Неточные совпадения
Аммос Федорович (
в недоумении расставляет руки). Как же это,
господа? Как это,
в самом
деле, мы так оплошали?
Трубят рога охотничьи,
Помещик возвращается
С охоты. Я к нему:
«Не выдай! Будь заступником!»
—
В чем
дело? — Кликнул старосту
И мигом порешил:
— Подпаска малолетнего
По младости, по глупости
Простить… а бабу дерзкую
Примерно наказать! —
«Ай,
барин!» Я подпрыгнула:
«Освободил Федотушку!
Иди домой, Федот...
Пошли порядки старые!
Последышу-то нашему,
Как на беду, приказаны
Прогулки. Что ни
день,
Через деревню катится
Рессорная колясочка:
Вставай! картуз долой!
Бог весть с чего накинется,
Бранит, корит; с угрозою
Подступит — ты молчи!
Увидит
в поле пахаря
И за его же полосу
Облает: и лентяи-то,
И лежебоки мы!
А полоса сработана,
Как никогда на
баринаНе работал мужик,
Да невдомек Последышу,
Что уж давно не барская,
А наша полоса!
— Певец Ново-Архангельской,
Его из Малороссии
Сманили
господа.
Свезти его
в Италию
Сулились, да уехали…
А он бы рад-радехонек —
Какая уж Италия? —
Обратно
в Конотоп,
Ему здесь делать нечего…
Собаки дом покинули
(Озлилась круто женщина),
Кому здесь
дело есть?
Да у него ни спереди,
Ни сзади… кроме голосу… —
«Зато уж голосок...
Барин в овраге всю ночь пролежал,
Стонами птиц и волков отгоняя,
Утром охотник его увидал.
Барин вернулся домой, причитая:
— Грешен я, грешен! Казните меня! —
Будешь ты,
барин, холопа примерного,
Якова верного,
Помнить до судного
дня!
Степени знатности рассчитаю я по числу
дел, которые большой
господин сделал для отечества, а не по числу
дел, которые нахватал на себя из высокомерия; не по числу людей, которые шатаются
в его передней, а по числу людей, довольных его поведением и
делами.
Я хотел бы, например, чтоб при воспитании сына знатного
господина наставник его всякий
день разогнул ему Историю и указал ему
в ней два места:
в одном, как великие люди способствовали благу своего отечества;
в другом, как вельможа недостойный, употребивший во зло свою доверенность и силу, с высоты пышной своей знатности низвергся
в бездну презрения и поношения.
Вот
в чем
дело, батюшка. За молитвы родителей наших, — нам, грешным, где б и умолить, — даровал нам
Господь Митрофанушку. Мы все делали, чтоб он у нас стал таков, как изволишь его видеть. Не угодно ль, мой батюшка, взять на себя труд и посмотреть, как он у нас выучен?
Цыфиркин. Да кое-как, ваше благородие! Малу толику арихметике маракую, так питаюсь
в городе около приказных служителей у счетных
дел. Не всякому открыл
Господь науку: так кто сам не смыслит, меня нанимает то счетец поверить, то итоги подвести. Тем и питаюсь; праздно жить не люблю. На досуге ребят обучаю. Вот и у их благородия с парнем третий год над ломаными бьемся, да что-то плохо клеятся; ну, и то правда, человек на человека не приходит.
В сей крайности вознамерились они сгоряча меня на всю жизнь несчастным сделать, но я тот удар отклонил, предложивши
господину градоначальнику обратиться за помощью
в Санкт-Петербург, к часовых и органных
дел мастеру Винтергальтеру, что и было ими выполнено
в точности.
— Да нельзя же
в коридоре разговаривать! — сказал Левин, с досадой оглядываясь на
господина, который, подрагивая ногами, как будто по своему
делу шел
в это время по коридору.
Левин по этому случаю сообщил Егору свою мысль о том, что
в браке главное
дело любовь и что с любовью всегда будешь счастлив, потому что счастье бывает только
в себе самом. Егор внимательно выслушал и, очевидно, вполне понял мысль Левина, но
в подтверждение ее он привел неожиданное для Левина замечание о том, что, когда он жил у хороших
господ, он всегда был своими
господами доволен и теперь вполне доволен своим хозяином, хоть он Француз.
