Неточные совпадения
После полудня она начала томиться жаждой. Мы отворили окна — но на дворе было жарче, чем
в комнате; поставили льду около
кровати — ничего не помогало. Я знал, что эта невыносимая жажда — признак приближения конца, и сказал это Печорину. «Воды, воды!..» — говорила она хриплым голосом, приподнявшись с постели.
Кроме страсти к чтению, он имел еще два обыкновения, составлявшие две другие его характерические черты: спать не раздеваясь, так, как есть,
в том же сюртуке, и носить всегда с собою какой-то свой особенный воздух, своего собственного запаха, отзывавшийся несколько жилым покоем, так что достаточно было ему только пристроить где-нибудь свою
кровать, хоть даже
в необитаемой дотоле
комнате, да перетащить туда шинель и пожитки, и уже казалось, что
в этой
комнате лет десять жили люди.
Накануне погребения, после обеда, мне захотелось спать, и я пошел
в комнату Натальи Савишны, рассчитывая поместиться на ее постели, на мягком пуховике, под теплым стеганым одеялом. Когда я вошел, Наталья Савишна лежала на своей постели и, должно быть, спала; услыхав шум моих шагов, она приподнялась, откинула шерстяной платок, которым от мух была покрыта ее голова, и, поправляя чепец, уселась на край
кровати.
В комнате было темно, он лежал на
кровати, закутавшись, как давеча,
в одеяло, под окном выл ветер.
Приятелей наших встретили
в передней два рослые лакея
в ливрее; один из них тотчас побежал за дворецким. Дворецкий, толстый человек
в черном фраке, немедленно явился и направил гостей по устланной коврами лестнице
в особую
комнату, где уже стояли две
кровати со всеми принадлежностями туалета.
В доме, видимо, царствовал порядок: все было чисто, всюду пахло каким-то приличным запахом, точно
в министерских приемных.
Блестели золотые, серебряные венчики на иконах и опаловые слезы жемчуга риз. У стены — старинная
кровать карельской березы, украшенная бронзой, такие же четыре стула стояли посреди
комнаты вокруг стола. Около двери,
в темноватом углу, — большой шкаф, с полок его, сквозь стекло, Самгин видел ковши, братины, бокалы и черные кирпичи книг, переплетенных
в кожу. Во всем этом было нечто внушительное.
Пузатый комод и на нем трюмо
в форме лиры, три неуклюжих стула, старенькое на низких ножках кресло у стола, под окном, — вот и вся обстановка
комнаты. Оклеенные белыми обоями стены холодны и голы, только против
кровати — темный квадрат небольшой фотографии: гладкое, как пустота, море, корма баркаса и на ней, обнявшись, стоят Лидия с Алиной.
«Бедно живет», — подумал Самгин, осматривая комнатку с окном
в сад; окно было кривенькое, из четырех стекол, одно уже зацвело, значит — торчало
в раме долгие года. У окна маленький круглый стол, накрыт вязаной салфеткой. Против
кровати — печка с лежанкой, близко от печи комод, шкатулка на комоде, флаконы, коробочки, зеркало на стене. Три стула, их манерно искривленные ножки и спинки, прогнутые плетеные сиденья особенно подчеркивали бедность
комнаты.
Самгин оглядывался.
Комната была обставлена, как
в дорогом отеле, треть ее отделялась темно-синей драпировкой, за нею — широкая
кровать, оттуда доносился очень сильный запах духов. Два открытых окна выходили
в небольшой старый сад, ограниченный стеною, сплошь покрытой плющом, вершины деревьев поднимались на высоту окон, сладковато пахучая сырость втекала
в комнату,
в ней было сумрачно и душно. И
в духоте этой извивался тонкий, бабий голосок, вычерчивая словесные узоры...
Около полуночи Клим незаметно ушел к себе, тотчас разделся и лег, оглушенный, усталый. Но он забыл запереть дверь, и через несколько минут
в комнату влез Дмитрий, присел на
кровать и заговорил, счастливо улыбаясь...
