Неточные совпадения
Трудись! Кому вы вздумали
Читать такую проповедь!
Я не крестьянин-лапотник —
Я Божиею милостью
Российский дворянин!
Россия — не неметчина,
Нам чувства деликатные,
Нам гордость внушена!
Сословья благородные
У нас труду не учатся.
У нас чиновник плохонький,
И тот полов не выметет,
Не станет печь топить…
Скажу я вам, не хвастая,
Живу почти безвыездно
В деревне сорок
лет,
А от ржаного колоса
Не отличу ячменного.
А мне поют: «Трудись...
В каком
году — рассчитывай,
В какой земле — угадывай,
На столбовой дороженьке
Сошлись семь мужиков:
Семь временнообязанных,
Подтянутой губернии,
Уезда Терпигорева,
Пустопорожней волости,
Из смежных
деревень:
Заплатова, Дырявина,
Разутова, Знобишина,
Горелова, Неелова —
Неурожайка тож,
Сошлися — и заспорили:
Кому живется весело,
Вольготно на Руси?
Сверх того, отъезд был ей приятен еще и потому, что она мечтала залучить к себе
в деревню сестру Кити, которая должна была возвратиться из-за границы
в середине
лета, и ей предписано было купанье.
Левин презрительно улыбнулся. «Знаю, — подумал он, — эту манеру не одного его, но и всех городских жителей, которые, побывав раза два
в десять
лет в деревне и заметив два-три слова деревенские, употребляют их кстати и некстати, твердо уверенные, что они уже всё знают. Обидной, станет 30 сажен. Говорит слова, а сам ничего не понимает».
Степан Аркадьич рассказал много интересных новостей и
в особенности интересную для Левина новость, что брат его Сергей Иванович собирался на нынешнее
лето к нему
в деревню.
Дарья же Александровна считала переезд
в деревню на
лето необходимым для детей,
в особенности для девочки, которая не могла поправиться после скарлатины, и наконец, чтоб избавиться от мелких унижений, мелких долгов дровлнику, рыбнику, башмачнику, которые измучали ее.
Кроме того, Константину Левину было
в деревне неловко с братом еще и оттого, что
в деревне, особенно
летом, Левин бывал постоянно занят хозяйством, и ему не доставало длинного летнего дня, для того чтобы переделать всё, что нужно, а Сергей Иванович отдыхал.
— Мы здесь не умеем жить, — говорил Петр Облонский. — Поверишь ли, я провел
лето в Бадене; ну, право, я чувствовал себя совсем молодым человеком. Увижу женщину молоденькую, и мысли… Пообедаешь, выпьешь слегка — сила, бодрость. Приехал
в Россию, — надо было к жене да еще
в деревню, — ну, не поверишь, через две недели надел халат, перестал одеваться к обеду. Какое о молоденьких думать! Совсем стал старик. Только душу спасать остается. Поехал
в Париж — опять справился.
Но когда
в нынешнем
году,
в начале зимы, Левин приехал
в Москву после
года в деревне и увидал Щербацких, он понял,
в кого из трех ему действительно суждено было влюбиться.
Вронский и Анна всё
в тех же условиях, всё так же не принимая никаких мер для развода, прожили всё
лето и часть осени
в деревне. Было между ними решено, что они никуда не поедут; но оба чувствовали, чем долее они жили одни,
в особенности осенью и без гостей, что они не выдержат этой жизни и что придется изменить ее.
Проработав всю весну и часть
лета, он только
в июле месяце собрался поехать
в деревню к брату.
Он говорил, что очень сожалеет, что служба мешает ему провести с семейством
лето в деревне, что для него было бы высшим счастием, и, оставаясь
в Москве, приезжал изредка
в деревню на день и два.
Теперь равнодушно подъезжаю ко всякой незнакомой
деревне и равнодушно гляжу на ее пошлую наружность; моему охлажденному взору неприютно, мне не смешно, и то, что пробудило бы
в прежние
годы живое движенье
в лице, смех и немолчные речи, то скользит теперь мимо, и безучастное молчание хранят мои недвижные уста. О моя юность! о моя свежесть!
А может быть и то: поэта
Обыкновенный ждал удел.
Прошли бы юношества
лета:
В нем пыл души бы охладел.
Во многом он бы изменился,
Расстался б с музами, женился,
В деревне, счастлив и рогат,
Носил бы стеганый халат;
Узнал бы жизнь на самом деле,
Подагру б
в сорок
лет имел,
Пил, ел, скучал, толстел, хирел.
И наконец
в своей постеле
Скончался б посреди детей,
Плаксивых баб и лекарей.
В свою
деревню в ту же пору
Помещик новый прискакал
И столь же строгому разбору
В соседстве повод подавал.
По имени Владимир Ленской,
С душою прямо геттингенской,
Красавец,
в полном цвете
лет,
Поклонник Канта и поэт.
Он из Германии туманной
Привез учености плоды:
Вольнолюбивые мечты,
Дух пылкий и довольно странный,
Всегда восторженную речь
И кудри черные до плеч.
