Неточные совпадения
Началось с того, что Волгу толокном
замесили, потом теленка на баню тащили, потом
в кошеле кашу варили, потом козла
в соложеном тесте [Соложёное тесто — сладковатое тесто из солода (солод — слад), то есть из проросшей ржи (употребляется
в пивоварении).] утопили, потом свинью за бобра купили да собаку за волка убили, потом лапти растеряли да по дворам искали: было лаптей шесть, а сыскали семь; потом рака с колокольным звоном встречали, потом щуку с яиц согнали, потом комара за восемь верст ловить ходили, а комар у пошехонца на носу сидел, потом батьку на кобеля променяли, потом блинами острог конопатили, потом блоху на цепь приковали, потом беса
в солдаты отдавали, потом небо кольями подпирали, наконец утомились и стали ждать, что из этого выйдет.
— Я уж на что глуп, — сказал он, — а вы еще глупее меня! Разве щука сидит на яйцах? или можно разве вольную реку толокном
месить? Нет, не головотяпами следует вам называться, а глуповцами! Не хочу я володеть вами, а ищите вы себе такого князя, какого нет
в свете глупее, — и тот будет володеть вами!
Левина уже не поражало теперь, как
в первое время его жизни
в Москве, что для переезда с Воздвиженки на Сивцев Вражек нужно было запрягать
в тяжелую карету пару сильных лошадей, провезти эту карету по снежному
месиву четверть версты и стоять там четыре часа, заплатив за это пять рублей. Теперь уже это казалось ему натурально.
Кричат: „Бал, бал, веселость!“ — просто дрянь бал, не
в русском духе, не
в русской натуре; черт знает что такое: взрослый, совершеннолетний вдруг выскочит весь
в черном, общипанный, обтянутый, как чертик, и давай
месить ногами.
Потом сорóка бултыхнула вместе с тележкою
в яму, которою начинался узкий переулок, весь стремившийся вниз и запруженный грязью; долго работала она там всеми силами и
месила ногами, подстрекаемая и горбуном, и самим барином, и наконец втащила их
в небольшой дворик, стоявший на косогоре с двумя расцветшими яблонями пред стареньким домиком и садиком позади его, низеньким, маленьким, состоявшим только из рябины, бузины и скрывавшейся во глубине ее деревянной будочки, крытой драньем, с узеньким матовым окошечком.
Размешайте заряд пороху
в чарке сивухи, духом выпейте, и все пройдет — не будет и лихорадки; а на рану, если она не слишком велика, приложите просто земли,
замесивши ее прежде слюною на ладони, то и присохнет рана.
В зеркале Самгин видел, что музыку делает
в углу маленький черный человечек с взлохмаченной головой игрушечного чертика; он судорожно изгибался на стуле, хватал клавиши длинными пальцами, точно лапшу
месил, музыку плохо слышно было сквозь топот и шарканье ног, смех, крики, говор зрителей; но был слышен тревожный звон хрустальных подвесок двух люстр.
Потом он слепо шел правым берегом Мойки к Певческому мосту, видел, как на мост, забитый людями, ворвались пятеро драгун, как засверкали их шашки, двое из пятерых, сорванные с лошадей, исчезли
в черном
месиве, толстая лошадь вырвалась на правую сторону реки, люди стали швырять
в нее комьями снега, а она топталась на месте, встряхивая головой; с морды ее падала пена.
Кольцеобразное, сероватое
месиво вскипало все яростнее; люди совершенно утратили человекоподобные формы, даже головы были почти неразличимы на этом облачном кольце, и казалось, что вихревое движение то приподнимает его
в воздух, к мутненькому свету, то прижимает к темной массе под ногами людей.
Видел Самгин историка Козлова, который, подпрыгивая, тыкая зонтиком
в воздух, бежал по панели, Корвина, поднявшего над головою руку с револьвером
в ней, видел, как гривастый Вараксин, вырвав знамя у Корнева, размахнулся, точно цепом, красное полотнище накрыло руку и голову регента; четко и сердито хлопнули два выстрела. Над головами Корнева и Вараксина замелькали палки, десятки рук, ловя знамя, дергали его к земле, и вот оно исчезло
в месиве человеческих тел.
