Неточные совпадения
Это ночное мытье производилось самою Катериной Ивановной, собственноручно, по крайней мере два раза
в неделю, а иногда и чаще, ибо дошли до того, что переменного белья уже совсем почти не было, и было у каждого члена семейства по одному только экземпляру, а Катерина Ивановна не могла выносить нечистоты и лучше соглашалась мучить себя по ночам и не по силам, когда все спят, чтоб успеть к утру просушить мокрое белье на протянутой веревке и подать чистое, чем видеть
грязь в доме.
Втроем вышли на крыльцо,
в приятный лунный холод, луна богато освещала бархатный блеск жирной
грязи, тусклое стекло многочисленных луж, линию кирпичных
домов в два этажа, пестро раскрашенную церковь. Денисов сжал руку Самгина широкой, мягкой и горячей ладонью и спросил...
Дома он спросил содовой воды, разделся, сбрасывая платье, как испачканное
грязью, закурил, лег на диван. Ощущение отравы становилось удушливее,
в сером облаке дыма плавало, как пузырь, яростно надутое лицо Бердникова, мысль работала беспорядочно, смятенно, подсказывая и отвергая противоречивые решения.
По панелям, смазанным жидкой
грязью, люди шагали чрезмерно торопливо и были неестественно одноцветны. Каменные и тоже одноцветные серые
дома, не разъединенные заборами, тесно прижатые один к другому, являлись глазу как единое и бесконечное здание. Его нижний этаж, ярко освещенный, приплюснут к земле и вдавлен
в нее, а верхние, темные, вздымались
в серую муть, за которой небо не чувствовалось.
Было что-то неистовое и судорожное
в стремлении людей закрасить
грязь своих жилищ, как будто москвичи, вдруг прозрев, испугались, видя трещины, пятна и другие признаки грязной старости на стенах
домов.
Обломов отправился на Выборгскую сторону, на новую свою квартиру. Долго он ездил между длинными заборами по переулкам. Наконец отыскали будочника; тот сказал, что это
в другом квартале, рядом, вот по этой улице — и он показал еще улицу без
домов, с заборами, с травой и с засохшими колеями из
грязи.
— Она красавица, воспитана
в самом дорогом пансионе
в Москве. Одних брильянтов тысяч на восемьдесят… Тебе полезно жениться… Взял бы богатое приданое, зажил бы большим
домом, у тебя бы весь город бывал, все бы раболепствовали перед тобой, поддержал бы свой род, связи… И
в Петербурге не ударил бы себя
в грязь… — мечтала почти про себя бабушка.
Весь день все просидели, как мокрые куры, рано разошлись и легли спать.
В десять часов вечера все умолкло
в доме. Между тем дождь перестал, Райский надел пальто, пошел пройтись около
дома. Ворота были заперты, на улице стояла непроходимая
грязь, и Райский пошел
в сад.
В дом,
в котором была открыта подписка, сыпались деньги со всего Парижа как из мешка; но и
дома наконец недостало: публика толпилась на улице — всех званий, состояний, возрастов; буржуа, дворяне, дети их, графини, маркизы, публичные женщины — все сбилось
в одну яростную, полусумасшедшую массу укушенных бешеной собакой; чины, предрассудки породы и гордости, даже честь и доброе имя — все стопталось
в одной
грязи; всем жертвовали (даже женщины), чтобы добыть несколько акций.
Признаться сказать, ни
в какое время года Колотовка не представляет отрадного зрелища; но особенно грустное чувство возбуждает она, когда июльское сверкающее солнце своими неумолимыми лучами затопляет и бурые, полуразметанные крыши
домов, и этот глубокий овраг, и выжженный, запыленный выгон, по которому безнадежно скитаются худые, длинноногие курицы, и серый осиновый сруб с дырами вместо окон, остаток прежнего барского
дома, кругом заросший крапивой, бурьяном и полынью и покрытый гусиным пухом, черный, словно раскаленный пруд, с каймой из полувысохшей
грязи и сбитой набок плотиной, возле которой, на мелко истоптанной, пепеловидной земле овцы, едва дыша и чихая от жара, печально теснятся друг к дружке и с унылым терпеньем наклоняют головы как можно ниже, как будто выжидая, когда ж пройдет наконец этот невыносимый зной.
