Неточные совпадения
Кроме того, дурно, что у вас высушивается
в самом присутствии всякая дрянь и над самым шкапом с
бумагами охотничий арапник.
Осип (глядя
в окно). Купцы какие-то хотят войти, да не допускает квартальный. Машут
бумагами: верно, вас хотят видеть.
Здесь много чиновников. Мне кажется, однако ж, они меня принимают за государственного человека. Верно, я вчера им подпустил пыли. Экое дурачье! Напишу-ка я обо всем
в Петербург к Тряпичкину: он пописывает статейки — пусть-ка он их общелкает хорошенько. Эй, Осип, подай мне
бумагу и чернила!
Аммос Федорович. А я на этот счет покоен.
В самом деле, кто зайдет
в уездный суд? А если и заглянет
в какую-нибудь
бумагу, так он жизни не будет рад. Я вот уж пятнадцать лет сижу на судейском стуле, а как загляну
в докладную записку — а! только рукой махну. Сам Соломон не разрешит, что
в ней правда и что неправда.
Хлестаков. Хорошо, хоть на
бумаге. Мне очень будет приятно. Я, знаете, этак люблю
в скучное время прочесть что-нибудь забавное… Как ваша фамилия? я все позабываю.
Правдин (останавливая ее). Поостановитесь, сударыня. (Вынув
бумагу и важным голосом Простакову.) Именем правительства вам приказываю сей же час собрать людей и крестьян ваших для объявления им указа, что за бесчеловечие жены вашей, до которого попустило ее ваше крайнее слабомыслие, повелевает мне правительство принять
в опеку дом ваш и деревни.
Потом остановились на мысли, что будет произведена повсеместная «выемка», и стали готовиться к ней: прятали книги, письма, лоскутки
бумаги, деньги и даже иконы — одним словом, все,
в чем можно было усмотреть какое-нибудь «оказательство».
— Филат Иринархович, — говорил, — больше на
бумаге сулил, что обыватели при нем якобы благополучно
в домах своих почивать будут, а я на практике это самое предоставлю… да-с!
Когда прошение было прочитано и закрестовано, то у всех словно отлегло от сердца. Запаковали
бумагу в конверт, запечатали и сдали на почту.
Бородавкин получил
бумагу,
в которой ему рекомендовалось:"По случаю известного вам происшествия извольте прилежно смотреть, дабы неисправимое сие зло искореняемо было без всякого упущения".
― Их здесь нет, ― сказала она, затворяя ящик; но по этому движению он понял, что угадал верно и, грубо оттолкнув ее руку, быстро схватил портфель,
в котором он знал, что она клала самые нужные
бумаги. Она хотела вырвать портфель, но он оттолкнул ее.
― Не угодно ли? ― Он указал на кресло у письменного уложенного
бумагами стола и сам сел на председательское место, потирая маленькие руки с короткими, обросшими белыми волосами пальцами, и склонив на бок голову. Но, только что он успокоился
в своей позе, как над столом пролетела моль. Адвокат с быстротой, которой нельзя было ожидать от него, рознял руки, поймал моль и опять принял прежнее положение.
Одевшись, Степан Аркадьич прыснул на себя духами, выправил рукава рубашки, привычным движением рассовал по карманам папиросы, бумажник, спички, часы с двойной цепочкой и брелоками и, встряхнув платок, чувствуя себя чистым, душистым, здоровым и физически веселым, несмотря на свое несчастье, вышел, слегка подрагивая на каждой ноге,
в столовую, где уже ждал его кофе и, рядом с кофеем, письма и
бумаги из присутствия.
Вошел секретарь, с фамильярною почтительностью и некоторым, общим всем секретарям, скромным сознанием своего превосходства пред начальником
в знании дел, подошел с
бумагами к Облонскому и стал, под видом вопроса, объяснять какое-то затруднение. Степан Аркадьич, не дослушав, положил ласково свою руку на рукав секретаря.
Шкафы и комоды были раскрыты; два раза бегали
в лавочку за бечевками; по полу валялась газетная
бумага.
Секретарь весело и почтительно, как и все
в присутствии Степана Аркадьича, подошел с
бумагами и проговорил тем фамильярно-либеральным тоном, который введен был Степаном Аркадьичем...
— Проси! — громко проговорил он, сбирая
бумаги и укладывая их
в бювар.
— С его сиятельством работать хорошо, — сказал с улыбкой архитектор (он был с сознанием своего достоинства, почтительный и спокойный человек). — Не то что иметь дело с губернскими властями. Где бы стопу
бумаги исписали, я графу доложу, потолкуем, и
в трех словах.