Хлыст я употребил, во все наши семь
лет, всего только два раза (если не считать еще одного третьего случая, весьма, впрочем, двусмысленного):
в первый раз — два месяца спустя после нашего брака, тотчас же по приезде
в деревню, и вот теперешний последний случай.
Я семь
лет прожил
в деревне у Марфы Петровны, а потому, набросившись теперь на умного человека, как вы, — на умного и
в высшей степени любопытного, просто рад поболтать, да, кроме того, выпил эти полстакана вина и уже капельку
в голову ударило.
— Я кто такой? Вы знаете: дворянин, служил два
года в кавалерии, потом так здесь
в Петербурге шлялся, потом женился на Марфе Петровне и жил
в деревне. Вот моя биография!
А известно ли вам, что он из раскольников, да и не то чтоб из раскольников, а просто сектант; у него
в роде бегуны бывали, и сам он еще недавно целых два
года в деревне у некоего старца под духовным началом был.
Движенья более.
В деревню,
в теплый край.
Будь чаще на коне.
Деревня летом — рай.
Анна Сергеевна Одинцова родилась от Сергея Николаевича Локтева, известного красавца, афериста и игрока, который, продержавшись и прошумев
лет пятнадцать
в Петербурге и
в Москве, кончил тем, что проигрался
в прах и принужден был поселиться
в деревне, где, впрочем, скоро умер, оставив крошечное состояние двум своим дочерям, Анне — двадцати и Катерине — двенадцати
лет.
Анна Сергеевна около
года после его смерти не выезжала из
деревни; потом отправилась вместе с сестрой за границу, но побывала только
в Германии; соскучилась и вернулась на жительство
в свое любезное Никольское, отстоявшее верст сорок от города ***.
Умерла она
летом, когда я жила
в деревне, на даче, мне тогда шел седьмой
год.
— Вот бы вас, господ,
года на три
в мужики сдавать, как нашего брата
в солдаты сдают. Выучились где вам полагается, и — поди
в деревню, поработай там
в батраках у крестьян, испытай ихнюю жизнь до точки.
— Знакома я с ним шесть
лет, живу второй
год, но вижу редко, потому что он все прыгает во все стороны от меня. Влетит, как шмель, покружится, пожужжит немножко и вдруг: «Люба, завтра я
в Херсон еду». Merci, monsieur. Mais — pourquoi? [Благодарю вас. Но — зачем? (франц.)] Милые мои, — ужасно нелепо и даже горестно
в нашей
деревне по-французски говорить, а — хочется! Вероятно, для углубления нелепости хочется, а может, для того, чтоб напомнить себе о другом, о другой жизни.
— Ступай
в деревню сам: без этого нельзя; пробудь там
лето, а осенью прямо на новую квартиру и приезжай. Я уж похлопочу тут, чтоб она была готова.
— A propos о
деревне, — прибавил он, —
в будущем месяце дело ваше кончится, и
в апреле вы можете ехать
в свое имение. Оно невелико, но местоположение — чудо! Вы будете довольны. Какой дом! Сад! Там есть один павильон, на горе: вы его полюбите. Вид на реку… вы не помните, вы пяти
лет были, когда папа выехал оттуда и увез вас.
«Жених, жених!» — написано у всех на лбу, а он еще не просил согласия тетки, у него ни гроша денег нет, и он не знает, когда будут, не знает даже, сколько он получит дохода с
деревни в нынешнем
году; дома
в деревне нет — хорош жених!
— Вот погодите, получу из
деревни деньги, я ему две пары сошью, — вмешался Обломов, — синюю курточку, а на будущий
год мундир:
в гимназию поступит.
Штольц не приезжал несколько
лет в Петербург. Он однажды только заглянул на короткое время
в имение Ольги и
в Обломовку. Илья Ильич получил от него письмо,
в котором Андрей уговаривал его самого ехать
в деревню и взять
в свои руки приведенное
в порядок имение, а сам с Ольгой Сергеевной уезжал на южный берег Крыма, для двух целей: по делам своим
в Одессе и для здоровья жены, расстроенного после родов.
«Куда ж я дел деньги? — с изумлением, почти с ужасом спросил самого себя Обломов. —
В начале
лета из
деревни прислали тысячу двести рублей, а теперь всего триста!»
— Да ведь мужики будут читать о том, как пахать, — чудак! Однако послушай: не шутя, тебе надо самому побывать
в деревне в этом
году.
Осень,
лето и зима прошли вяло, скучно. Но Обломов ждал опять весны и мечтал о поездке
в деревню.
Тут мелькнула у него соблазнительная мысль о будущих фруктах до того живо, что он вдруг перенесся на несколько
лет вперед
в деревню, когда уж имение устроено по его плану и когда он живет там безвыездно.