По ночам, волнуемый привычкой к женщине, сердито и обиженно думал о Лидии, а как-то вечером поднялся наверх
в ее
комнату и был неприятно удивлен: на пружинной сетке
кровати лежал свернутый матрац, подушки и белье убраны, зеркало закрыто газетной бумагой, кресло у окна —
в сером чехле, все мелкие вещи спрятаны, цветов на подоконниках нет.
У себя
в комнате Варвара, резкими жестами разбрасывая по столу, по
кровати зонтик, шляпу, мокрый комок платка, портмоне, отрывисто говорила...
Говоря, он смотрел
в потолок и не видел, что делает Дмитрий; два тяжелых хлопка заставили его вздрогнуть и привскочить на
кровати. Хлопал брат книгой по ладони, стоя среди
комнаты в твердой позе Кутузова. Чужим голосом, заикаясь, он сказал...
В узкой и длинной
комнате, занимая две трети ее ширины, стояла тяжелая
кровать, ее высокое, резное изголовье и нагромождение пышных подушек заставили Клима подумать...
Ногою
в зеленой сафьяновой туфле она безжалостно затолкала под стол книги, свалившиеся на пол, сдвинула вещи со стола на один его край, к занавешенному темной тканью окну, делая все это очень быстро. Клим сел на кушетку, присматриваясь. Углы
комнаты были сглажены драпировками, треть ее отделялась китайской ширмой, из-за ширмы был виден кусок
кровати, окно
в ногах ее занавешено толстым ковром тускло красного цвета, такой же ковер покрывал пол. Теплый воздух
комнаты густо напитан духами.
В комнате ее было тесно, из сада втекал запах навоза,
кровать узка и скрипела. Самгин несколько раз предлагал ей переменить квартиру.
Вдруг глаза его остановились на знакомых предметах: вся
комната завалена была его добром. Столы
в пыли; стулья, грудой наваленные на
кровать; тюфяки, посуда
в беспорядке, шкафы.
Райский увел Козлова
в старый дом, посмотреть его
комнату, куда бабушка велела поставить ему
кровать и на ночь вытопить печь и тотчас же вставить рамы.
Но я ясно видел сквозь приотворенную дверь, что кто-то вдруг вышел из-за портьеры, за которой помещалась
кровать Татьяны Павловны, и стал
в глубине
комнаты, за Татьяной Павловной. Машинально, инстинктивно я схватился за замок и уже не дал затворить дверь.
Как я и ожидал того, она сама вошла
в мою
комнату, оставив князя с братом, который начал пересказывать князю какие-то светские сплетни, самые свежие и новоиспеченные, чем мигом и развеселил впечатлительного старичка. Я молча и с вопросительным видом приподнялся с
кровати.
Князь проснулся примерно через час по ее уходе. Я услышал через стену его стон и тотчас побежал к нему; застал же его сидящим на
кровати,
в халате, но до того испуганного уединением, светом одинокой лампы и чужой
комнатой, что, когда я вошел, он вздрогнул, привскочил и закричал. Я бросился к нему, и когда он разглядел, что это я, то со слезами радости начал меня обнимать.
Я хотел было что-то ответить, но не смог и побежал наверх. Он же все ждал на месте, и только лишь когда я добежал до квартиры, я услышал, как отворилась и с шумом захлопнулась наружная дверь внизу. Мимо хозяина, который опять зачем-то подвернулся, я проскользнул
в мою
комнату, задвинулся на защелку и, не зажигая свечки, бросился на мою
кровать, лицом
в подушку, и — плакал, плакал.
В первый раз заплакал с самого Тушара! Рыданья рвались из меня с такою силою, и я был так счастлив… но что описывать!
Комната,
в которой я очутился, была небольшой, весьма нехитро меблированный нумер обыкновенного петербургского шамбр-гарни средней руки. Сам Ламберт был, впрочем, превосходно и богато одет. На полу валялись два чемодана, наполовину лишь разобранные. Угол
комнаты был загорожен ширмами, закрывавшими
кровать.
В небольшой чистой
комнате этой с картинами видов Венеции и зеркалом между двух окон была поставлена чистая пружинная
кровать и столик с графином воды, спичками и гасилкой.
Комната девушки с двумя окнами выходила
в сад и походила на монашескую келью по своей скромной обстановке: обтянутый пестрым ситцем диванчик у одной стены, четыре стула, железная
кровать в углу, комод и шкаф с книгами, письменный стол, маленький рабочий столик с швейной машиной — вот и все.
