Неточные совпадения
«Ты видел, — отвечала она, — ты донесешь!» — и сверхъестественным усилием повалила меня на
борт; мы оба по пояс свесились из лодки; ее волосы касались воды; минута была решительная. Я уперся коленкою
в дно, схватил ее одной рукой за косу, другой за горло, она выпустила мою одежду, и я мгновенно сбросил ее
в волны.
В один из таких дней двенадцатилетний сын Меннерса, Хин, заметив, что отцовская лодка бьется под мостками о сваи, ломая
борта, пошел и сказал об этом отцу.
Была полная ночь; за
бортом в сне черной воды дремали звезды и огни мачтовых фонарей.
Она вздрогнула, откинулась, замерла; потом резко вскочила с головокружительно падающим сердцем, вспыхнув неудержимыми слезами вдохновенного потрясения. «Секрет»
в это время огибал небольшой мыс, держась к берегу углом левого
борта; негромкая музыка лилась
в голубом дне с белой палубы под огнем алого шелка; музыка ритмических переливов, переданных не совсем удачно известными всем словами...
Он спустился
в шлюп, где ждал минут десять. Летика, проворный, жуликоватый парень, загремев о
борт веслами, подал их Грэю; затем спустился сам, наладил уключины и сунул мешок с провизией
в корму шлюпа. Грэй сел к рулю.
До вечера носило Меннерса; разбитый сотрясениями о
борта и дно лодки, за время страшной борьбы с свирепостью волн, грозивших, не уставая, выбросить
в море обезумевшего лавочника, он был подобран пароходом «Лукреция», шедшим
в Кассет.
Парень не торопясь поймал багор, положил его вдоль
борта, молча помог хромому влезть
в лодку и сильными ударами весел быстро пригнал ее к берегу. Вывалившись на песок, мужик, мокрый и скользкий, разводя руки, отчаянно каялся...
Самгин, снимая и надевая очки, оглядывался, хотелось увидеть пароход, судно рыбаков, лодку или хотя бы птицу, вообще что-нибудь от земли. Но был только совершенно гладкий, серебристо-зеленый круг — дно воздушного мешка; по
бортам темной шкуны сверкала светлая полоса, и над этой огромной плоскостью — небо, не так глубоко вогнутое, как над землею, и скудное звездами. Самгин ощутил необходимость заговорить, заполнить словами пустоту, развернувшуюся вокруг него и
в нем.
Клим стоял сзади и выше всех, он хорошо видел, что хромой ударил
в пустое место. А когда мужик, неуклюже покачнувшись, перекинулся за
борт, плашмя грудью, Клим уверенно подумал...
«Вероятно, шут своего квартала», — решил Самгин и, ускорив шаг, вышел на берег Сены. Над нею шум города стал гуще, а река текла так медленно, как будто ей тяжело было уносить этот шум
в темную щель, прорванную ею
в нагромождении каменных домов. На черной воде дрожали, как бы стремясь растаять, отражения тусклых огней
в окнах. Черная баржа прилепилась к берегу, на
борту ее стоял человек, щупая воду длинным шестом, с реки кто-то невидимый глухо говорил ему...
Варвара сидела на
борту, заинтересованно разглядывая казака, рулевой добродушно улыбался, вертя колесом; он уже поставил баркас носом на мель и заботился, чтоб течение не сорвало его;
в машине ругались два голоса, стучали молотки, шипел и фыркал пар. На взморье, гладко отшлифованном солнцем и тишиною, точно нарисованные, стояли баржи, сновали, как жуки, мелкие суда, мухами по стеклу ползали лодки.
Все молчали, глядя на реку: по черной дороге бесшумно двигалась лодка, на носу ее горел и кудряво дымился светец, черный человек осторожно шевелил веслами, а другой, с длинным шестом
в руках, стоял согнувшись у
борта и целился шестом
в отражение огня на воде; отражение чудесно меняло формы, становясь похожим то на золотую рыбу с множеством плавников, то на глубокую, до дна реки, красную яму, куда человек с шестом хочет прыгнуть, но не решается.
— Не попа-ал! — взвыл он плачевным волчьим воем, барахтаясь
в реке. Его красная рубаха вздулась на спине уродливым пузырем, судорожно мелькала над водою деревяшка с высветленным железным кольцом на конце ее, он фыркал, болтал головою, с волос головы и бороды разлетались стеклянные брызги, он хватался одной рукой за корму лодки, а кулаком другой отчаянно колотил по
борту и вопил, стонал...
— Стойте смирно, не шевелитесь! — сказала она, взяла
в одну руку
борт его сюртука, прижала пуговицу и другой рукой живо начала сновать взад и вперед иглой мимо носа Леонтья.
