Неточные совпадения
Не зная, когда ему можно будет выехать из Москвы. Сергей Иванович не телеграфировал брату, чтобы
высылать за ним. Левина не было дома, когда Катавасов и Сергей Иванович на тарантасике, взятом на станции, запыленные как арапы, в 12-м часу дня подъехали
к крыльцу Покровского дома. Кити, сидевшая на балконе с
отцом и сестрой, узнала деверя и сбежала вниз встретить его.
Между тем Николай Петрович тоже проснулся и отправился
к Аркадию, которого застал одетым.
Отец и сын
вышли на террасу, под навес маркизы; возле перил, на столе, между большими букетами сирени, уже кипел самовар. Явилась девочка, та самая, которая накануне первая встретила приезжих на крыльце, и тонким голосом проговорила...
— Вы думаете? — промолвила она. — Что ж? я не вижу препятствий… Я рада за Катю… и за Аркадия Николаича. Разумеется, я подожду ответа
отца. Я его самого
к нему пошлю. Но вот и
выходит, что я была права вчера, когда я говорила вам, что мы оба уже старые люди… Как это я ничего не видала? Это меня удивляет!
— Нет! — говорил он на следующий день Аркадию, — уеду отсюда завтра. Скучно; работать хочется, а здесь нельзя. Отправлюсь опять
к вам в деревню; я же там все свои препараты оставил. У вас, по крайней мере, запереться можно. А то здесь
отец мне твердит: «Мой кабинет
к твоим услугам — никто тебе мешать не будет»; а сам от меня ни на шаг. Да и совестно как-то от него запираться. Ну и мать тоже. Я слышу, как она вздыхает за стеной, а
выйдешь к ней — и сказать ей нечего.
Самгин постоял у двери на площадку, послушал речь на тему о разрушении фабрикой патриархального быта деревни, затем зловещее чье-то напоминание о тройке Гоголя и
вышел на площадку в холодный скрип и скрежет поезда. Далеко над снежным пустырем разгоралась неприятно оранжевая заря, и поезд заворачивал
к ней. Вагонные речи утомили его, засорили настроение, испортили что-то. У него сложилось такое впечатление, как будто поезд возвращает его далеко в прошлое,
к спорам
отца, Варавки и суровой Марьи Романовны.
В эту минуту вдруг показалась в дверях Катерина Николаевна. Она была одета как для выезда и, как и прежде это бывало, зашла
к отцу поцеловать его. Увидя меня, она остановилась, смутилась, быстро повернулась и
вышла.
Вышел же Алеша из дома
отца в состоянии духа разбитом и подавленном еще больше, чем давеча, когда входил
к отцу.
— Ну,
отцы вы наши, умолот-то не больно хорош. Да что, батюшка Аркадий Павлыч, позвольте вам доложить, дельцо какое
вышло. (Тут он приблизился, разводя руками,
к господину Пеночкину, нагнулся и прищурил один глаз.) Мертвое тело на нашей земле оказалось.
— Нет, как же, я знаю очень много. Вы были служанкою, — в последнее время у актрисы N.; когда она
вышла замуж, вы отошли от нее; чтоб уйти от
отца ее мужа, поступили в магазин N., из которого перешли
к нам; я знаю это со всеми подробностями.
Он решился
к нему ехать и даже
выйти в отставку, если болезненное состояние
отца потребует его присутствия. Товарищи, заметя его беспокойство, ушли. Владимир, оставшись один, написал просьбу об отпуске, — закурил трубку и погрузился в глубокие размышления.
В последний день масленицы все люди, по старинному обычаю, приходили вечером просить прощения
к барину; в этих торжественных случаях мой
отец выходил в залу, сопровождаемый камердинером. Тут он делал вид, будто не всех узнает.
Никто, не исключая и детей, до звезды не ел: обедать подавали не ранее пятого часа, но
отец обыкновенно и
к обеду не
выходил, а ограничивался двумя чашками чая, которые выпивал после всенощной на сон грядущий.
В нашей местности исстари так повелось, что
выйдет молодой человек из кадетского корпуса, прослужит годик-другой и приедет в деревню на хлеба
к отцу с матерью.