— Митя, отведи меня… возьми меня, Митя, —
в бессилии проговорила Грушенька. Митя кинулся к ней, схватил ее на руки и побежал со своею драгоценною добычей за занавески. «Ну уж я теперь уйду», — подумал Калганов и, выйдя из голубой
комнаты, притворил за собою обе половинки дверей. Но пир
в зале гремел и продолжался, загремел еще пуще. Митя положил Грушеньку на
кровать и впился
в ее губы поцелуем.
«Что с ним?» — мельком подумал Митя и вбежал
в комнату, где плясали девки. Но ее там не было.
В голубой
комнате тоже не было; один лишь Калганов дремал на диване. Митя глянул за занавесы — она была там. Она сидела
в углу, на сундуке, и, склонившись с руками и с головой на подле стоявшую
кровать, горько плакала, изо всех сил крепясь и скрадывая голос, чтобы не услышали. Увидав Митю, она поманила его к себе и, когда тот подбежал, крепко схватила его за руку.
Та же
комната,
в которой до сих пор сидели, была к тому же и тесна, разгорожена надвое ситцевою занавеской, за которою опять-таки помещалась огромная
кровать с пухлою периной и с такими же ситцевыми подушками горкой.
В комнате,
в которой лежал Федор Павлович, никакого особенного беспорядка не заметили, но за ширмами, у
кровати его, подняли на полу большой, из толстой бумаги, канцелярских размеров конверт с надписью: «Гостинчик
в три тысячи рублей ангелу моему Грушеньке, если захочет прийти», а внизу было приписано, вероятно уже потом, самим Федором Павловичем: «и цыпленочку».
Я отвел ему маленькую
комнату,
в которой поставил
кровать, деревянный стол и два табурета. Последние ему, видимо, совсем были не нужны, так как он предпочитал сидеть на полу или чаще на
кровати, поджав под себя ноги по-турецки.
В этом виде он напоминал бурхана из буддийской кумирни. Ложась спать, он по старой привычке поверх сенного тюфяка и ватного одеяла каждый раз подстилал под себя козью шкурку.
В соседней
комнате заскрипела
кровать. Дверь отворилась, и вошел человек лет пятидесяти, толстый, низкого росту, с бычачьей шеей, глазами навыкате, необыкновенно круглыми щеками и с лоском по всему лицу.
Я подошел к другой
кровати (их всего было две
в комнате), разделся и лег
в серые простыни.
В задней
комнате дома, сырой и темной, на убогой
кровати, покрытой конскою попоной, с лохматой буркой вместо подушки, лежал Чертопханов, уже не бледный, а изжелта-зеленый, как бывают мертвецы, со ввалившимися глазами под глянцевитыми веками, с заостренным, но все еще красноватым носом над взъерошенными усами.
Она увидела, что идет домой, когда прошла уже ворота Пажеского корпуса, взяла извозчика и приехала счастливо, побила у двери отворившего ей Федю, бросилась к шкапчику, побила высунувшуюся на шум Матрену, бросилась опять к шкапчику, бросилась
в комнату Верочки, через минуту выбежала к шкапчику, побежала опять
в комнату Верочки, долго оставалась там, потом пошла по
комнатам, ругаясь, но бить было уже некого: Федя бежал на грязную лестницу, Матрена, подсматривая
в щель Верочкиной
комнаты, бежала опрометью, увидев, что Марья Алексевна поднимается,
в кухню не попала, а очутилась
в спальной под
кроватью Марьи Алексевны, где и пробыла благополучно до мирного востребования.
Вошед
в комнату, я тотчас узнал картинки, изображающие историю блудного сына; стол и
кровать стояли на прежних местах; но на окнах уже не было цветов, и все кругом показывало ветхость и небрежение.
Вскоре порядок установился; кивот с образами, шкаф с посудою, стол, диван и
кровать заняли им определенные углы
в задней
комнате;
в кухне и гостиной поместились изделия хозяина: гробы всех цветов и всякого размера, также шкафы с траурными шляпами, мантиями и факелами.
