Неточные совпадения
Чем дальше он ехал, тем веселее ему становилось, и хозяйственные планы один лучше другого представлялись ему: обсадить все
поля лозинами по полуденным линиям, так чтобы не залеживался снег под ними; перерезать
на шесть
полей навозных и три запасных с травосеянием, выстроить скотный двор
на дальнем конце
поля и
вырыть пруд, а для удобрения устроить переносные загороды для скота.
— Ну, иной раз и сам: правда, святая правда! Где бы помолчать, пожалуй, и пронесло бы, а тут зло возьмет, не вытерпишь, и пошло! Сама посуди: сядешь в угол, молчишь: «Зачем сидишь, как чурбан, без дела?» Возьмешь дело в руки: «Не трогай, не суйся, где не спрашивают!» Ляжешь: «Что все валяешься?» Возьмешь кусок в рот: «Только жрешь!» Заговоришь: «Молчи лучше!» Книжку возьмешь:
вырвут из рук да швырнут
на пол! Вот мое житье — как перед Господом Богом! Только и света что в палате да по добрым людям.
В то время дела такого рода считались между приказною челядью лакомым кусом. В Щучью-Заводь приехало целое временное отделение земского суда, под председательством самого исправника. Началось следствие. Улиту
вырыли из могилы, осмотрели рубцы
на теле и нашли, что наказание не выходило из ряду обыкновенных и что
поломов костей и увечий не оказалось.
Если
на полях, примыкавших волнующимся морем к последним лачугам предместья, появлялись вдруг колдовские «закруты», то никто не мог
вырвать их с большею безопасностью для себя и жнецов, как пан Тыбурций.
И она бросилась
на гейшу, пронзительно визжала и сжимала сухие кулачки. За нею и другие, — больше из ее кавалеров. Гейша отчаянно отбивалась. Началась дикая травля. Веер сломали,
вырвали, бросили
на пол, топтали. Толпа с гейшею в середине бешено металась по зале, сбивая с ног наблюдателей. Ни Рутиловы, ни старшины не могли пробиться к гейше. Гейша, юркая, сильная, визжала пронзительно, царапалась и кусалась. Маску она крепко придерживала то правою, то левою рукою.
Приехал доктор и
вырвал больной зуб. Боль утихла тотчас же, и генерал успокоился. Сделав свое дело и получив, что следует, за труд, доктор сел в свою бричку и поехал домой. За воротами в
поле он встретил Ивана Евсеича… Приказчик стоял
на краю дороги и, глядя сосредоточенно себе под ноги, о чем-то думал. Судя по морщинам, бороздившим его лоб, и по выражению глаз, думы его были напряженны, мучительны…
Но ему говорят, что пора служить… он спрашивает зачем! ему грозно отвечают, что 15-ти лет его отец был сержантом гвардии; что ему уже 16-ть, итак… итак… заложили бричку, посадили с ним дядьку, дали 20 рублей
на дорогу и большое письмо к какому-то правнучетному дядюшке… ударил бич, колокольчик зазвенел… прости воля, и рощи, и
поля, прости счастие, прости Анюта!.. садясь в бричку, Юрий встретил ее глаза неподвижные, полные слезами; она из-за дверей долго
на него смотрела… он не мог решиться подойти, поцеловать в последний раз ее бледные щечки, он как вихорь промчался мимо нее,
вырвал свою руку из холодных рук Анюты, которая мечтала хоть
на минуту остановить его… о! какой зверской холодности она приписала мой поступок, как смело она может теперь презирать меня! — думал он тогда…
О домашних животных нечего и говорить: скот крупный и мелкий прятался под навес; собака,
вырыв себе под амбаром яму, улеглась туда и, полузакрыв глаза, прерывисто дышала, высунув розовый язык чуть не
на пол-аршина; иногда она, очевидно от тоски, происходящей от смертельной жары, так зевала, что при этом даже раздавался тоненький визг; свиньи, маменька с тринадцатью детками, отправились
на берег и улеглись в черную жирную грязь, причем из грязи видны были только сопевшие и храпевшие свиные пятачки с двумя дырочками, продолговатые, облитые грязью спины да огромные повислые уши.
Нужно прийти,
вырвать его из этого темного, вонючего угла, пустить бегать в
поле, под горячее солнце,
на вольный ветер, и легкие его развернутся, сердце окрепнет, кровь станет алою и горячею.
Герцог говорит: «А чтоб он не увидел, мы
вырвем и его», — и
вырывает и второй глаз и бросает
на пол.
Кузьма не последовал за нею, а стал сейчас же исполнять ее приказание. Он уже ранее принес в погребицу железную лопату и без приказа барыни думал зарыть Фимку именно там.
Вырыв глубокую яму, он бросил в нее труп, набросил
на него лохмотья одежды покойной, засыпал землею и сравнял
пол этой же лопатой и ногами.
«Без роду, без прозвища. Как траве без корней — перекати-поле — катиться мне по
полю житейскому… Прощайте, сладкие мечты! Прощай, княжна, моя лапушка!.. Легко
на словах попрощаться, а как из сердца-то
вырвать? Смерть лучше, чем жизнь такая бездольная»!..
Николай Леопольдович вскочил,
вырвал у судебного следователя перо, бросил его
на пол и разразился потоком резкостей по адресу допрашивавших его лиц.
Пока Бирон сбивал с своей шубы куски льду, ее облепившие, как бы стирал брызги крови, наперсник его
вырвал бумагу, подал ее и торопливо стал рыться в кусках по
полу, боясь, не скрывалось ли еще какой в них штуки. Бегло взглянул герцог
на бумагу,
на которой и прочел...
В «Судебнике» стоял следующий закон: «Кто у кого бороду
вырвет и послух опослушествует, ино ему крест целовати и битися
на поле».