В то время как они говорили, толпа хлынула мимо них к обеденному столу. Они тоже подвинулись и услыхали громкий голос одного
господина, который с бокалом
в руке говорил речь добровольцам. «Послужить за веру, за человечество, за братьев наших, — всё возвышая голос, говорил
господин. — На великое
дело благословляет вас матушка Москва. Живио!» громко и слезно заключил он.
— Не радуйся, однако. Я как-то вступил с нею
в разговор у колодца, случайно; третье слово ее было: «Кто этот
господин, у которого такой неприятный тяжелый взгляд? он был с вами, тогда…» Она покраснела и не хотела назвать
дня, вспомнив свою милую выходку. «Вам не нужно сказывать
дня, — отвечал я ей, — он вечно будет мне памятен…» Мой друг, Печорин! я тебя не поздравляю; ты у нее на дурном замечании… А, право, жаль! потому что Мери очень мила!..
— Да как же
в самом
деле: три
дни от тебя ни слуху ни духу! Конюх от Петуха привел твоего жеребца. «Поехал, говорит, с каким-то
барином». Ну, хоть бы слово сказал: куды, зачем, на сколько времени? Помилуй, братец, как же можно этак поступать? А я бог знает чего не передумал
в эти
дни!
Впрочем, хотя эти деревца были не выше тростника, о них было сказано
в газетах при описании иллюминации, что «город наш украсился, благодаря попечению гражданского правителя, садом, состоящим из тенистых, широковетвистых дерев, дающих прохладу
в знойный
день», и что при этом «было очень умилительно глядеть, как сердца граждан трепетали
в избытке благодарности и струили потоки слез
в знак признательности к
господину градоначальнику».
Разговор сначала не клеился, но после
дело пошло, и он начал даже получать форс, но… здесь, к величайшему прискорбию, надобно заметить, что люди степенные и занимающие важные должности как-то немного тяжеловаты
в разговорах с дамами; на это мастера
господа поручики и никак не далее капитанских чинов.
А главное
дело вот
в чем: «Помилуй, батюшка
барин, Кифа Мокиевич, — говорила отцу и своя и чужая дворня, — что у тебя за Мокий Кифович?
— Нет,
барин, как можно, чтоб я был пьян! Я знаю, что это нехорошее
дело быть пьяным. С приятелем поговорил, потому что с хорошим человеком можно поговорить,
в том нет худого; и закусили вместе. Закуска не обидное
дело; с хорошим человеком можно закусить.
Достаточно сказать только, что есть
в одном городе глупый человек, это уже и личность; вдруг выскочит
господин почтенной наружности и закричит: «Ведь я тоже человек, стало быть, я тоже глуп», — словом, вмиг смекнет,
в чем
дело.
— Да никакого толку не добьетесь, — сказал проводник, — у нас бестолковщина. У нас всем, изволите видеть, распоряжается комиссия построения, отрывает всех от
дела, посылает куды угодно. Только и выгодно у нас, что
в комиссии построения. — Он, как видно, был недоволен на комиссию построенья. — У нас так заведено, что все водят за нос
барина. Он думает, что всё-с как следует, а ведь это названье только одно.
— Нет, я вас не отпущу.
В два часа, не более, вы будете удовлетворены во всем.
Дело ваше я поручу теперь особенному человеку, который только что окончил университетский курс. Посидите у меня
в библиотеке. Тут все, что для вас нужно: книги, бумага, перья, карандаши — все. Пользуйтесь, пользуйтесь всем — вы
господин.
— Нет, вы не так приняли
дело: шипучего мы сами поставим, — сказал председатель, — это наша обязанность, наш долг. Вы у нас гость: нам должно угощать. Знаете ли что,
господа! Покамест что, а мы вот как сделаем: отправимтесь-ка все, так как есть, к полицеймейстеру; он у нас чудотворец: ему стоит только мигнуть, проходя мимо рыбного ряда или погреба, так мы, знаете ли, так закусим! да при этой оказии и
в вистишку.
— Это — другое
дело, Афанасий Васильевич. Я это делаю для спасения души, потому что
в убеждении, что этим хоть сколько-нибудь заглажу праздную жизнь, что как я ни дурен, но молитвы все-таки что-нибудь значат у Бога. Скажу вам, что я молюсь, — даже и без веры, но все-таки молюсь. Слышится только, что есть
господин, от которого все зависит, как лошадь и скотина, которою пашем, знает чутьем того, <кто> запрягает.
