Неточные совпадения
«
История — результат культурной деятельности интеллигенции. Конечно — так. Учение о роли
классов в истории? Это — одна из бесплодных попыток теоретического объяснения социальных противоречий. Не буржуа, не пролетарии пишут
историю, а некто третий».
— Лозунг командующих
классов — назад, ко всяческим примитивам
в литературе,
в искусстве, всюду. Помните приглашение «назад к Фихте»? Но — это вопль испуганного схоласта, механически воспринимающего всякие идеи и страхи, а конечно, позовут и дальше — к церкви, к чудесам, к черту, все равно — куда, только бы дальше от разума
истории, потому что он становится все более враждебен людям, эксплуатирующим чужой труд.
Социалисты-утописты с их мистической верой
в силу рабочего
класса — разбиты, сошли со сцены
истории.
Это качество скрыто глубоко
в области эмоции, и оно обеспечивает человеку полную свободу, полную независимость мысли от насилия
истории, эпохи,
класса.
Классы и сословия слабо были развиты и не играли той роли, какую играли
в истории западных стран.
В техническую эпоху происходит также активное вступление
в историю огромных человеческих масс, и происходит как раз тогда, когда они потеряли свои религиозные верования; массы, которые не следует отождествлять с трудящимися
классами.
И
в так называемый индивидуальный, либеральный, буржуазный период
истории люди мыслили безлично, судили по своей принадлежности к буржуазному
классу, какой-либо форме индустрии, по обывательскому мнению.
И очень наивна та философия
истории, которая верит, что можно предотвратить движение по этому пути мировой империалистической борьбы, которая хочет видеть
в нем не трагическую судьбу всего человечества, а лишь злую волю тех или иных
классов, тех или иных правительств.
Но Коля и сам держал его на почтительном расстоянии, уроки готовил отлично, был
в классе вторым учеником, обращался к Дарданелову сухо, и весь
класс твердо верил, что во всемирной
истории Коля так силен, что «собьет» самого Дарданелова.
Вязмитинов был сын писца из губернского правления; воспитывался
в училище детей канцелярских служителей, потом
в числе двух лучших учеников был определен
в четвертый
класс гимназии, оттуда
в университет и, наконец, попал на место учителя
истории и географии при знакомом нам трехклассном уездном училище.
— Нас заставляли танцевать, фехтовать, делать гимнастику.
В низших
классах учили повиноваться,
в высших — повелевать. Сверх того: немного
истории, немного географии, чуть-чуть арифметики и, наконец, краткие понятия о божестве. Вот и все. Виноват: заставляли еще вытверживать басни Лафонтена к именинам родителей…
Лично я, впрочем, выше всего ценил
в Мартыне Степаныче его горячую любовь к детям и всякого рода дурачкам: он способен был целые дни их занимать и забавлять, хотя
в то же время я смутно слышал
историю его выхода из лицея, где он был инспектором
классов и где аки бы его обвиняли; а, по-моему, тут были виноваты сами мальчишки, которые, конечно, как и Александр Пушкин, затеявший всю эту
историю, были склоннее читать Апулея [Апулей (II век) — римский писатель, автор знаменитого романа «Золотой осел» («Метаморфозы»).] и Вольтера, чем слушать Пилецкого.
Но зато ни один триумфатор не испытывал того, что ощущал я, когда ехал городом, сидя на санях вдвоем с громадным зверем и Китаевым на козлах. Около гимназии меня окружили товарищи, расспросам конца не было, и потом как я гордился, когда на меня указывали и говорили: «Медведя убил!» А учитель
истории Н.Я. Соболев на другой день, войдя
в класс, сказал, обращаясь ко мне...
В третьем
классе явился Соболев на первый урок русской
истории и спросил...