Через улицу от господского
дома до конторы,
в косвенном направлении, лежали доски: предосторожность весьма полезная, потому что кругом, благодаря нашей черноземной почве и продолжительному дождю,
грязь была страшная.
За несколько дней до праздника весь малиновецкий
дом приходил
в волнение. Мыли полы, обметали стены, чистили медные приборы на дверях и окнах, переменяли шторы и проч. Потоки
грязи лились по комнатам и коридорам; целые вороха паутины и жирных оскребков выносились на девичье крыльцо.
В воздухе носился запах прокислых помоев. Словом сказать, вся нечистота, какая таилась под спудом
в течение девяти месяцев (с последнего Светлого праздника, когда происходила такая же чистка), выступала наружу.
— Помилуй, здесь жить нельзя!
грязь, вонь… ах, зачем ты меня
в Москву вез! Теперь у нас
дома так весело… у соседей сбираются,
в городе танцевальные вечера устраивают…
За десятки лет после левачевской перестройки снова
грязь и густые нечистоты образовали пробку
в повороте канала под Китайским проездом, около Малого театра. Во время войны наводнение было так сильно, что залило нижние жилые этажи
домов и торговые заведения, но никаких мер сонная хозяйка столицы — городская дума не принимала.
Разломали все хлевушки и сарайчики, очистили от
грязи дом, построенный Голицыным, где прежде резали кур и был склад всякой завали, и выявились на стенах, после отбитой штукатурки, пояски, карнизы и прочие украшения, художественно высеченные из кирпича, а когда выбросили из подвала зловонные бочки с сельдями и уничтожили заведение, где эти сельди коптились, то под полом оказались еще беломраморные покои. Никто из москвичей и не подозревал, что эта «коптильня»
в беломраморных палатах.
Разговор кончается. Женщина приписывается к поселенцу такому-то,
в селение такое-то — и гражданский брак совершен. Поселенец отправляется со своею сожительницей к себе домой и для финала, чтобы не ударить лицом
в грязь, нанимает подводу, часто на последние деньги.
Дома сожительница первым делом ставит самовар, и соседи, глядя на дым, с завистью толкуют, что у такого-то есть уже баба.
Поехал дальше. Давыдовых перегнал близ Нижне-удинска,
в Красноярске не дождался. Они с детьми медленно ехали, а я, несмотря на
грязь, дождь и снег иногда, все подвигался на тряской своей колеснице. Митьков, живший своим
домом, хозяином совершенным — все по часам и все
в порядке. Кормил нас обедом — все время мы были почти неразлучны, я останавливался у Спиридова, он еще не совсем устроился, но надеется, что ему
в Красноярске будет хорошо.
В беседах наших мы все возвращались к прошедшему…
— Вы говорите, — начал он наконец, обращаясь к Вихрову и придавая мыслящее выражение своему лицу, — что все это пишете затем, чтобы исправить нравы; но позвольте вас спросить, начну
в этом случае примером; заведу ли я на улицах чистоту и порядок, если стану всю
грязь, которая у меня
дома, выносить и показывать всем публично?
Я счастлив уже тем, что нахожусь
в теплой комнате и сознаю себя
дома, не скутанным, свободным от
грязи и вони, вдали от поучений. Старик Лукьяныч, о котором я уже не раз упоминал на страницах"Благонамеренных речей"и который до сих пор помогает мне нести иго собственности, встречает меня с обычным радушием, хотя, я должен сознаться,
в этом радушии по временам прорывается легкий, но очень явный оттенок иронии.