— Еще бы; а вот генерала Кобелева никак не могли там при мне разыскать. Ну-с, долго рассказывать. Только как я нагрянул сюда, тотчас же со всеми твоими
делами познакомился; со всеми, братец, со всеми, все знаю; вот и она видела: и с Никодимом Фомичом познакомился, и Илью Петровича мне показывали, и с дворником, и с
господином Заметовым, Александром Григорьевичем, письмоводителем
в здешней конторе, а наконец, и с Пашенькой, — это уж был венец; вот и она знает…
— Замечать стал еще прежде, окончательно же убедился третьего
дня, почти
в самую минуту приезда
в Петербург. Впрочем, еще
в Москве воображал, что еду добиваться руки Авдотьи Романовны и соперничать с
господином Лужиным.
Третьего
дня я еще и не знал, что он здесь стоит
в нумерах, у вас, Андрей Семенович, и что, стало быть,
в тот же самый
день, как мы поссорились, то есть третьего же
дня, он был свидетелем того, как я передал,
в качестве приятеля покойного
господина Мармеладова, супруге его Катерине Ивановне несколько денег на похороны.
Письмо матери его измучило. Но относительно главнейшего, капитального пункта сомнений
в нем не было ни на минуту, даже
в то еще время, как он читал письмо. Главнейшая суть
дела была решена
в его голове, и решена окончательно: «Не бывать этому браку, пока я жив, и к черту
господина Лужина!»
С этим
господином у Петра Петровича установились какие-то странные, впрочем, отчасти и естественные отношения: Петр Петрович презирал и ненавидел его даже сверх меры, почти с того самого
дня, как у него поселился, но
в то же время как будто несколько опасался его.
— Ага! Так вот как! — вскричал он
в удивлении, но злобно усмехаясь, — ну, это совершенно изменяет ход
дела! Вы мне чрезвычайно облегчаете
дело сами, Авдотья Романовна! Да где это вы револьвер достали? Уж не
господин ли Разумихин? Ба! Да револьвер-то мой! Старый знакомый! А я-то его тогда как искал!.. Наши деревенские уроки стрельбы, которые я имел честь вам давать, не пропали-таки даром.
Ну-с, так вот мое мнение:
господину, отхлеставшему немку, глубоко не сочувствую, потому что и
в самом
деле оно… что же сочувствовать!
Видал я иногда,
Что есть такие
господа(И эта басенка им сделана
в подарок),
Которым тысячей не жаль на вздор сорить,
А думают хозяйству подспорить,
Коль свечки сберегут огарок,
И рады за него с людьми поднять содом.
С такою бережью диковинка ль, что дом
Скорёшенько пойдёт вверх
дном?
Таким же образом, видал я, иногда
Иные
господа,
Запутавши
дела, их поправляют,
Посмотришь:
в Тришкином кафтане щеголяют.
Кнуров. А Робинзон,
господа, лишний. Потешились, и будет. Напьется он там до звериного образа — что хорошего! Эта прогулка
дело серьезное, он нам совсем не компания. (Указывая
в дверь.) Вон он как к коньяку-то прильнул.
Паратов. Что такое «жаль», этого я не знаю. У меня, Мокий Парменыч, ничего заветного нет; найду выгоду, так все продам, что угодно. А теперь,
господа, у меня другие
дела и другие расчеты. Я женюсь на девушке очень богатой, беру
в приданое золотые прииски.
Карандышев. Однако что ж это такое,
в самом
деле! Иван, куда девались все
господа и Лариса Дмитриевна?
Когда все уселись и всем разнесли по чашке чаю, генерал изложил весьма ясно и пространно,
в чем состояло
дело: «Теперь,
господа, — продолжал он, — надлежит решить, как нам действовать противу мятежников: наступательно или оборонительно?