В моей
комнате стояла
кровать без тюфяка, маленький столик, на нем кружка с водой, возле стул,
в большом медном шандале горела тонкая сальная свеча. Сырость и холод проникали до костей; офицер велел затопить печь, потом все ушли. Солдат обещал принесть сена; пока, подложив шинель под голову, я лег на голую
кровать и закурил трубку.
Бедные работники оставались покинутыми на произвол судьбы,
в больницах не было довольно
кроватей, у полиции не было достаточно гробов, и
в домах, битком набитых разными семьями, тела оставались дня по два во внутренних
комнатах.
Три подводы с тетенькиным скарбом: сундуками, пуховиками, подушками и проч., еще вчера пришли вместе с горничной Липкой, которая уже приготовила их
комнату, расставила
в двух киотах образа, выварила клопов из
кроватей и постлала постели.
Известие это смягчило матушку. Ушел молотить — стало быть, не хочет даром хлеб есть, — мелькнуло у нее
в голове. И вслед за тем велела истопить
в нижнем этаже
комнату, поставить
кровать, стол и табуретку и устроить там Федоса. Кушанье матушка решила посылать ему с барского стола.
А именно: все время, покуда она жила
в доме (иногда месяца два-три), ее кормили и поили за барским столом;
кровать ее ставили
в той же
комнате, где спала роженица, и, следовательно, ее кровью питали приписанных к этой
комнате клопов; затем, по благополучном разрешении, ей уплачивали деньгами десять рублей на ассигнации и посылали зимой
в ее городской дом воз или два разной провизии, разумеется, со всячинкой.
По уходе девушек они
в восторге вскакивают с
кроватей и начинают кружиться по
комнате, раздувая рубашонками. Топот, пенье песен, крики «ура» наполняют детскую.
Комната тетенек, так называемая боковушка, об одно окно, узкая и длинная, как коридор. Даже летом
в ней царствует постоянный полумрак. По обеим сторонам окна поставлены киоты с образами и висящими перед ними лампадами. Несколько поодаль, у стены, стоят две
кровати, друг к другу изголовьями; еще поодаль — большая изразцовая печка; за печкой, на пространстве полутора аршин, у самой двери, ютится Аннушка с своим сундуком, войлоком для спанья и затрапезной, плоской, как блин, и отливающей глянцем подушкой.
То представлялось ему, что он уже женат, что все
в домике их так чудно, так странно:
в его
комнате стоит вместо одинокой — двойная
кровать.
Было необыкновенно трогательно, как накануне смерти умирающий Мури пробрался с трудом
в комнату Лидии, которая сама уже была тяжело больна, и вскочил к ней на
кровать, он пришел попрощаться.
После ее приезда
в Москву вот что произошло со мной: я лежал
в своей
комнате, на
кровати,
в состоянии полусна; я ясно видел
комнату,
в углу против меня была икона и горела лампадка, я очень сосредоточенно смотрел
в этот угол и вдруг под образом увидел вырисовавшееся лицо Минцловой, выражение лица ее было ужасное, как бы одержимое темной силой; я очень сосредоточенно смотрел на нее и духовным усилием заставил это видение исчезнуть, страшное лицо растаяло.
Грязно, конечно, было
в «Ляпинке», зато никакого начальства.
В каждой
комнате стояло по четыре
кровати, столики с ящиками и стулья. Помещение было даровое, а за стол брали деньги.
Войдя
в классную
комнату, он кинул на ближайшую
кровать сивую смушковую шапку.
Усталый, с холодом
в душе, я вернулся
в комнату и стал на колени
в своей
кровати, чтобы сказать обычные молитвы. Говорил я их неохотно, машинально и наскоро…
В середине одной из молитв
в усталом мозгу отчетливо, ясно, точно кто шепнул
в ухо, стала совершенно посторонняя фраза: «бог…» Кончалась она обычным детским ругательством, каким обыкновенно мы обменивались с братом, когда бывали чем-нибудь недовольны. Я вздрогнул от страха. Очевидно, я теперь пропащий мальчишка. Обругал бога…
Были еще две маленьких
комнаты,
в одной из которых стояла
кровать хозяина и несгораемый шкаф, а
в другой жила дочь Устинька с старухой нянькой.