Он видел, что какие-то разношерстные люди строят баррикады, которые, очевидно, никому не мешают, потому что никто не пытается разрушать их, видел, что обыватель освоился с баррикадами, уже привык ловко обходить их; он знал, что рабочие Москвы вооружаются, слышал, что были случаи столкновений рабочих и солдат, но он не верил в это и солдат на улице не встречал, так же как не
встречал полицейских.
Неточные совпадения
— Да, они действительно охотнее провожают, нежели
встречают: ведь это
полицейские, шпионы.
Его арестовали дома, поставили у дверей спальной с внутренней стороны
полицейского солдата и братом милосердия посадили у постели больного квартального надзирателя; так что, приходя в себя после бреда, он
встречал слушающий взгляд одного или испитую рожу другого.
[В те самые дни, когда Пущин «от самого Нижнего» имел «все отрадные
встречи», нижегородскому губернатору А. Н. Муравьеву было из Петербурга предписано установить за возвращенным из Сибири декабристом
полицейский надзор.
В передней, из которой шла парадная лестница, он не увидел ни жандарма, ни
полицейского солдата, а его
встретил благообразный швейцар; лестница вся уставлена была цветами.
Полицейские шли угрюмо, быстро, стараясь ничего не видеть и будто не слыша восклицаний, которыми провожали их.
Встречу им трое рабочих несли большую полосу железа и, направляя ее на них, кричали...
Решил рискануть и пошел разыскивать самого квартального. Довольно быстро я узнал, что он на вокзале, пошел туда и
встретил по дороге упитанного
полицейского типа.
Ни одной живой души не
встретил, у ворот не оказалось сторожа, на улицах ни
полицейского, ни извозчика.
Думаю, — рискнем. Пошел разыскивать самого квартального. Оказывается, он был на вокзале. Иду туда и
встречаю по дороге упитанного
полицейского типа.
Побывав у мещанина и возвращаясь к себе домой, он
встретил около почты знакомого
полицейского надзирателя, который поздоровался и прошел с ним по улице несколько шагов, и почему-то это показалось ему подозрительным, дома целый день у него не выходили из головы арестанты и солдаты с ружьями, и непонятная душевная тревога мешала ему читать и сосредоточиться.
Иван Дмитрич вздрагивал при всяком звонке и стуке в ворота, томился, когда
встречал у хозяйки нового человека; при
встрече с
полицейскими и жандармами улыбался и насвистывал, чтобы казаться равнодушным.
Делу
полицейской расправы в городе эта неформенность не мешала, но вопрос становился совершенно иным, когда пришла весть о приезде «надменной фигуры». Александр Афанасьевич в качестве градоначальника должен был
встретить губернатора, принять и рапортовать ему о благосостоянии Солигалича, а также отвечать на все вопросы, какие Ланской ему предложит, и репрезентовать ему все достопримечательности города, начиная от собора до тюрьмы, пустырей, оврагов, с которыми никто не знал, что делать.
«Позвольте спросить, — сказал я приставя ко лбу руку, — вы г. Б., коего прекрасные статьи имел я счастие читать в Соревнователе Просвещения?» — Никак нет-с, — отвечал он мне, — я не сочинитель, а стряпчий; но ** мне очень знаком; четверть часа тому я
встретил его у
Полицейского мосту.
Всюду
встретишь жестокую сцену, —
Полицейский, не в меру сердит,
Тесаком, как в гранитную стену,
В спину бедного Ваньки стучит.
— Когда вы, миленький,
встретите на улице попа, или
полицейского, или офицера, так вы плюньте или выругайтесь про себя, — говорит Лидинька самым серьезным менторским тоном.
Между его противниками, сделавшими скандал 8-го марта, поднялось новое брожение. Многие из них спешили запастись медными и
полицейскими свистками да мочеными яблоками, чтобы
встретить ими открытие чтений. К профессору посыпались пасквильные, безымянные письма и угрозы; даже некто выкинул гнусный фарс, грозя ему смертью за противодействие общему делу.
В то время, когда на юбилее московского актера упроченное тостом явилось общественное мнение, начавшее карать всех преступников; когда грозные комиссии из Петербурга поскакали на юг ловить, обличать и казнить комиссариатских злодеев; когда во всех городах задавали с речами обеды севастопольским героям и им же, с оторванными руками и ногами, подавали трынки,
встречая их на мостах и дорогах; в то время, когда ораторские таланты так быстро развились в народе, что один целовальник везде и при всяком случае писал и печатал и наизусть сказывал на обедах речи, столь сильные, что блюстители порядка должны были вообще принять укротительные меры против красноречия целовальника; когда в самом аглицком клубе отвели особую комнату для обсуждения общественных дел; когда появились журналы под самыми разнообразными знаменами, — журналы, развивающие европейские начала на европейской почве, но с русским миросозерцанием, и журналы, исключительно на русской почве, развивающие русские начала, однако с европейским миросозерцанием; когда появилось вдруг столько журналов, что, казалось, все названия были исчерпаны: и «Вестник», и «Слово», и «Беседа», и «Наблюдатель», и «Звезда», и «Орел» и много других, и, несмотря на то, все являлись еще новые и новые названия; в то время, когда появились плеяды писателей, мыслителей, доказывавших, что наука бывает народна и не бывает народна и бывает ненародная и т. д., и плеяды писателей, художников, описывающих рощу и восход солнца, и грозу, и любовь русской девицы, и лень одного чиновника, и дурное поведение многих чиновников; в то время, когда со всех сторон появились вопросы (как называли в пятьдесят шестом году все те стечения обстоятельств, в которых никто не мог добиться толку), явились вопросы кадетских корпусов, университетов, цензуры, изустного судопроизводства, финансовый, банковый,
полицейский, эманципационный и много других; все старались отыскивать еще новые вопросы, все пытались разрешать их; писали, читали, говорили проекты, все хотели исправить, уничтожить, переменить, и все россияне, как один человек, находились в неописанном восторге.