соседа… казалось, слышал его тяжелое дыхание и слова: отомсти, сын мой, извергу… чтоб никто из его семьи не порадовался краденым куском… и
вспомнил Вадим его похороны: необитый гроб, поставленный на телеге, качался при каждом толчке; он с
образом шел вперед… дьячок и священник сзади; они пели дрожащим голосом… и прохожие снимали шляпы… вот стали опускать в могилу, канат заскрыпел, пыль взвилась…
Всегда он с думою унылой
В ее блистающих очах
Встречает
образ вечно милый.
В ее приветливых речах
Знакомые он слышит звуки…
И к призраку стремятся руки;
Он
вспомнил всё — ее зовет…
Но вдруг очнулся. Ах! несчастный,
В какой он бездне здесь ужасной;
Уж жизнь его не расцветет.
Он гаснет, гаснет, увядает,
Как цвет прекрасный на заре;
Как пламень юный, потухает
На освященном алтаре!!!
Так он, например,
вспомнил между прочим и обо мне и, описывая какой-то сторонний случай, вставил кстати, что «в это де время я познакомился с литератором Лесковым, который своим
образом мыслей имел вредное влияние на мои понятия», и далее опять о постороннем.
Бенни во все время тихо и мирно сотрудничал в «Северной пчеле» и,
вспоминая порою о своих попытках произвести в России вдруг общую революцию с Ничипоренком, искреннейшим
образом над собою смеялся, негодуя на тех русских социалистов, которых нашел, но неуклонно стремясь отыскать других, которые, по его великой вере, непременно должны где-то в России таиться…
Образ Сусанны возник передо мной; я опять увидал то замороженное окно в моей комнате; я
вспомнил тот вечер, и порывы снежной вьюги, и те слова, те рыданья…
О дяде Петре Неофитовиче я уже говорил, но необходимо
вспомнить и дядю Ивана Неофитовича, личность которого могла бы в руках искусного психолога явиться драгоценным
образом.
Бог знает почему я не уходил. Мне самому становилось все тошнее и тоскливее.
Образы всего прошедшего дня как-то сами собой, без моей воли, беспорядочно стали проходить в моей памяти. Я вдруг
вспомнил одну сцену, которую видел утром на улице, когда озабоченно трусил в должность.
Мелькал предо мною и
образ Полины; я помнил и сознавал, что иду к ней, сейчас с нею сойдусь и буду ей рассказывать, покажу… но я уже едва
вспомнил о том, что она мне давеча говорила, и зачем я пошел, и все те недавние ощущения, бывшие всего полтора часа назад, казались мне уж теперь чем-то давно прошедшим, исправленным, устаревшим, — о чем мы уже не будем более поминать, потому что теперь начнется все сызнова.