Он,
в бессильной досаде на ее справедливый упрек, отшатнулся от нее
в сторону и
месил широкими шагами грязь по улице, а она шла по деревянному тротуару.
Сам Ришар свидетельствует, что
в те годы он, как блудный сын
в Евангелии, желал ужасно поесть хоть того
месива, которое давали откармливаемым на продажу свиньям, но ему не давали даже и этого и били, когда он крал у свиней, и так провел он все детство свое и всю юность, до тех пор пока возрос и, укрепившись
в силах, пошел сам воровать.
— Нет, не то чтоб повальные, а так, мрут, как мухи; жиденок, знаете, эдакой чахлый, тщедушный, словно кошка ободранная, не привык часов десять
месить грязь да есть сухари — опять чужие люди, ни отца, ни матери, ни баловства; ну, покашляет, покашляет, да и
в Могилев. И скажите, сделайте милость, что это им далось, что можно с ребятишками делать?
Солнце склонялось к закату, а наша «тройка» все еще устало
месила пыль по проселкам, окруженная зноем и оводами. Казалось, мы толчемся на одном месте. Некованые копыта мягко шлепали по земле; темнело, где-нибудь на дальнем болоте гудел «бугай»,
в придорожной ржи сонно ударял перепел, и нетопыри пролетали над головами, внезапно появляясь и исчезая
в сумерках.
Я побежал
в кухню рассказать бабушке всё, что видел и слышал, она
месила в квашне тесто на хлебы, покачивая опыленной головою; выслушав меня, она спокойно сказала...
В избе я нашел Анютину мать, которая квашню
месила; подле нее на лавке сидел будущий ее зять.
Я внимательно наблюдал, как она обдавала миндаль кипятком, как счищала с него разбухшую кожицу, как выбирала миндалины только самые чистые и белые, как заставляла толочь их, если пирожное приготовлялось из миндального теста, или как сама резала их ножницами и,
замесив эти обрезки на яичных белках, сбитых с сахаром, делала из них чудные фигурки: то венки, то короны, то какие-то цветочные шапки или звезды; все это сажалось на железный лист, усыпанный мукою, и посылалось
в кухонную печь, откуда приносилось уже перед самым обедом, совершенно готовым и поджарившимся.
Косой дождь, гонимый сильным ветром, лил как из ведра; с фризовой спины Василья текли потоки
в лужу мутной воды, образовавшуюся на фартуке. Сначала сбитая катышками пыль превратилась
в жидкую грязь, которую
месили колеса, толчки стали меньше, и по глинистым колеям потекли мутные ручьи. Молния светила шире и бледнее, и раскаты грома уже были не так поразительны за равномерным шумом дождя.
Убьют они это зайца, шкуру с него сдерут, да так, не потроша, и кидают
в котел варить, а котел-то не чищен, как сделан; одно слово, смрад нестерпимый, а они ничего, едят всё это
месиво с аппетитом.
Исправник толстый-претолстый, и две дочери у него были замужем, а и тот с зятьями своими тут же заодно пыхтит, как сом, и пятками
месит, а гусар-ремонтер, ротмистр богатый и собой молодец, плясун залихватский, всех ярче действует: руки
в боки, а каблуками навыверт стучит, перед всеми идет — козырится, взагреб валяет, а с Грушей встренется — головой тряхнет, шапку к ногам ее ронит и кричит: «Наступи, раздави, раскрасавица!» — и она…
Вместе с пылью и слепнями это ощущение безнадежной тоски нависло, очевидно, и над тарантасом, тихо катившимся по тракту. Коренник лениво
месил ногами, пристяжки роняли морды чуть не
в самую пыль дороги, тарантас расслабленно дребезжал плохо пригнанными частями, ямщик видимо придирался к одной пристяжке, наделял ее по временам язвительными эпитетами самого оскорбительного свойства.