На другой день все объяснилось. Ах, какая это адская интрига! И с каким коварством она пущена
в ход, чтобы забрызгать
грязью одного меня и выгородить все остальное!.. Утром я сидел
дома, обдумывая свое положение, как ко мне приехал один из наших офицеров. Он назвал себя депутатом и от имени всех товарищей пригласил меня оставить полк.
Крыт был
дом соломой под щетку и издали казался громадным ощетинившимся наметом; некрашеные стены от времени и непогод сильно почернели; маленькие, с незапамятных времен не мытые оконца подслеповато глядели на площадь и, вследствие осевшей на них
грязи, отливали снаружи всевозможными цветами; тесовые почерневшие ворота вели
в громадный темный двор,
в котором непривычный глаз с трудом мог что-нибудь различать, кроме бесчисленных полос света, которые врывались сквозь дыры соломенного навеса и яркими пятнами пестрили навоз и улитый скотскою мочою деревянный помост.
Приближалась весна, таял снег, обнажая
грязь и копоть, скрытую
в его глубине. С каждым днем
грязь настойчивее лезла
в глаза, вся слободка казалась одетой
в лохмотья, неумытой. Днем капало с крыш, устало и потно дымились серые стены
домов, а к ночи везде смутно белели ледяные сосульки. Все чаще на небе являлось солнце. И нерешительно, тихо начинали журчать ручьи, сбегая к болоту.
Солнце поднималось все выше, вливая свое тепло
в бодрую свежесть вешнего дня. Облака плыли медленнее, тени их стали тоньше, прозрачнее. Они мягко ползли по улице и по крышам
домов, окутывали людей и точно чистили слободу, стирая
грязь и пыль со стен и крыш, скуку с лиц. Становилось веселее, голоса звучали громче, заглушая дальний шум возни машин.
Темно. По улицам уездного городка Черноборска, несмотря на густую и клейкую
грязь, беспрестанно снуют экипажи самых странных видов и свойств. Городничий уже раз десять,
в течение трех часов, успел побывать у подъезда ярко освещенного каменного
дома, чтобы осведомиться о здоровье генерала. Ответ был, однако ж, всякий раз один и тот же: «Его высокородие изволят еще почивать».
Чин у Порфирия Петровича был уж изрядный, женился он прилично; везде принят, обласкан и уважен; на последних выборах единогласно старшиной благородного собрания выбран; губернатор у него
в доме бывает: скажите на милость, ну, след ли такой, можно сказать, особе по уши
в грязи барахтаться!
Между тем
дом Желвакова давно уже горит
в многочисленных огнях, и у ворот поставлены даже плошки, что привлекает большую толпу народа, который, несмотря ни на дождь, ни на
грязь, охотно собирается поглазеть, как веселятся уездные аристократы.
Она всё бежала, задыхаясь, по холодной и топкой
грязи и наконец начала стучаться
в дома;
в одном
доме не отперли,
в другом долго не отпирали; она бросила
в нетерпении и начала стучаться
в третий
дом.
Они вышли. Петр Степанович бросился было
в «заседание», чтоб унять хаос, но, вероятно, рассудив, что не стоит возиться, оставил всё и через две минуты уже летел по дороге вслед за ушедшими. На бегу ему припомнился переулок, которым можно было еще ближе пройти к
дому Филиппова; увязая по колена
в грязи, он пустился по переулку и
в самом деле прибежал
в ту самую минуту, когда Ставрогин и Кириллов проходили
в ворота.
Налево овраг выходит к арестантским ротам,
в него сваливают мусор со дворов, и на дне его стоит лужа густой, темно-зеленой
грязи; направо,
в конце оврага, киснет илистый Звездин пруд, а центр оврага — как раз против
дома; половина засыпана сором, заросла крапивой, лопухами, конским щавелем,
в другой половине священник Доримедонт Покровский развел сад;
в саду — беседка из тонких дранок, окрашенных зеленою краской.