Теперь его поглотила любимая мысль: он думал о маленькой колонии друзей, которые поселятся
в деревеньках и фермах,
в пятнадцати или двадцати верстах вокруг его
деревни, как попеременно будут каждый день съезжаться друг к другу
в гости, обедать, ужинать, танцевать; ему видятся всё ясные дни, ясные лица, без забот и морщин, смеющиеся, круглые, с ярким румянцем, с двойным подбородком и неувядающим аппетитом; будет вечное
лето, вечное веселье, сладкая еда да сладкая лень…
Дело
в том, что Обломов накануне получил из
деревни, от своего старосты, письмо неприятного содержания. Известно, о каких неприятностях может писать староста: неурожай, недоимки, уменьшение дохода и т. п. Хотя староста и
в прошлом и
в третьем
году писал к своему барину точно такие же письма, но и это последнее письмо подействовало так же сильно, как всякий неприятный сюрприз.
Потом, когда он получил деньги из
деревни, братец пришли к нему и объявили, что ему, Илье Ильичу, легче будет начать уплату немедленно из дохода; что
года в три претензия будет покрыта, между тем как с наступлением срока, когда документ будет подан ко взысканию,
деревня должна будет поступить
в публичную продажу, так как суммы
в наличности у Обломова не имеется и не предвидится.
Она, накинув на себя меховую кацавейку и накрыв голову косынкой, молча сделала ему знак идти за собой и повела его
в сад. Там, сидя на скамье Веры, она два часа говорила с ним и потом воротилась, глядя себе под ноги, домой, а он, не зашедши к ней, точно убитый, отправился к себе, велел камердинеру уложиться, послал за почтовыми лошадьми и уехал
в свою
деревню, куда несколько
лет не заглядывал.
«…Коко женился наконец на своей Eudoxie, за которой чуть не семь
лет, как за Рахилью, ухаживал! — и уехал
в свою тьмутараканскую
деревню. Горбуна сбыли за границу вместе с его ведьмой, и теперь
в доме стало поживее. Стали отворять окна и впускать свежий воздух и людей, — только кормят все еще скверно…»
Мать его и бабушка уже ускакали
в это время за сто верст вперед. Они слегка и прежде всего порешили вопрос о приданом, потом перешли к участи детей, где и как им жить; служить ли молодому человеку и зимой жить
в городе, а
летом в деревне — так настаивала Татьяна Марковна и ни за что не соглашалась на предложение Марьи Егоровны — отпустить детей
в Москву,
в Петербург и даже за границу.
Например, если б бабушка на полгода или на
год отослала ее с глаз долой,
в свою дальнюю
деревню, а сама справилась бы как-нибудь с своими обманутыми и поруганными чувствами доверия, любви и потом простила, призвала бы ее, но долго еще не принимала бы ее
в свою любовь, не дарила бы лаской и нежностью, пока Вера несколькими
годами, работой всех сил ума и сердца, не воротила бы себе права на любовь этой матери — тогда только успокоилась бы она, тогда настало бы искупление или, по крайней мере, забвение, если правда, что «время все стирает с жизни», как утверждает Райский.
— Пусть драпировка, — продолжала Вера, — но ведь и она, по вашему же учению, дана природой, а вы хотите ее снять. Если так, зачем вы упорно привязались ко мне, говорите, что любите, — вон изменились, похудели!.. Не все ли вам равно, с вашими понятиями о любви, найти себе подругу там
в слободе или за Волгой
в деревне? Что заставляет вас ходить целый
год сюда, под гору?
А жених с невестой, обежав раз пять сад и рощу, ушли
в деревню. Викентьев нес за Марфенькой целый узел, который, пока они шли по полю, он кидал вверх и ловил на
лету.
— Когда-нибудь… мы проведем
лето в деревне, cousin, — сказала она живее обыкновенного, — приезжайте туда, и… и мы не велим пускать ребятишек ползать с собаками — это прежде всего. Потом попросим Ивана Петровича не посылать… этих баб работать… Наконец, я не буду брать своих карманных денег…
Бабушка объяснила ему это явление.
В дворню из
деревни была взята Марина девчонкой шестнадцати
лет. Проворством и способностями она превзошла всех и каждого, и превзошла ожидания бабушки.
Летом они проживут на даче, где-то
в деревне,
в Петербургском уезде.
Знаете, у меня сестра
в деревне, только
годом старше меня…
— Первые
годы детства моего прошли тоже
в деревне.
Из чащи зелени мы вдруг вторгались
в тагальскую
деревню, проскакивали мимо хижин без стен, с одними решетками, сплетенными из растущего тут же рядом бамбука, крытых банановыми листьями, и без того, впрочем, осеняющими круглый
год всю хижину.
История арестантки Масловой была очень обыкновенная история. Маслова была дочь незамужней дворовой женщины, жившей при своей матери-скотнице
в деревне у двух сестер-барышень помещиц. Незамужняя женщина эта рожала каждый
год, и, как это обыкновенно делается по
деревням, ребенка крестили, и потом мать не кормила нежеланно появившегося, ненужного и мешавшего работе ребенка, и он скоро умирал от голода.