Трудно сказать, какое впечатление производила на Степана Владимирыча картина трудовой деревенской осени, и даже сознавал ли он
в ней страду, продолжающуюся среди
месива грязи, под непрерывным ливнем дождя; но достоверно, что серое, вечно слезящееся небо осени давило его.
На бегу люди догадывались о причине набата: одни говорили, что ограблена церковь, кто-то крикнул, что отец Виталий помер
в одночасье, а старик Чапаков, отставной унтер, рассказывал, что Наполеонов внук снова собрал дванадесять язык, перешёл границы и Петербург окружает. Было страшно слушать эти крики людей, невидимых
в густом
месиве снега, и все слова звучали правдоподобно.
Всё там медленно соединялось
в разноцветное широкое пятно, будто чьи-то сильные руки невидимо опустились на город и лениво
месят его, как тесто.
Эти отлично выпеченные, мягкие как пух булки, которые мы едим, — плод заблуждений; ибо первыйхлебник непременно начал с
месива, которого
в наше время не станет есть даже «торжествующая свинья» (см. «За рубежом», гл. VI).
— Он самый, барин. Да еще Горчак с Разбойником… Тут нашему брату сплавщику настоящее горе. Бойцы щелкают наши барочки, как бабы орехи. По мерной воде еще ничего, можно пробежать, а как за пять аршин перевалило — тут держись только за землю. Как
в квашонке
месит… Непременно надо до Кумыша схватиться и обождать малость, покамест вода спадет хоть на пол-аршина.
— Нельзя, милый барин. Знамо, не по своей воле тащимся на сплав, а нужда гонит. Недород у нас… подати справляют… Ну, а где взять? А караванные приказчики уж пронюхают, где недород, и по зиме все деревни объедут. Приехали — сейчас
в волость: кто подати не донес? А писарь и старшина уж ждут их, тоже свою спину берегут, и сейчас кондракт… За десять-то рублев ты и должон
месить сперва на пристань тыщу верст, потом сплаву обжидать, а там на барке сбежать к Перме али дальше, как подрядился по кондракту.
Кроме Дёмы, я не видывал реки рыбнее
Мёши; рыба кипела
в ней, как говорится, и так брала, что только успевай закидывать.
Вечер был великолепный, очаровательный; с нами были удочки, и мы с Евсеичем на
Мёше наудили множество рыбы, которую и варили и жарили; спать легли
в повозке.
— Как же, как же, теперь и я знаю. Строгая, того-этого, семья,
в карете нашу грязь
месит. Как же это они ее к вам пускают?
Кончив разносить булки, я ложился спать, вечером работал
в пекарне, чтоб к полуночи выпустить
в магазин сдобное, — булочная помещалась около городского театра, и после спектакля публика заходила к нам истреблять горячие слойки. Затем шел
месить тесто для весового хлеба и французских булок, а
замесить руками пятнадцать-двадцать пудов — это не игрушка.
Работая от шести часов вечера почти до полудня, днем я спал и мог читать только между работой,
замесив тесто, ожидая, когда закиснет другое, и посадив хлеб
в печь. По мере того как я постигал тайны ремесла, пекарь работал все меньше, он меня «учил», говоря с ласковым удивлением...
И я на все средства души моей удовлетворю мое желание вмешаться
в самую гущу жизни…
месить ее и так и эдак… тому — помешать, этому — помочь… вот
в чем радость жизни!
Он успел побывать на скотном дворе, заглянул
в клеть, где стояли три тучные коровы, принадлежавшие супруге его, Анне Андреевне, — посмотрел, достаточно ли у них
месива, погладил их, — потом прикрикнул на старую скотницу Феклу, хлопотавшую подле тощих барских телок, жевавших по какому-то странному вкусу, им только свойственному, отлежалую солому.