Проходит еще три дня; сестрица продолжает «блажить», но так как матушка решилась молчать, то в доме царствует относительная тишина. На четвертый день утром она едет проститься с дедушкой и с дядей и объясняет им причину своего внезапного отъезда. Родные одобряют ее. Возвратившись, она перед обедом заходит
к отцу и объявляет, что завтра с утра уезжает в Малиновец с дочерью, а за ним и за прочими
вышлет лошадей через неделю.
Там уже стоит старик
отец и ждет сестриц. Матушка на крыльцо не
выходит и встречает сестриц в раскрытых дверях лакейской. Этот обряд встречи установился с тех пор, как власть в доме от тетенек перешла безраздельно
к матушке.
Результат этих проказ сказался, прежде всего, в бесконечной ненависти, которую дети питали
к отцу, а по смерти его, опутанные устроенною им кутерьмою, перенесли друг на друга. Оба назывались Захарами Захарычами; оба одновременно
вышли в отставку в одном и том же поручичьем чине и носили один и тот же мундир; оба не могли определить границ своих владений, и перед обоими, в виде неразрешимой и соблазнительной загадки, стоял вопрос о двадцать третьем дворе.
Отца мы застали живым. Когда мы здоровались с ним, он не мог говорить и только смотрел глазами, в которых виднелись страдание и нежность. Мне хотелось чем-нибудь выразить ему, как глубоко я люблю его за всю его жизнь и как чувствую его горе. Поэтому, когда все
вышли, я подошел
к его постели, взял его руку и прильнул
к ней губами, глядя в его лицо. Губы его зашевелились, он что-то хотел сказать. Я наклонился
к нему и услышал два слова...
Однажды
к нашей квартире подъехала извозчичья парная коляска, из которой
вышел молодой офицер и спросил
отца. Он был в новеньком свежем синем мундире, на котором эффектно выделялись белые аксельбанты. Шпоры его звенели на каждом шагу приятным тихим звоном.
Встреча с
отцом вышла самая неудобная, и Галактион потом пожалел, что ничего не сделал для
отца. Он говорил со стариком не как сын, а как член банковского правления, и старик этого не хотел понять. Да и можно бы все устроить, если бы не Мышников, — у Галактиона с последним оставались попрежнему натянутые отношения. Для очищения совести Галактион отправился
к Стабровскому, чтобы переговорить с ним на дому. Как на грех, Стабровский куда-то уехал. Галактиона приняла Устенька.
Устенька Луковникова жила сейчас у
отца. Она простилась с гостеприимным домом Стабровских еще в прошлом году. Ей очень тяжело было расставаться с этою семьей, но
отец быстро старился и скучал без нее. Сцена прощания
вышла самая трогательная, а мисс Дудль убежала
к себе в комнату, заперлась на ключ и ни за что не хотела
выйти.
К тому же она знала, что,
выходя замуж, дает тем угол своей матери,
отцу, братьям.
Иван воспитывался не дома, а у богатой старой тетки, княжны Кубенской: она назначила его своим наследником (без этого
отец бы его не отпустил); одевала его, как куклу, нанимала ему всякого рода учителей, приставила
к нему гувернера, француза, бывшего аббата, ученика Жан-Жака Руссо, некоего m-r Courtin de Vaucelles, ловкого и тонкого проныру, самую, как она выражалась, fine fleur [Самый цвет (фр.).] эмиграции, — и кончила тем, что чуть не семидесяти лет
вышла замуж за этого финь-флёра: перевела на его имя все свое состояние и вскоре потом, разрумяненная, раздушенная амброй a la Richelieu, [На манер Ришелье (фр.).] окруженная арапчонками, тонконогими собачками и крикливыми попугаями, умерла на шелковом кривом диванчике времен Людовика XV, с эмалевой табакеркой работы Петито в руках, — и умерла, оставленная мужем: вкрадчивый господин Куртен предпочел удалиться в Париж с ее деньгами.
— Ведь скромница была, как жила у
отца, — рассказывала старуха, — а тут девка из ума вон. Присунулся этот машинист Семеныч, голь перекатная, а она
к нему… Стыд девичий позабыла, никого не боится, только и ждет проклятущего машиниста. Замуж, говорит,
выйду за него… Ох, согрешила я с этими девками!..
Осторожно, на цыпочках, чтобы не разбудить спавшего
отца, Нюрочка
вышла из своей засады и подошла
к двери.
В гостиной и диванной появились гости, и Прасковья Ивановна
вышла к ним вместе с
отцом моим и матерью.