— Верно, с
бумагами, — прибавил Степан Аркадьич, и, когда Анна проходила мимо лестницы, слуга взбегал наверх, чтобы доложить о приехавшем, а сам приехавший стоял у лампы, Анна, взглянув вниз, узнала тотчас же Вронского, и странное чувство удовольствия и вместе страха чего-то вдруг шевельнулось у нее
в сердце.
Алексей Александрович вошел
в залу заседания, поздоровался с членами и председателем, как и обыкновенно, и сел на свое место, положив руку на приготовленные пред ним
бумаги.
Правда, что легкость и ошибочность этого представления о своей вере смутно чувствовалась Алексею Александровичу, и он знал, что когда он, вовсе не думая о том, что его прощение есть действие высшей силы, отдался этому непосредственному чувству, он испытал больше счастья, чем когда он, как теперь, каждую минуту думал, что
в его душе живет Христос и что, подписывая
бумаги, он исполняет Его волю; но для Алексея Александровича было необходимо так думать, ему было так необходимо
в его унижении иметь ту, хотя бы и выдуманную, высоту, с которой он, презираемый всеми, мог бы презирать других, что он держался, как за спасение, за свое мнимое спасение.
Подъезжая к Петербургу, Алексей Александрович не только вполне остановился на этом решении, но и составил
в своей голове письмо, которое он напишет жене. Войдя
в швейцарскую, Алексей Александрович взглянул на письма и
бумаги, принесенные из министерства, и велел внести за собой
в кабинет.
В числе этих
бумаг лежали и нужные ему справки и набросанный конспект того заявления, которое он намеревался сделать.
Он прошел
в кабинет принимать дожидавшихся просителей и подписать некоторые
бумаги, принесенные правителем дел.
— Во-первых, не качайся, пожалуйста, — сказал Алексей Александрович. — А во вторых, дорога не награда, а труд. И я желал бы, чтобы ты понимал это. Вот если ты будешь трудиться, учиться для того, чтобы получить награду, то труд тебе покажется тяжел; но когда ты трудишься (говорил Алексей Александрович, вспоминая, как он поддерживал себя сознанием долга при скучном труде нынешнего утра, состоявшем
в подписании ста восемнадцати
бумаг), любя труд, ты
в нем найдешь для себя награду.
Я схватил
бумаги и поскорее унес их, боясь, чтоб штабс-капитан не раскаялся. Скоро пришли нам объявить, что через час тронется оказия; я велел закладывать. Штабс-капитан вошел
в комнату
в то время, когда я уже надевал шапку; он, казалось, не готовился к отъезду; у него был какой-то принужденный, холодный вид.
Да, и штабс-капитан:
в сердцах простых чувство красоты и величия природы сильнее, живее во сто крат, чем
в нас, восторженных рассказчиках на словах и на
бумаге.
— Постой, постой! — закричал вдруг Максим Максимыч, ухватясь за дверцы коляски, — совсем было забыл… У меня остались ваши
бумаги, Григорий Александрович… я их таскаю с собой… думал найти вас
в Грузии, а вот где Бог дал свидеться… Что мне с ними делать?..
Я ее крепко обнял, и так мы оставались долго. Наконец губы наши сблизились и слились
в жаркий, упоительный поцелуй; ее руки были холодны как лед, голова горела. Тут между нами начался один из тех разговоров, которые на
бумаге не имеют смысла, которых повторить нельзя и нельзя даже запомнить: значение звуков заменяет и дополняет значение слов, как
в итальянской опере.
В самом деле, назначение нового генерал-губернатора, и эти полученные
бумаги такого сурьезного содержания, и эти бог знает какие слухи — все это оставило заметные следы
в их лицах, и фраки на многих сделались заметно просторней.
С большим трудом и с помощью дядиных протекций, проведя два месяца
в каллиграфических уроках, достал он наконец место списывателя
бумаг в каком-то департаменте.
Потом
в ту же минуту приступил к делу: перед шкатулкой потер руки с таким же удовольствием, как потирает их выехавший на следствие неподкупный земский суд, подходящий к закуске, и тот же час вынул из нее
бумаги.
А между тем появленье смерти так же было страшно
в малом, как страшно оно и
в великом человеке: тот, кто еще не так давно ходил, двигался, играл
в вист, подписывал разные
бумаги и был так часто виден между чиновников с своими густыми бровями и мигающим глазом, теперь лежал на столе, левый глаз уже не мигал вовсе, но бровь одна все еще была приподнята с каким-то вопросительным выражением.
Ноздрев повел их
в свой кабинет,
в котором, впрочем, не было заметно следов того, что бывает
в кабинетах, то есть книг или
бумаги; висели только сабли и два ружья — одно
в триста, а другое
в восемьсот рублей.