Кругом было так много жестокого озорства, грязного бесстыдства — неизмеримо больше, чем на улицах Кунавина, обильного «публичными
домами», «гулящими» девицами.
В Кунавине за
грязью и озорством чувствовалось нечто, объяснявшее неизбежность озорства и
грязи: трудная, полуголодная жизнь, тяжелая работа. Здесь жили сытно и легко, работу заменяла непонятная, ненужная сутолока, суета. И на всем здесь лежала какая-то едкая, раздражающая скука.
…Работал я охотно, — мне нравилось уничтожать
грязь в доме, мыть полы, чистить медную посуду, отдушники, ручки дверей; я не однажды слышал, как
в мирные часы женщины говорили про меня...
Загнанная, оборванная барышня, которую подлое лакейство, особенно приданые мачехи, обижали сколько душе угодно, втоптали
в грязь — вдруг сделалась полновластною госпожою
в доме, потому что больной отец отдал ей
в распоряжение всё.
Девушка или с самого начала так прилаживается к окружающему ее, что уж
в четырнадцать лет кокетничает, сплетничает, делает глазки проезжающим мимо офицерам, замечает, не крадут ли горничные чай и сахар, и готовится
в почтенные хозяйки
дома и
в строгие матери, или с необычайною легкостью освобождается от
грязи и сора, побеждает внешнее внутренним благородством, каким-то откровением постигает жизнь и приобретает такт, хранящий, напутствующий ее.
Он пошёл…
Дома стояли по бокам улицы, точно огромные камни,
грязь всхлипывала под ногами, а дорога опускалась куда-то вниз, где тьма была ещё более густа… Илья споткнулся о камень и чуть не упал.
В пустоте его души вздрогнула надоедливая мысль...
С того дня, как Илья познакомился с Олимпиадой, ему казалось, что
дом Филимонова стал ещё грязнее и тесней. Эта теснота и
грязь вызывали у него чувство физического отвращения, как будто тела его касались холодные, скользкие руки. Сегодня это чувство особенно угнетало его, он не мог найти себе места
в доме, пошёл к Матице и увидал бабу сидящей у своей широкой постели на стуле. Она взглянула на него и, грозя пальцем, громко прошептала, точно ветер подул...
Старые рёбра выпячивались всё более, как будто
грязь, накопленная
в его внутренностях за десятки лет, распирала
дом и он уже не мог сдерживать её.
Они возились на узкой полосе земли, вымощенной камнем, с одной стороны застроенной высокими
домами, а с другой — обрезанной крутым обрывом к реке; кипучая возня производила на Фому такое впечатление, как будто все они собрались бежать куда-то от этой работы
в грязи, тесноте и шуме, — собрались бежать и спешат как-нибудь скорее окончить недоделанное и не отпускающее их от себя.
На каждой из вещей, которые Елена увидала у него
в номере, начиная с нового большого чемодана до толстого клетчатого пледа, лежавшего на диване, ей кинулся
в глаза отпечаток европейского изящества и прочности, и она при этом невольно вспомнила сейчас только оставленный ею богатый
дом русского вельможи, представлявший огромные комнаты, нелепое убранство
в них и
грязь на всем.
Чтобы пробраться
в подвальный этаж белого угольного
дома, надобно было пройти через двор, переполненный всякого рода зловониями, мусором,
грязью, и спуститься ступеней десять вниз, что сделав, Бегушев очутился
в совершенной темноте и, схватив наугад первую попавшуюся ему под руку скобку, дернул дверь к себе.
Но, когда начали спускаться сумерки, разуваевская тройка с двумя седоками по крайней мере раз десять с гамом и свистом пронеслась взад и вперед мимо моего
дома, посылая по сторонам комья
грязи и рыхлого снега и взбудораживая угомонившихся
в гнездах грачей.