Итак… начинается… Великий исход молодых сил из привилегированных
классов навстречу народу, навстречу новой
истории… И целый рой впечатлений и мыслей поднялся
в моей голове над этим эпизодом, как рой золотых пчел
в солнечном освещении… Когда, вернувшись, я рассказал о своей встрече ближайшим товарищам, это вызвало живые разговоры. Итак, N уже выбрал свою дорогу. Готов ли он? Готовы ли мы или не готовы? Что именно мы понесем народу?..
Я поступил опять
в те же нижние
классы, из которых большая часть моих прежних товарищей перешла
в средние и на место их определились новые ученики, которые были приготовлены хуже меня; ученики же, не перешедшие
в следующий
класс, были лентяи или без способностей, и потому я
в самое короткое время сделался первым во всех
классах, кроме катехизиса и краткой священной
истории.
Что же касается до других
классов, то во всеобщей и русской
истории и
в географии у Яковкина я шел наравне не с лучшими, а с хорошими учениками.
К этому я должен для краткости присовокупить, что, быть может, весьма ученый преподаватель
истории во втором
классе, где я пробыл два года, буквально из году
в год, стоя перед нами и пошатываясь за спинкою стула, вдохновенно повторял рассказы о рыжих германцах, которые на своих пирах старались отпивать ступеньки лестницы, поставленной на бочку с пивом.
По левую сторону рекреационной залы тянулись окна, полузаделанные решетками, а по правую стеклянные двери, ведущие
в классы; простенки между дверьми и окнами были заняты раскрашенными картинами из отечественной
истории и рисунками разных зверей, а
в дальнем углу лампада теплилась перед огромным образом св.
В настоящее время она очень любила читать романы и весьма ясно понимала любовь; еще года два тому назад она была влюблена
в учителя
истории, которого, впрочем, обожал весь
класс, но Мари исключительно.
— Она у меня
в гимназии училась. Я ее знаю. По географии училась ничего себе, а по
истории — плохо. И
в классе была невнимательна.
Между слушателями Фукса был один студент, Василий Тимьянский [Тимьянский Василий Ильич (род.
в 1791 г.) — впоследствии профессор естественной
истории и ботаники Казанского университета.], который и прежде охотнее всех нас занимался языками, не только французским и немецким, но и латинским, за что и был он всегда любимцем бывшего у нас
в высших
классах в гимназии преподавателя этих языков, учителя Эриха.
То, к чему он больше и больше привязывался с самого раннего детства, о чем любил думать, когда сидел, бывало,
в душном
классе или
в аудитории, — ясность, чистота, радость, всё, что наполняло дом жизнью и светом, ушло безвозвратно, исчезло и смешалось с грубою, неуклюжею
историей какого-то батальонного командира, великодушного прапорщика, развратной бабы, застрелившегося дедушки…
В ту памятную ночь Перская решительно заявила: «Мы не допустим», и они, действительно, не допустили. Выпускницы всем
классом протестовали против «публичного наказания», грозившего мне — их нелюбимой подруге. Марина Волховская, Анна Смирнова, Лиза Белая, все лучшие ученицы
класса пошли «умасливать жабу» и просить, чтобы она не давала ходу «
истории». И Арно смилостивилась. Даже баронесса Нольден ничего не узнала о случившемся.
— И говорил еще, что рабочий
класс в самый ответственный момент своей
истории лишен права свободно думать, читать, искать.
Капитану было известно кое-что из прошедшего Теркина. Об ученических годах они не так давно говорили. И Теркин рассказывал ему свою школьную
историю; только вряд ли помнил тот фамилию «аспида». Они оба учились
в ту эпоху, когда между
классом и учителями такого типа, как Перновский, росла взаимная глухая неприязнь, доводившая до взрывов. О прежних годах, когда учителя дружили с учениками, они только слыхали от тех, кто ранее их на много лет кончали курс.
Ей ее фамилия кажется смешной и совсем уже не барской: Черносошная. А тетка Павла и отец гордятся ею. Почему?.. «Черносошные» — она знала, что это такое. Так звали
в старину мужиков, крепостных. И это ей объяснил учитель
истории, когда раз заболтался с нею около доски.