Другая
бумага содержала
в себе отношение губернатора соседственной губернии о убежавшем от законного преследования разбойнике, и что буде окажется
в их губернии какой подозрительный человек, не предъявящий никаких свидетельств и пашпортов, то задержать его немедленно.
Государству утраты немного, если вместо меня сядет
в канцелярию другой переписывать
бумагу, но большая утрата, если триста человек не заплатят податей.
Окончивши рассматриванье этой книги, Чичиков вытащил уже было и другую
в том же роде, как вдруг появился полковник Кошкарев, с сияющим видом и
бумагою.
Когда взошел он
в светлый зал, где повсюду за письменными лакированными столами сидели пишущие господа, шумя перьями и наклоня голову набок, и когда посадили его самого, предложа ему тут же переписать какую-то
бумагу, — необыкновенно странное чувство его проникнуло.
С раннего утра до позднего вечера, не уставая ни душевными, ни телесными силами, писал он, погрязнув весь
в канцелярские
бумаги, не ходил домой, спал
в канцелярских комнатах на столах, обедал подчас с сторожами и при всем том умел сохранить опрятность, порядочно одеться, сообщить лицу приятное выражение и даже что-то благородное
в движениях.
— Благодетель! вы все можете сделать. Не закон меня страшит, — я перед законом найду средства, — но то, что непов<инно> я брошен
в тюрьму, что я пропаду здесь, как собака, и что мое имущество,
бумаги, шкатулка… спасите!
Но покуда все оканчивалось одним обдумыванием; изгрызалось перо, являлись на
бумаге рисунки, и потом все это отодвигалось на сторону, бралась наместо того
в руки книга и уже не выпускалась до самого обеда.
В таком случае, когда нет возможности произвести дело гражданским образом, когда горят шкафы с <
бумагами> и, наконец, излишеством лживых посторонних показаний и ложными доносами стараются затемнить и без того довольно темное дело, — я полагаю военный суд единственным средством и желаю знать мнение ваше.
Вслед за чемоданом внесен был небольшой ларчик красного дерева с штучными выкладками из карельской березы, сапожные колодки и завернутая
в синюю
бумагу жареная курица.
Экой я дурак
в самом деле!» Сказавши это, он переменил свой шотландский костюм на европейский, стянул покрепче пряжкой свой полный живот, вспрыснул себя одеколоном, взял
в руки теплый картуз и
бумаги под мышку и отправился
в гражданскую палату совершать купчую.
С каждым годом притворялись окна
в его доме, наконец остались только два, из которых одно, как уже видел читатель, было заклеено
бумагою; с каждым годом уходили из вида более и более главные части хозяйства, и мелкий взгляд его обращался к бумажкам и перышкам, которые он собирал
в своей комнате; неуступчивее становился он к покупщикам, которые приезжали забирать у него хозяйственные произведения; покупщики торговались, торговались и наконец бросили его вовсе, сказавши, что это бес, а не человек; сено и хлеб гнили, клади и стоги обращались
в чистый навоз, хоть разводи на них капусту, мука
в подвалах превратилась
в камень, и нужно было ее рубить, к сукнам, холстам и домашним материям страшно было притронуться: они обращались
в пыль.
Чичиков увидел, что старуха хватила далеко и что необходимо ей нужно растолковать,
в чем дело.
В немногих словах объяснил он ей, что перевод или покупка будет значиться только на
бумаге и души будут прописаны как бы живые.
Иван Антонович как будто бы и не слыхал и углубился совершенно
в бумаги, не отвечая ничего. Видно было вдруг, что это был уже человек благоразумных лет, не то что молодой болтун и вертопляс. Иван Антонович, казалось, имел уже далеко за сорок лет; волос на нем был черный, густой; вся середина лица выступала у него вперед и пошла
в нос, — словом, это было то лицо, которое называют
в общежитье кувшинным рылом.
Сукно тут же было свернуто и ловко заворочено
в бумагу; сверток завертелся под легкой бечевкой.
Мавра ушла, а Плюшкин, севши
в кресла и взявши
в руку перо, долго еще ворочал на все стороны четвертку, придумывая: нельзя ли отделить от нее еще осьмушку, но наконец убедился, что никак нельзя; всунул перо
в чернильницу с какою-то заплесневшею жидкостью и множеством мух на дне и стал писать, выставляя буквы, похожие на музыкальные ноты, придерживая поминутно прыть руки, которая расскакивалась по всей
бумаге, лепя скупо строка на строку и не без сожаления подумывая о том, что все еще останется много чистого пробела.
Чиновники на это ничего не отвечали, один из них только тыкнул пальцем
в угол комнаты, где сидел за столом какой-то старик, перемечавший какие-то
бумаги. Чичиков и Манилов прошли промеж столами прямо к нему. Старик занимался очень внимательно.