Улица, на которую выходили окна моей комнаты, имела теперь самый печальный вид: ряды домиков, очень красивых
в хорошую погоду, теперь выглядели мрачно, а непролазная
грязь посредине улицы представляла самое отвратительное зрелище, точно целая река
грязи, по которой плыли телеги с дровами, коробья с углем, маленькие тележки с рудой и осторожно пробирались пешеходы возле самых
домов по кое-как набросанным, скользким от дождя жердочкам, камням и жалким остаткам недавно зеленой «полянки».
Потеряв сознание
в минуту своего неожиданного похищения из родительского
дома, она не выходила из обморока во все время, пока конный отряд Плодомасова несся, изрывая железом копыт черную
грязь непроезжих полей; она не пришла
в себя во время короткой передышки, данной коням после сорокаверстной перескачки, и
в этом видимом образе смерти достигла гнезда плодомасовского боярина.
Когда
в заговенье или
в престольный праздник, который продолжался три дня, сбывали мужикам протухлую солонину с таким тяжким запахом, что трудно было стоять около бочки, и принимали от пьяных
в заклад косы, шапки, женины платки, когда
в грязи валялись фабричные, одурманенные плохой водкой, и грех, казалось, сгустившись, уже туманом стоял
в воздухе, тогда становилось как-то легче при мысли, что там,
в доме, есть тихая, опрятная женщина, которой нет дела ни до солонины, ни до водки; милостыня ее действовала
в эти тягостные, туманные дни, как предохранительный клапан
в машине.
Тетерев. Жизнь! Покричат люди, устанут, замолчат… Отдохнут, — опять кричать будут. Здесь же,
в этом
доме, — всё замирает особенно быстро… и крик боли и смех радости… Всякие потрясения для него — как удар палкой по луже
грязи… И последним звуком всегда является крик пошлости, феи здешних мест. Торжествующая или озлобленная, здесь она всегда говорит последней…
Человеку, который вышел из
дому в светлой праздничной одежде, стоит только быть обрызнуту одним пятном
грязи из-под колеса, и уже весь народ обступил его, и указывает на него пальцем, и толкует об его неряшестве, тогда как тот же народ не замечает множества пятен на других проходящих, одетых
в будничные одежды.
Это был трехэтажный каменный
дом с провалившейся крышей, с изломанными рамами
в окнах, с подвалами, всё лето полными жидкой пахучей
грязи.
Я ехал к нему часа два с половиною, потому что должен был проехать около пяти верст большими улицами и изъездить по крайней мере десяток маленьких переулков, прежде чем нашел его квартиру: это был полуразвалившийся
дом, ход со двора; я завяз почти
в грязи, покуда шел по этому двору, на котором, впрочем, стояли новые конюшни и сарай.
Живут они
в грязи, едят отвратительно, как никогда не ели у себя
дома, спят под резкие звуки плохого оркестриона, день и ночь играющего
в трактире под номерами.
Поехал мужик
в город за овсом для лошади. Только что выехал из деревни, лошадь стала заворачивать назад к
дому. Мужик ударил лошадь кнутом. Она пошла и думает про мужика: «Куда он, дурак, меня гонит; лучше бы домой». Не доезжая до города, мужик видит, что лошади тяжело по
грязи, своротил на мостовую, а лошадь воротит прочь от мостовой. Мужик ударил кнутом и дернул лошадь: она пошла на мостовую и думает: «Зачем он меня повернул на мостовую, только копыта обломаешь. Тут под ногами жестко».
В этой парикмахерской, пропитанной скучным запахом дешевых духов, полной надоедливых мух и
грязи, посетитель был нетребовательный: швейцары, приказчики, иногда мелкие служащие или рабочие, часто аляповато-красивые, но подозрительные молодцы, с румяными щеками, тоненькими усиками и наглыми маслянистыми глазками. Невдалеке находился квартал, заполненный
домами дешевого разврата. Они господствовали над этою местностью и придавали ей особый характер чего-то грязного, беспорядочного и тревожного.