Она немного отдохнула, открыв все Райскому и Тушину. Ей стало будто покойнее. Она сбросила часть тяжести, как моряки
в бурю бросают часть груза, чтоб облегчить корабль. Но самый тяжелый груз был на дне души, и ладья ее сидела
в воде глубоко, черпала
бортами и могла, при новом ожидаемом шквале, черпнуть и не встать больше.
Их так много накопилось
в карманах всех платьев, что лень было заняться побросать их за
борт.
Я взглядом спросил кого-то: что это? «Англия», — отвечали мне. Я присоединился к толпе и молча, с другими, стал пристально смотреть на скалы. От берега прямо к нам шла шлюпка; долго кувыркалась она
в волнах, наконец пристала к
борту. На палубе показался низенький, приземистый человек
в синей куртке,
в синих панталонах. Это был лоцман, вызванный для провода фрегата по каналу.
Берега заставлены,
в два-три ряда, судами, джонками, лодками, так что мы с трудом пробирались и не раз принуждены были класть весла по
борту.
В самом деле, для непривычного человека покажется жутко, когда вдруг четыреста человек, по барабану, бегут к пушкам, так что не подвертывайся: сшибут с ног; раскрепляют их, отодвигают, заряжают, палят (примерно только, ударными трубками, то есть пистонами) и опять придвигают к
борту.
Опираясь на него, я вышел «на улицу»
в тот самый момент, когда палуба вдруг как будто вырвалась из-под ног и скрылась, а перед глазами очутилась целая изумрудная гора, усыпанная голубыми волнами, с белыми, будто жемчужными, верхушками, блеснула и тотчас же скрылась за
борт. Меня стало прижимать к пушке, оттуда потянуло к люку. Я обеими руками уцепился за леер.
Что еще? да! обезьяна упала за
борт и
в одно мгновение изчезла
в волнах.
Они презабавно прыгали через волны, показывая черные толстые хребты. По вечерам, наклонясь над
бортом, мы любовались сверкающими
в пучине фосфорическими искрами мелких животных.
Когда услышите вой ветра с запада, помните, что это только слабое эхо того зефира, который треплет нас, а задует с востока, от вас, пошлите мне поклон — дойдет. Но уж пристал к
борту бот, на который ссаживают лоцмана. Спешу запечатать письмо. Еще последнее «прости»! Увидимся ли?
В путешествии, или походе, как называют мои товарищи, пока еще самое лучшее для меня — надежда воротиться.
На воду спускали парус, который наполнялся водой, а матросы прыгали с
борта, как
в яму.
Нет, берег, видно, нездоров мне. Пройдусь по лесу, чувствую утомление, тяжесть; вчера заснул
в лесу, на разостланном брезенте, и схватил лихорадку. Отвык совсем от берега. На фрегате,
в море лучше. Мне хорошо
в моей маленькой каюте: я привык к своему уголку, где повернуться трудно; можно только лечь на постели, сесть на стул, а затем сделать шаг к двери — и все тут. Привык видеть бизань-мачту, кучу снастей, а через
борт море.
Еще один изгиб, один взмах хвоста посильнее, пока ходили за гандшпугом и топором, она полетела бы за
борт и по крайней мере околела бы
в своей стихии.
Отстаньте от меня: вы все
в беду меня вводите!» — с злобой прошептал он, отходя от меня как можно дальше, так что чуть не шагнул за
борт.
Приставать
в качку к
борту — тоже задача. Шлюпку приподнимает чуть не до
борта, тут сейчас и пользуйтесь мгновением: прыгайте на трап, а прозевали, волна отступит и утащит опять
в преисподнюю.
Матросы молча сидели на дне шлюпки, мы на лавках, держась руками за
борт и сжавшись
в кучу, потому что наклоненное положение катера всех сбивало
в одну сторону.
Моряки катаются непременно на парусах, стало быть
в ветер, чего многие не любят, да еще
в свежий ветер, то есть когда шлюпка лежит на боку и когда белоголовые волны скачут выше
борта, а иногда и за
борт.
Люди наши, заслышав приказ, вытащили весь багаж на палубу и стояли
в ожидании, что делать. Между вещами я заметил зонтик, купленный мной
в Англии и валявшийся где-то
в углу каюты. «Это зачем ты взял?» — спросил я Тимофея. «Жаль оставить», — сказал он. «Брось за
борт, — велел я, — куда всякую дрянь везти?» Но он уцепился и сказал, что ни за что не бросит, что эта вещь хорошая и что он охотно повезет ее через всю Сибирь. Так и сделал.