В классе дразнили ее тем, что она обожает его, а это была неправда. Она обожала батюшку — законоучителя, и на исповеди чуть-чуть было не призналась ему.
Очень увлекался я книжкою Грубе «Очерки из
истории и народных сказаний», мне ее подарили на именины, когда я был
в первом
классе.
В старших
классах гимназии на меня сильное впечатление произвели последние страницы «
Истории цивилизации
в Англии» Бокля, где он защищает деизм.
Они все трое сидели
в классе вместе; выражали на лице насмешливое презрение к тому, что говорили учителя За честь считали по латинскому и по греческому языкам знать еле-еле на тройку, а по математике, физике,
истории знать гораздо больше, чем требовалось. Их отношение ко мне очень меня обижало, и самолюбие мое страдало жестоко. Вот что нахожу у себя
в тогдашнем дневнике...
Ход
истории определяется не волею критически мыслящих личностей, а производственными процессами;
в России с неотвратимою неизбежностью развивается капитализм, бороться против его развития, как пытаются делать народники, — бесполезно и смешно; община, артель — это не ячейки нового социалистического уклада, а пережитки старого быта, обреченные на гибель; развивающийся капитализм выдвигает на сцену новый, глубоко революционный
класс — пролетариат, и наиболее плодотворная революционная работа — это работа над организацией пролетариата.
И церковь для него исключительно есть явление социальное, определяемое средой и зараженное всеми болезнями господствующих
в истории классов.
Вскоре после мира с Турцией открылась война с Польшей. Падение Польши, как мы уже имели случай заметить, назревало давно, оно было намечено ходом
истории как
в собственном, так и
в соседних государствах, и во второй половине XVIII века исход зависел уже только от группировки внешних обстоятельств. Польша сделалась ареной борьбы иностранных государств за преобладание, и правящий
класс сам разделался на соответствующие партии.
Только что окончившаяся турецкая война увенчала его неувядаемыми воинскими лаврами: победитель при Кинбурне, Очакове, Фокшанах и Рымнике, совершивший беспримерный
в истории войн подвиг — взятие Измаила, генерал-поручик Суворов был взыскан с высоты престола мудрой монархиней и награжден: за Кинбурн орденом Святого Андрея Первозванного и бриллиантовым пером на каску с изображением буквы К., за победу при Рымнике — знаками того же ордена, осыпанными бриллиантами, и шпагой, украшенной бриллиантами и лаврами с надписью «Победителю Великого Визиря», дипломом на графское достоинство, с наименованием «Рымникского» и орденом Георгия первого
класса.
Высший культурный слой, не имевший крепких культурных традиций
в русской
истории, не чувствовавший органической связи с дифференцированным обществом, с сильными
классами, гордыми своим славным историческим прошлым, был поставлен между двумя таинственными стихиями русской
истории — стихией царской власти и стихией народной жизни.
Переход власти к этому
классу будет означать прыжок
в царство необходимости,
в царство свободы, мировую катастрофу, после которой и начнется истинная
история или сверхистория.
Троица Святая, — мое вам почтение»; а
в богословском
классе другая
история: один после обеда благодарит, «яко насытил земных благ», и просит не лишить и «небесного царствия», а ему из толпы кричат: «Свинья! нажрался, да еще
в царство небесное просишься».
Распавшийся мир новой
истории, находящийся
в состоянии кровавой борьбы наций,
классов и отдельных людей, одержимый подозрительностью и злобой, разными путями стремится к универсальному единству, к преодолению того исключительного национального обособления, которое довело нации до падения и разложения.
Существует избранный
класс — пролетариат, класс-мессия, он чист от первородного греха,
в котором зачиналось все
в истории, который лежит
в основании всей культуры, «буржуазной» культуры, — греха эксплуатации человека человеком,
класса классом.