Не дождавшись еще отставки,
отец и мать совершенно собрались
к переезду в Багрово. Вытребовали оттуда лошадей и отправили вперед большой обоз с разными вещами. Распростились со всеми в городе и, видя, что отставка все еще не приходит, решились ее не дожидаться. Губернатор дал
отцу отпуск, в продолжение которого должно было
выйти увольнение от службы; дяди остались жить в нашем доме: им поручили продать его.
Отец мой, не
выходя из кареты, ласково поздоровался со всеми и сказал, что вот он и приехал
к ним и привез свою хозяйку и детей.
Она
вышла на маленькую полянку, остановилась и сказала: «Здесь непременно должны быть грузди, так и пахнет груздями, — и вдруг закричала: — Ах, я наступила на них!» Мы с
отцом хотели подойти
к ней, но она не допустила нас близко, говоря, что это ее грузди, что она нашла их и что пусть мы ищем другой слой.
Отец ту же минуту
вышел, чтоб распорядиться
к немедленному отъезду.
Мне было досадно, что мать не
вышла к добрым крестьянам, и совестно, что
отец сказал неправду.
Отец ничего не брал, а мать и не
выходила к старикам.
Добрый мой
отец, обливаясь слезами, всех поднимал и обнимал, а своей матери, идущей
к нему навстречу, сам поклонился в ноги и потом, целуя ее руки, уверял, что никогда из ее воли не
выйдет и что все будет идти по-прежнему.
Мать ни за что не согласилась
выйти к собравшимся крестьянам и крестьянкам, сколько ни уговаривали ее
отец, бабушка и тетушка.
Павел наконец проснулся и,
выйдя из спальни своей растрепанный, но цветущий и здоровый, подошел
к отцу и, не глядя ему в лицо, поцеловал у него руку. Полковник почти сурово взглянул на сына.
Вакация Павла приближалась
к концу. У бедного полковника в это время так разболелись ноги, что он и из комнаты
выходить не мог. Старик, привыкший целый день быть на воздухе, по необходимости ограничивался тем, что сидел у своего любимого окошечка и посматривал на поля. Павел, по большей части, старался быть с
отцом и развеселял его своими разговорами и ласковостью. Однажды полковник, прищурив свои старческие глаза и посмотрев вдаль, произнес...
Отбыв второй срок в остроге, Прокофий, этот бойкий, самолюбивый щеголь-малый,
вышел оттуда совсем конченным человеком. Трезвый он сидел, ничего не делал и, сколько ни ругал его
отец, ел хлеб, не работал и, мало того, норовил стащить что-нибудь в кабак, чтобы выпить. Сидел, кашлял, харкал и плевал. Доктор,
к которому он ходил, послушал его грудь и покачал головой.
— Что станешь с ним, сударь, делать! Жил-жил, все радовался, а теперь вот ко гробу мне-ка уж время, смотри, какая у нас оказия
вышла! И чего еще я, сударь, боюсь: Аким-то Кузьмич человек ноне вольной, так Кузьма-то Акимыч, пожалуй, в купцы его выпишет, да и деньги-то мои все
к нему перетащит… А ну, как он в ту пору, получивши деньги-то,
отцу вдруг скажет:"Я, скажет, папынька, много вами доволен, а денежки, дескать, не ваши, а мои… прощайте, мол, папынька!"Поклонится ему, да и вон пошел!
В начале семидесятых годов Ольга Васильевна Ладогина, девятнадцати лет,
вышла из института и прямо переселилась в деревню
к отцу.
В одиннадцать часов он
выходил на прогулку. Помня завет
отца, он охранял свое здоровье от всяких случайностей. Он инстинктивно любил жизнь, хотя еще не знал ее. Поэтому он был в высшей степени аккуратен и умерен в гигиеническом смысле и считал часовую утреннюю прогулку одним из главных предохранительных условий в этом отношении. На прогулке он нередко встречался с
отцом (он даже искал этих встреч), которому тоже предписаны были ежедневные прогулки для предупреждения излишнего расположения
к дебелости.