Дорога, размытая осенними ливнями, обратилась
в сплошную топь; стада волов, которых прогоняют обыкновенно без разбора, где ни попало,
замесили ее и делали решительно непроходимою; стоило только зазеваться раз, чтобы окончательно посадить и лошадь и воз или самому завязнуть.
Вымесил я один чан — другой готов; этот
замесил — пшеничное поспело; его уже руками надо было
месить. Крепок был я парень, а к работе не привык: мука мне налезла и
в нос, и
в рот, и
в уши, и
в глаза, оглох, ничего не вижу, потом обливаюсь, а он
в тесто капает.
И всё время вертимся мы
в работе: я
мешу, он хлебы раскатывает,
в печь сажает; испекутся — вынимать их начнёт, а я на полки кладу, руки себе обжигая.
Выла и стонала февральская вьюга, торкалась
в окна, зловеще гудела
в трубе; сумрак пекарни, едва освещенной маленькой лампой, тихо колебался, откуда-то втекали струи холода, крепко обнимая ноги; я
месил тесто, а хозяин, присев на мешок муки около ларя, говорил...
Кто-то мычал и горько всхлипывал, — должно быть, снилось, что его бьют. С грязной стены слепо смотрели три черные окна — точно глубокие подкопы куда-то
в ночь. Капала вода с подоконников; из пекарни доносились мягкие шлепки и тихий писк: подручный пекаря, глухонемой Никандр,
месил тесто.
Работал он артистически. Нужно было видеть, как он управлялся с семипудовым куском теста, раскатывая его, или как, наклонившись над ларем,
месил, по локоть погружая свои могучие руки
в упругую массу, пищавшую
в его стальных пальцах.
…Первой же ночью работы
в хлебной, когда я,
замесив одно тесто и поставив опару для другого, сел с книгой под лампу, — явился хозяин, сонно щуря глаза и чмокая губами.
Они, разорвав гору динамитом, дробили ее кирками, расчищая площадь для линии железной дороги, они
месили в громадных творилах цемент и, делая из него саженные кубические камни, опускали их
в море, строя оплот против титанической силы его неугомонных волн.
Тут Севастьян сейчас взял его и вклеил на старую доску
в средину краев, а на долонь набрал какой знал темной красочной грязи,
замесил ее пальцами со старою олифою и шафраном вроде замазки и ну все это долонью
в тот потерханный списочек крепко-накрепко втирать…
Может быть, нарочно я
в человечьем
меси́ве
лицом никого не новей.
Я,
может быть,
самый красивый
из всех твоих сыновей.
В обители большим праздником считался Успеньев день, когда праздновался «престол»
в новой церкви. Вперед делались большие приготовления, чтобы накормить сотни богомольцев. Вся братия была погружена
в хозяйственные заботы, и даже брат Ираклий должен был помогать на кухне, где
месил тесто, чистил капусту и картофель. Половецкий забрался к брату Павлину за два дня и тоже принимал участие
в общей братской работе
в качестве пекаря.
Жена Володьки — Лукерья, молодая некрасивая баба, с глазами навыкате и с птичьим носом,
месила в кадке тесто; сам Володька сидел на печи, свесив ноги.
Марфа. Да тебе хорошо говорить, а нашей сестре трудно. Ох, трудно. Кабы вашего брата хоть на недельку бы
в нашу должность впрячь. Вы бы не то заговорили. И
меси, и пеки, и вари, и пряди, и тки, и скотина, и все дела, и этих голопузых обмыть, одеть, накормить, все на нашей сестре, — а чуть что не по нем, сейчас. Особенно вывивши. Ох, житье наше бабье…
Мудрецы говорили, что лучше спокойно есть хлеб своего труда, чем носить золотой пояс и быть слугою другого. Лучше
месить руками известь и глину, чем складывать их на груди
в знак покорности.
— Так точно, — подтвердил Асаф. — Помню я, как Чапурин ее клал, я еще известку тогда ему
месил да кирпичи таскал. Точно,
в два кирпича строена.
— Молодцы! Молодцы!..
Меси их!.. Катай!.. Вали
в реку!