Неточные совпадения
Старый, запущенный палаццо с
высокими лепными плафонами и фресками на стенах, с мозаичными полами, с тяжелыми желтыми штофными гардинами на
высоких окнах, вазами на консолях и каминах, с резными дверями и с мрачными залами, увешанными картинами, — палаццо этот, после того как они переехали в него, самою своею внешностью поддерживал во Вронском приятное заблуждение, что он не столько русский помещик, егермейстер без службы, сколько просвещенный любитель и покровитель
искусств, и сам — скромный художник, отрекшийся от света, связей, честолюбия для любимой женщины.
Русь! вижу тебя, из моего чудного, прекрасного далека тебя вижу: бедно, разбросанно и неприютно в тебе; не развеселят, не испугают взоров дерзкие дива природы, венчанные дерзкими дивами
искусства, города с многооконными
высокими дворцами, вросшими в утесы, картинные дерева и плющи, вросшие в домы, в шуме и в вечной пыли водопадов; не опрокинется назад голова посмотреть на громоздящиеся без конца над нею и в вышине каменные глыбы; не блеснут сквозь наброшенные одна на другую темные арки, опутанные виноградными сучьями, плющами и несметными миллионами диких роз, не блеснут сквозь них вдали вечные линии сияющих гор, несущихся в серебряные ясные небеса.
Робинзон. Очень семейный… Для меня тихая семейная жизнь
выше всего; а неудовольствие какое или ссора — это Боже сохрани; я люблю и побеседовать, только чтоб разговор умный, учтивый, об
искусстве, например… Ну, с благородным человеком, вот как вы, можно и выпить немножко. Не прикажете ли?
Или в душе его сам бог возбудит жар
К
искусствам творческим,
высокими прекрасным, —
Они тотчас: разбой! пожар!
— Да, — сказал он, — это один из последних могикан: истинный, цельный, но ненужный более художник.
Искусство сходит с этих
высоких ступеней в людскую толпу, то есть в жизнь. Так и надо! Что он проповедует: это изувер!
Надо отдать справедливость Вандику: он в
искусстве владеть вожжами стоит если не
выше, то так же высоко, как его соименник в
искусстве владеть кистью.
— А вот это, — подхватил Радилов, указывая мне на человека
высокого и худого, которого я при входе в гостиную не заметил, — это Федор Михеич… Ну-ка, Федя, покажи свое
искусство гостю. Что ты забился в угол-то?
Тотчас же составилась партия, и Лопухов уселся играть. Академия на Выборгской стороне — классическое учреждение по части карт. Там не редкость, что в каком-нибудь нумере (т, е. в комнате казенных студентов) играют полтора суток сряду. Надобно признаться, что суммы, находящиеся в обороте на карточных столах, там гораздо меньше, чем в английском клубе, но уровень
искусства игроков
выше. Сильно игрывал в свое-то есть в безденежное — время и Лопухов.
В жилище, для мусс уготованном, не зрел я лиющихся благотворно струев Касталии и Ипокрены, едва пресмыкающееся
искусство дерзало возводить свои взоры
выше очерченной обычаем округи.
Это был великолепный памятник, воздвигнутый благодарными наследниками «фундатору» заводов, старику Устюжанинову. Центр занимала
высокая бронзовая фигура в костюме восемнадцатого века. Ее окружали аллегорические бронзовые женщины, изображавшие промышленность,
искусство, торговлю и науки. По углам сидели бронзовые музы. Памятник был сделан в Италии еще в прошлом столетии.
Генеральша пожелала отдохнуть. Частный пристав Рогуля стремглав бросается вперед и очищает от народа ту часть берегового пространства, которая необходима для того, чтоб открыть взорам
высоких посетителей прелестную картину отплытия святых икон. Неизвестно откуда, внезапно являются стулья и кресла для генеральши и ее приближенных. Правда, что в помощь Рогуле вырос из земли отставной подпоручик Живновский, который, из любви к
искусству, суетится и распоряжается, как будто ему обещали за труды повышение чином.
Устраивая обеды и вечера, Непомнящий, как я уже сказал
выше, прикидывается пресыщенным. Он чаще и чаще повторяет, что все на свете сем превратно, все на свете коловратно; что философия, науки,
искусство — все исчерпывается словом: nichts! Посмотрит на пук ассигнаций, принесенный из конторы, и скажет: nichts! прочитает корректуру газеты и опять скажет: nichts!