И тут-то этакую гадость гложешь и вдруг вздумаешь: эх, а дома у нас теперь в деревне
к празднику уток, мол, и гусей щипят, свиней режут, щи с зашеиной варят жирные-прежирные, и
отец Илья, наш священник, добрый-предобрый старичок, теперь скоро пойдет он Христа славить, и с ним дьяки, попадьи и дьячихи идут, и с семинаристами, и все навеселе, а сам
отец Илья много пить не может: в господском доме ему дворецкий рюмочку поднесет; в конторе тоже управитель с нянькой
вышлет попотчует,
отец Илья и раскиснет и ползет
к нам на дворню, совсем чуть ножки волочит пьяненький: в первой с краю избе еще как-нибудь рюмочку прососет, а там уж более не может и все под ризой в бутылочку сливает.
— А если это
отца успокоит? Он скрывает, но его ужасно мучат наши отношения. Когда ты уезжал
к князю, он по целым часам сидел, задумавшись и ни слова не говоря… когда это с ним бывало?.. Наконец, пощади и меня, Жак!.. Теперь весь город называет меня развратной девчонкой, а тогда я буду по крайней мере невестой твоей. Худа ли, хороша ли, но замуж за тебя
выхожу.
Раздав все подарки, княжна вбежала по лестнице на террасу, подошла и
отцу и поцеловала его, вероятно, за то, что он дал ей случай сделать столько добра. Вслед за тем были выставлены на столы три ведра вина, несколько ушатов пива и принесено огромное количество пирогов. Подносить вино
вышел камердинер князя, во фраке и белом жилете. Облокотившись одною рукою на стол, он обратился
к ближайшей толпе...
«Но позвольте, — возражали им пожилые дамы и солидные мужчины, — madame Ченцова любила своего мужа, она для него пожертвовала
отцом, и оправдывать его странно, — что Ченцов человек беспутный, это всем известно!» — «Значит, известно было и madame Ченцовой, а если она все-таки
вышла за него, так и будь
к тому готова!» — замечали ядовито молодые дамы.
Князь покраснел и промолчал. Он вспомнил, что в Притыкине действительно что-то было, но никак не мог представить себе, чтоб из этого мог
выйти околоточный надзиратель. Княжна, случайно присутствовавшая при этой сцене, тоже покраснела ("однако ж maman была еще в это время жива!" — мелькнуло у нее в голове) и после того дня два дулась на
отца. Но потом не только простила, но даже стала относиться
к нему нежнее ("вот у меня папа-то какой!").
Была уже ночь, когда Малюта, после пытки Колычевых, родственников и друзей сведенного митрополита,
вышел наконец из тюрьмы. Густые тучи, как черные горы, нависли над Слободою и грозили непогодой. В доме Малюты все уже спали. Не спал один Максим. Он
вышел навстречу
к отцу.
К обеду, который, по обычаю, был подан сейчас, как пришли с похорон, были приглашены три священника (в том числе
отец благочинный) и дьякон. Дьячкам была устроена особая трапеза в прихожей. Арина Петровна и сироты
вышли в дорожном платье, но Иудушка и тут сделал вид, что не замечает. Подойдя
к закуске, Порфирий Владимирыч попросил
отца благочинного благословить яствие и питие, затем налил себе и духовным
отцам по рюмке водки, умилился и произнес...
Ахилла входил в дом
к отцу Захарию совсем не с тою физиономией и не с тою поступью, как
к отцу протопопу. Смущение, с которым дьякон
вышел от Туберозова, по мере приближения его
к дому
отца Захарии исчезало и на самом пороге заменилось уже крайним благодушием. Дьякон от нетерпения еще у порога начинал...
Ждать было некогда, и
отец Туберозов, взяв свою трость с надписью «жезл Ааронов расцвел»,
вышел из дому и направился
к собору.
— Я написал ему, что чалму я носил, но не для Шамиля, а для спасения души, что
к Шамилю я перейти не хочу и не могу, потому что через него убиты мои
отец, братья и родственники, но что и
к русским не могу
выйти, потому что меня обесчестили. В Хунзахе, когда я был связан, один негодяй на…л на меня. И я не могу
выйти к вам, пока человек этот не будет убит. А главное, боюсь обманщика Ахмет-Хана. Тогда генерал прислал мне это письмо, — сказал Хаджи-Мурат, подавая Лорис-Меликову другую пожелтевшую бумажку.
Когда всё было готово, начальник велел
выйти первому из тех 12 человек, на которых указал помещик, как на самых виноватых. Первый вышедший был
отец семейства, уважаемый в обществе сорокалетний человек, мужественно отстаивавший права общества и потому пользовавшийся уважением жителей. Его подвели
к скамье, обнажили его и велели ему ложиться.