Я заглянул за
борт: там целая флотилия лодок, нагруженных всякой всячиной, всего более фруктами. Ананасы лежали грудами, как у нас репа и картофель, — и какие! Я не думал, чтоб они достигали такой величины и красоты. Сейчас разрезал один и начал есть: сок тек по рукам, по тарелке, капал на пол. Хотел писать письмо к вам, но меня тянуло на палубу. Я покупал то раковину, то другую безделку, а более вглядывался
в эти новые для меня лица. Что за живописный народ индийцы и что за неживописный — китайцы!
Тут громадный вал вдруг ударил
в сетки, перескочил через
борт и разлился по палубе, облив ноги матросам.
Паруса надулись так, что шлюпка одним
бортом лежала совершенно на воде; нельзя было сидеть
в катере, не держась за противоположный
борт.
Быстрая, широкая река хлестала
в борта лодок парома, натягивая канаты.
Когда мы вошли
в лодку, она так закачалась, что я невольно ухватился руками за
борта.
«Пройдясь по залам, уставленным столами с старичками, играющими
в ералаш, повернувшись
в инфернальной, где уж знаменитый „Пучин“ начал свою партию против „компании“, постояв несколько времени у одного из бильярдов, около которого, хватаясь за
борт, семенил важный старичок и еле-еле попадал
в своего шара, и, заглянув
в библиотеку, где какой-то генерал степенно читал через очки, далеко держа от себя газету, и записанный юноша, стараясь не шуметь, пересматривал подряд все журналы, он направился
в комнату, где собирались умные люди разговаривать».
Гаев. Иду, иду… Ложитесь. От двух
бортов в середину! Кладу чистого… (Уходит, за ним семенит Фирс.)
Когда пароход остановился против красивого города, среди реки, тесно загроможденной судами, ощетинившейся сотнями острых мачт, к
борту его подплыла большая лодка со множеством людей, подцепилась багром к спущенному трапу, и один за другим люди из лодки стали подниматься на палубу. Впереди всех быстро шел небольшой сухонький старичок,
в черном длинном одеянии, с рыжей, как золото, бородкой, с птичьим носом и зелеными глазками.
Когда их взяли на
борт и спросили, кто они, то оказалось, что это арестанты Дуйской тюрьмы, бежавшие 17 июня (значит, бывшие
в бегах уже 12 дней), и что плывут они — «вон туда,
в Россию».
Игра
в штос туманит головы, как дурман, и каторжный, проигрывая пищу и одежду, не чувствует голода и холода и, когда его секут, не чувствует боли, и, как это ни странно, даже во время такой работы, как нагрузка, когда баржа с углем стучит
бортом о пароход, плещут волны и люди зеленеют от морской болезни,
в барже происходит игра
в карты, и деловой разговор мешается с картежным: «Отваливай!
На другой день утром судьба наградила его неожиданным зрелищем:
в устье у входа
в залив стояло темное судно с белыми
бортами, с прекрасною оснасткой и рубкой; на носу сидел живой привязанный орел.
Два стрелка вылезли из лодки через
борт и пошли прямо по воде; потом они подтащили лодку на руках, отчего вся вода
в ней сбежала на корму.
Несколько старательских артелей были допущены только для выработки
бортов, как на больших промыслах, и Кишкин каялся
в этом попущении, потому что вечно подозревал старателей
в воровстве.
Старатели промывали
борта, то есть невыработанные края россыпи, которые можно было взять только зимой, когда вода
в забоях не так «долила».
Случаи дикого счастья время от времени перепадали и
в Балчуговском заводе, и на Фотьянке, когда кто-нибудь находил «гнездо» золота или случайно натыкался на хороший пропласт золотоносной россыпи где-нибудь
в бортах.
— На брезгу Родион Потапыч спущался
в шахту и четыре взрыва диомидом сделал, а потом на Фотьянку ушел. Там старатели
борта домывают, так он их зорит…
Следователь сидел
в чистой горнице и пил водку с Ястребовым, который подробно объяснял приисковую терминологию — что такое россыпь, разрез,
борта россыпи, ортовые работы, забои, шурфы и т. д. Следователь был пожилой лысый мужчина с рыжеватой бородкой и темными умными глазами. Он испытующе смотрел на массивную фигуру Ястребова и
в такт его объяснений кивал своей лысой прежде времени головой.
— Какие же новые работы, когда вся россыпь была выработана?.. Старатели, конечно, домывали
борта, а как это ставилось
в конторе — мы не обычны знать, — до конторы я никакого касательства не имел и не имею…
Народу нечего было делать, и опять должны были идти на компанейские работы, которых тоже было
в обрез: на Рублихе околачивалось человек пятьдесят, на Дернихе вскрывали новый разрез до сотни, а остальные опять разбрелись по своим старательским работам — промывали
борта заброшенных казенных разрезов, били дудки и просто шлялись с места на место, чтобы как-нибудь убить время.