— А роскошь умственных и душевных наслаждений, а
искусство… — начал было Петр Иваныч, подделываясь под тон Александра. — Ты можешь идти вперед: твое назначение
выше; долг твой призывает тебя к благородному труду… А стремления к
высокому — забыл?
Похвалы Сашаки Гурьева были чрезвычайно лестны и сладки, но Александров давно уже начал догадываться, что полагаться на них и ненадежно, и глупо, и опасно. Гурьев парень превосходный, но что он, по совести говоря, понимает в
высоком и необычайно трудном
искусстве поэзии?
Но больше всего было натаскивания и возни с тонким
искусством отдания чести. Учились одновременно и во всех длинных коридорах и в бальном (сборном) зале, где стояли портреты
выше человеческого роста императора Николая I и Александра II и были врезаны в мраморные доски золотыми буквами имена и фамилии юнкеров, окончивших училище с полными двенадцатью баллами по всем предметам.
— О, не беспокойтесь! — отвечала с кисленькою улыбочкой Анфиса Петровна. — Впрочем, я уже все сказала вашему племяннику и заключу разве тем, monsieur Serge, — так, кажется? — что вам решительно надо исправиться. Я верю, что науки,
искусства… ваяние, например… ну, словом, все эти
высокие идеи имеют, так сказать, свою о-ба-ятельную сторону, но они не заменят дам!.. Женщины, женщины, молодой человек, формируют вас, и потому без них невозможно, невозможно, молодой человек, не-возможно!
— Да, да, совершенно верно, — рассмеялся доктор. — Я захватил начало. Квашнин — одно великолепие: «Милостивые государи, призвание инженера —
высокое и ответственное призвание. Вместе с рельсовым путем, с доменной печью и с шахтой он несет в глубь страны семена просвещения, цветы цивилизации и…» какие-то еще плоды, я уж не помню хорошенько… Но ведь каков обер-жулик!.. «Сплотимтесь же, господа, и будем высоко держать святое знамя нашего благодетельного
искусства!..» Ну, конечно, бешеные рукоплескания.
Собственно говоря, Миклаков не признавал за женщиной ни права на большой ум, ни права на
высокие творческие способности в
искусствах, а потому больше всего ценил в них сердечную нежность и целомудрие.
Сознаюсь откровенно: из всех названных
выше соблазнов (умственное движение, публицистика, литература,
искусство, жизнь) меня всего более привлекает последний, то есть «жизнь».
— Вероятно, потому, что
искусство выше натуры, дядюшка!
— Вы напрасно сердитесь, Николай Степаныч. Я ведь это говорю здесь, между нами… Я осторожнее, чем вы думаете, и не стану говорить это публично, спаси бог! В массе живет предрассудок, что науки и
искусства выше земледелия, торговли,
выше ремесел. Наша секта кормится этим предрассудком, и не мне с вами разрушать его. Спаси бог!
Лотохин. Так и скажет. У мещанских девиц такое правило: «Коли уж денег не возьму, так осрамлю по крайности». И надо правду сказать, что срамить они мастерицы и довели это
искусство до
высокой виртуозности.
Сила
искусства есть сила общих мест. Есть еще в произведениях
искусства сторона, по которой они в неопытных или недальновидных глазах
выше явлений жизни и действительности; — в них все выставлено напоказ, объяснено самим автором, между тем как природу и жизнь надобно разгадывать собственными силами. Сила
искусства — сила комментария; но об этом должны будем говорить мы ниже.
Автор не менее, нежели кто-нибудь, признает необходимость специальных исследований; но ему кажется, что от времени до времени необходимо также обозревать содержание науки с общей точки зрения; кажется, что если важно собирать и исследовать факты, то не менее важно и стараться проникнуть в смысл их. Мы все признаем
высокое значение истории
искусства, особенно истории поэзии; итак, не могут не иметь
высокого значения и вопросы о том, что такое
искусство, что такое поэзия.