Я кое-как стал изъяснять ему должность секунданта, но Иван Игнатьич никак не мог меня понять. «Воля ваша, — сказал он. — Коли уж мне и вмешаться
в это
дело, так разве пойти к Ивану Кузмичу да донести ему по долгу службы, что
в фортеции умышляется злодействие, противное казенному интересу: не благоугодно ли будет
господину коменданту принять надлежащие меры…»
— Нечего их ни жалеть, ни жаловать! — сказал старичок
в голубой ленте. — Швабрина сказнить не беда; а не худо и
господина офицера допросить порядком: зачем изволил пожаловать. Если он тебя государем не признает, так нечего у тебя и управы искать, а коли признает, что же он до сегодняшнего
дня сидел
в Оренбурге с твоими супостатами? Не прикажешь ли свести его
в приказную да запалить там огоньку: мне сдается, что его милость подослан к нам от оренбургских командиров.
К довершению всего, мужики начали между собою ссориться: братья требовали
раздела, жены их не могли ужиться
в одном доме; внезапно закипала драка, и все вдруг поднималось на ноги, как по команде, все сбегалось перед крылечко конторы, лезло к
барину, часто с избитыми рожами,
в пьяном виде, и требовало суда и расправы; возникал шум, вопль, бабий хныкающий визг вперемежку с мужскою бранью.
— Знаешь ли что? — говорил
в ту же ночь Базаров Аркадию. — Мне
в голову пришла великолепная мысль. Твой отец сказывал сегодня, что он получил приглашение от этого вашего знатного родственника. Твой отец не поедет; махнем-ка мы с тобой
в ***; ведь этот
господин и тебя зовет. Вишь, какая сделалась здесь погода; а мы прокатимся, город посмотрим. Поболтаемся
дней пять-шесть, и баста!
— Помилуйте, батюшка, как можно! — залепетал Тимофеич (он вспомнил строгий наказ, полученный от
барина при отъезде). —
В город по господским
делам ехали да про вашу милость услыхали, так вот и завернули по пути, то есть — посмотреть на вашу милость… а то как же можно беспокоить!
— Тут уж есть эдакое… неприличное, вроде как о предках и родителях бесстыдный разговор
в пьяном виде с чужими, да-с! А
господин Томилин и совсем ужасает меня. Совершенно как дикий черемис, — говорит что-то, а понять невозможно. И на плечах у него как будто не голова, а гнилая и горькая луковица. Робинзон — это, конечно, паяц, — бог с ним! А вот бродил тут молодой человек, Иноков, даже у меня был раза два… невозможно вообразить, на какое
дело он способен!
— Пойдемте чай пить, — предложила жена. Самгин отказался, не желая встречи с Кутузовым, вышел на улицу,
в сумрачный холод короткого зимнего
дня. Раздраженный бесплодным визитом к богатому
барину, он шагал быстро, пред ним вспыхивали фонари, как бы догоняя людей.
— Нескладно говоришь, — вмешался лысый, — даже вовсе глупость!
В деревне лишнего народу и без
господ девать некуда, а вот хозяевам — свободы
в деревне — нету!
В этом и беда…
— Слезайте, дальше не поеду. Нет, денег мне не надо, — отмахнулся он рукою
в худой варежке. — Не таков
день, чтобы гривенники брать. Вы,
господа, не обижайтесь! У меня — сын пошел. Боюсь будто чего…
— Учу я,
господин, вполне согласно с наукой и сочинениями Льва Толстого, ничего вредного
в моем поучении не содержится. Все очень просто: мир этот, наш, весь —
дело рук человеческих; руки наши — умные, а башки — глупые, от этого и горе жизни.
Обломов с упреком поглядел на него, покачал головой и вздохнул, а Захар равнодушно поглядел
в окно и тоже вздохнул.
Барин, кажется, думал: «Ну, брат, ты еще больше Обломов, нежели я сам», а Захар чуть ли не подумал: «Врешь! ты только мастер говорить мудреные да жалкие слова, а до пыли и до паутины тебе и
дела нет».
Страстно преданный
барину, он, однако ж, редкий
день в чем-нибудь не солжет ему.
— Да как это язык поворотился у тебя? — продолжал Илья Ильич. — А я еще
в плане моем определил ему особый дом, огород, отсыпной хлеб, назначил жалованье! Ты у меня и управляющий, и мажордом, и поверенный по
делам! Мужики тебе
в пояс; все тебе: Захар Трофимыч да Захар Трофимыч! А он все еще недоволен,
в «другие» пожаловал! Вот и награда! Славно
барина честит!