Окончательный вывод из этих суждений о скульптуре и живописи: мы видим, что произведения того и другого
искусства по многим и существеннейшим элементам (по красоте очертаний, по абсолютному совершенству исполнения, по выразительности и т. д.) неизмеримо ниже природы и жизни; но, кроме одного маловажного преимущества живописи, о котором сейчас говорили, решительно не видим, в чем произведения скульптуры или живописи стояли бы
выше природы и действительной жизни.
Определяя прекрасное как полное проявление идеи в отдельном существе, мы необходимо придем к выводу: «прекрасное в действительности только призрак, влагаемый в нее нашею фантазиею»; из этого будет следовать, что «собственно говоря, прекрасное создается нашею фантазиею, а в действительности (или, [по Гегелю]: в природе) истинно прекрасного нет»; из того, что в природе нет истинно прекрасного, будет следовать, что «
искусство имеет своим источником стремление человека восполнить недостатки прекрасного в объективной действительности» и что «прекрасное, создаваемое
искусством,
выше прекрасного в объективной действительности», — все эти мысли составляют сущность [гегелевской эстетики и являются в ней] не случайно, а по строгому логическому развитию основного понятия о прекрасном.
Посмотрим же, до какой степени на самом деле прекрасное, создаваемое
искусством,
выше прекрасного в действительности по свободности своей от упреков, взводимых на это последнее; после того нам легко будет решить, верно ли определяется господствующим воззрением происхождение
искусства и его отношение к живой действительности.
Пение первоначально и существенно — подобно разговору — произведение практической жизни, а не произведение
искусства; но как всякое «уменье», пение требует привычки, занятия, практики, чтобы достичь
высокой степени совершенства; как все органы, орган пения, голос, требует обработки, ученья, для того чтобы сделаться покорным орудием воли, — и естественное пение становится в этом отношении «
искусством», но только в том смысле, в каком называется «
искусством» уменье писать, считать, пахать землю, всякая практическая деятельность, а вовсе не в том смысле, какой придается слову «
искусство» эстетикою.
Искусство также не должно думать быть
выше действительности; это не унизительно для него.
Если даже согласимся, что в Виттории были совершенны все основные формы, то кровь, теплота, процесс жизни с искажающими красоту подробностями, следы которых остаются на коже, — все эти подробности были бы достаточны, чтобы поставить живое существо, о котором говорит Румор, несравненно ниже тех
высоких произведений
искусства, которые имеют только воображаемую кровь, теплоту, процесс жизни на коже и т. д.
Но мы говорили
выше, что, кроме воспроизведения,
искусство имеет еще другое значение — объяснение жизни; до некоторой степени это доступно всем
искусствам: часто достаточно обратить внимание «а предмет (что всегда и делает
искусство), чтобы объяснить его значение или заставить лучше понять жизнь.
Не соглашаясь, чтобы
искусство стояло не только
выше действительности, но и наравне с нею по внутреннему достоинству содержания или исполнения, мы, конечно, не можем согласиться с господствующим ныне взглядом на то, из каких потребностей возникает оно, в чем цель его существования, его назначение.
Наука не думает скрывать этого; не думают скрывать этого и поэты в беглых замечаниях о сущности своих произведений; одна эстетика продолжает утверждать, что
искусство выше жизни и действительности.
Итак, справедливо, что фраза: «
искусство есть воспроизведение действительности», должна быть дополнена для того, чтобы быть всесторонним определением; не исчерпывая в этом виде все содержание определяемого понятия, определение, однако, верно, и возражения против него пока могут быть основаны только на затаенном требовании, чтобы
искусство являлось по своему определению
выше, совершеннее действительности; объективную неосновательность этого предположения мы старались доказать и потом обнаружили его субъективные основания.
Вообще говоря, произведения
искусства страдают всеми недостатками, какие могут быть найдены в прекрасном живой действительности; но если
искусство вообще не имеет никаких прав на предпочтение природе и жизни, то, быть может, некоторые
искусства в частности обладают какими-нибудь особенными преимуществами, ставящими их произведения
выше соответствующих явлений живой действительности? быть может даже, то или другое
искусство производит нечто, не имеющее себе соответствия в реальном мире?
Теперь мы должны дополнить выставленное нами
выше определение
искусства и от рассмотрения формального начала
искусства перейти к определению его содержания.
Естественное пение как излияние чувства, будучи произведением природы, а не
искусства, заботящегося о красоте, имеет, однако,
высокую красоту; потому является в человеке желание петь нарочно, подражать естественному пению.
Неизмеримо
выше других
искусств стоит поэзия по своему содержанию; все другие
искусства не в состоянии сказать нам и сотой доли того, что говорит поэзия.
Тот же самый недостаток в произведении
искусства во сто раз больше, грубее и окружен еще сотнями других недостатков, — и мы не видим всего этого, а если видим, то прощаем и восклицаем: «И на солнце есть пятна!» Собственно говоря, произведения
искусства могут быть сравниваемы только друг с другом при определении относительного их достоинства; некоторые из них оказываются
выше всех остальных; и в восторге от их красоты (только относительной) мы восклицаем: «Они прекраснее самой природы и жизни!
Действительно, его краткость кажется недостаткам, когда вспомним о том, до какой степени укоренилось мнение, будто бы красота произведений
искусства выше красоты действительных предметов, событий и людей; но когда посмотришь на шаткость этого мнения, когда вспомнишь, как люди, его выставляющие, противоречат сами себе на каждом шагу, то покажется, что было бы довольно, изложив мнение о превосходстве
искусства над действительностью, ограничиться прибавлением слов: это несправедливо, всякий чувствует, что красота действительной жизни
выше красоты созданий «творческой» фантазии.
То и другое требование — следствие ограниченности человека; природа и действительная жизнь
выше этой ограниченности; произведения
искусства, подчиняясь ей, становясь этим ниже действительности и даже очень часто подвергаясь опасности впадать в пошлость или в слабость, приближаются к обыкновенным потребностям человека и через это выигрывают в его глазах.
Пусть
искусство довольствуется своим
высоким, прекрасным назначением: в случае отсутствия действительности быть некоторою заменою ее и быть для человека учебником жизни.
Если так, то на чем же основывается или, лучше сказать, Из каких субъективных причин проистекает преувеличенно
высокое мнение о достоинстве произведений
искусства?
Мы готовы, однако же, согласиться, что преднамеренности больше в прекрасных произведениях
искусства, нежели в прекрасных созданиях природы, и что в этом отношении
искусство стояло бы
выше природы, если б его преднамеренность была свободна от недостатков, от которых свободна природа.
Был также Азария, сын Нафанов, желчный
высокий человек с сухим, болезненным лицом и темными кругами под глазами, и добродушный, рассеянный Иосафат, историограф, и Ахелар, начальник двора Соломонова, и Завуф, носивший
высокий титул друга царя, и Бен-Авинодав, женатый на старшей дочери Соломона — Тафафии, и Бен-Гевер, начальник области Арговии, что в Васане; под его управлением находилось шестьдесят городов, окруженных стенами, с воротами на медных затворах; и Ваана, сын Хушая, некогда славившийся
искусством метать копье на расстоянии тридцати парасангов, и многие другие.
Усильным, напряженным постоянством
Я наконец в
искусстве безграничном
Достигнул степени
высокой.
Ибо для успокоения и примирения всех нисходит в мир
высокое созданье
искусства.
Намек о божественном, небесном рае заключен для человека в
искусстве, и по тому одному оно уже
выше всего.
Государыня заметила, что не под монархическим правлением угнетаются
высокие, благородные движенья души, не там презираются и преследуются творенья ума, поэзии и художеств; что, напротив, одни монархи бывали их покровителями; что Шекспиры, Мольеры процветали под их великодушной защитой, между тем как Дант не мог найти угла в своей республиканской родине; что истинные гении возникают во время блеска и могущества государей и государств, а не во время безобразных политических явлений и терроризмов республиканских, которые доселе не подарили миру ни одного поэта; что нужно отличать поэтов-художников, ибо один только мир и прекрасную тишину низводят они в душу, а не волненье и ропот; что ученые, поэты и все производители
искусств суть перлы и бриллианты в императорской короне: ими красуется и получает еще больший блеск эпоха великого государя.
Ничего тоже не могли найти от огромных его богатств; но, увидевши изрезанные куски тех
высоких произведений
искусства, которых цена превышала миллионы, поняли ужасное их употребление.