Неточные совпадения
Не позаботясь даже о том, чтобы проводить от себя Бетси, забыв все свои решения, не спрашивая, когда можно, где муж, Вронский тотчас же поехал к Карениным. Он вбежал на лестницу,
никого и ничего не видя, и быстрым шагом, едва удерживаясь от бега, вошел
в ее
комнату. И не думая и не замечая того, есть кто
в комнате или нет, он обнял ее и стал покрывать поцелуями ее лицо, руки и шею.
Отвечая на вопросы о том, как распорядиться с вещами и
комнатами Анны Аркадьевны, он делал величайшие усилия над собой, чтоб иметь вид человека, для которого случившееся событие не было непредвиденным и не имеет
в себе ничего, выходящего из ряда обыкновенных событий, и он достигал своей цели:
никто не мог заметить
в нем признаков отчаяния.
Месяца четыре все шло как нельзя лучше. Григорий Александрович, я уж, кажется, говорил, страстно любил охоту: бывало, так его
в лес и подмывает за кабанами или козами, — а тут хоть бы вышел за крепостной вал. Вот, однако же, смотрю, он стал снова задумываться, ходит по
комнате, загнув руки назад; потом раз, не сказав
никому, отправился стрелять, — целое утро пропадал; раз и другой, все чаще и чаще… «Нехорошо, — подумал я, — верно, между ними черная кошка проскочила!»
Ноздрев был занят важным делом; целые четыре дня уже не выходил он из
комнаты, не впускал
никого и получал обед
в окошко, — словом, даже исхудал и позеленел.
В сундуках, которыми была наполнена ее
комната, было решительно все. Что бы ни понадобилось, обыкновенно говаривали: «Надо спросить у Натальи Савишны», — и действительно, порывшись немного, она находила требуемый предмет и говаривала: «Вот и хорошо, что припрятала».
В сундуках этих были тысячи таких предметов, о которых
никто в доме, кроме ее, не знал и не заботился.
Но вот его
комната. Ничего и
никого;
никто не заглядывал. Даже Настасья не притрогивалась. Но, господи! Как мог он оставить давеча все эти вещи
в этой дыре?
В следующей
комнате, похожей на канцелярию, сидело и писало несколько писцов, и очевидно было, что
никто из них даже понятия не имел: кто и что такое Раскольников?
— Великодушная! — шепнул он. — Ох, как близко, и какая молодая, свежая, чистая…
в этой гадкой
комнате!.. Ну, прощайте! Живите долго, это лучше всего, и пользуйтесь, пока время. Вы посмотрите, что за безобразное зрелище: червяк полураздавленный, а еще топорщится. И ведь тоже думал: обломаю дел много, не умру, куда! задача есть, ведь я гигант! А теперь вся задача гиганта — как бы умереть прилично, хотя
никому до этого дела нет… Все равно: вилять хвостом не стану.
Напевая, Алина ушла, а Клим встал и открыл дверь на террасу, волна свежести и солнечного света хлынула
в комнату. Мягкий, но иронический тон Туробоева воскресил
в нем не однажды испытанное чувство острой неприязни к этому человеку с эспаньолкой, каких
никто не носит. Самгин понимал, что не
в силах спорить с ним, но хотел оставить последнее слово за собою. Глядя
в окно, он сказал...
Она говорила быстро, ласково, зачем-то шаркала ногами и скрипела створкой двери, открывая и закрывая ее; затем, взяв Клима за плечо, с излишней силой втолкнула его
в столовую, зажгла свечу. Клим оглянулся,
в столовой
никого не было,
в дверях соседней
комнаты плотно сгустилась тьма.
Клим сидел с другого бока ее, слышал этот шепот и видел, что смерть бабушки
никого не огорчила, а для него даже оказалась полезной: мать отдала ему уютную бабушкину
комнату с окном
в сад и молочно-белой кафельной печкой
в углу.
— Я не помешаю? — спрашивал он и шел к роялю. Казалось, что, если б
в комнате и не было бы
никого, он все-таки спросил бы, не помешает ли? И если б ему ответили: «Да, помешаете», — он все-таки подкрался бы к инструменту.
Кроме попа,
в комнате как будто
никого не было, все молчали, не шевелясь.
Хорошо. А отчего, когда Обломов сделался болен, она
никого не впускала к нему
в комнату, устлала ее войлоками и коврами, завесила окна и приходила
в ярость — она, такая добрая и кроткая, если Ваня или Маша чуть вскрикнут или громко засмеются?
Обломов дошел почти до
комнаты Ольги, не встретив
никого. Ольга сидела
в своей маленькой гостиной, перед спальной, и углубилась
в чтение какой-то книги.
Она пришла
в экстаз, не знала, где его посадить, велела подать прекрасный завтрак, холодного шампанского, чокалась с ним и сама цедила по капле
в рот вино, вздыхала, отдувалась, обмахивалась веером. Потом позвала горничную и хвастливо сказала, что она
никого не принимает; вошел человек
в комнату, она повторила то же и велела опустить шторы даже
в зале.
У ней сильно задрожал от улыбки подбородок, когда он сам остроумно сравнил себя с выздоровевшим сумасшедшим, которого уже не боятся оставлять одного, не запирают окон
в его
комнате, дают ему нож и вилку за обедом, даже позволяют самому бриться, — но все еще у всех
в доме памятны недавние сцены неистовства, и потому внутренне
никто не поручится, что
в одно прекрасное утро он не выскочит из окна или не перережет себе горла.
Когда не было
никого в комнате, ей становилось скучно, и она шла туда, где кто-нибудь есть. Если разговор на минуту смолкнет, ей уж неловко станет, она зевнет и уйдет или сама заговорит.
— Ничего, бабушка. Я даже забывал, есть ли оно, нет ли. А если припоминал, так вот эти самые
комнаты, потому что
в них живет единственная женщина
в мире, которая любит меня и которую я люблю… Зато только ее одну и больше
никого… Да вот теперь полюблю сестер, — весело оборотился он, взяв руку Марфеньки и целуя ее, — все полюблю здесь — до последнего котенка!
Я замолчал, потому что опомнился. Мне унизительно стало как бы объяснять ей мои новые цели. Она же выслушала меня без удивления и без волнения, но последовал опять молчок. Вдруг она встала, подошла к дверям и выглянула
в соседнюю
комнату. Убедившись, что там нет
никого и что мы одни, она преспокойно воротилась и села на прежнее место.
Она жила
в этом доме совершенно отдельно, то есть хоть и
в одном этаже и
в одной квартире с Фанариотовыми, но
в отдельных двух
комнатах, так что, входя и выходя, я, например, ни разу не встретил
никого из Фанариотовых.
Я после этого, естественно уверенный, что барыня дома, прошел
в комнату и, не найдя
никого, стал ждать, полагая, что Татьяна Павловна сейчас выйдет из спальни; иначе зачем бы впустила меня кухарка?
И с тех пор
комната чтится, как святыня: она наглухо заперта, и постель оставлена
в своем тогдашнем виде;
никто не дотрогивался до нее, а я вдруг лягу!
А как удивится гость, приехавший на целый день к нашему барину, когда, просидев утро
в гостиной и не увидев
никого, кроме хозяина и хозяйки, вдруг видит за обедом целую ватагу каких-то старичков и старушек, которые нахлынут из задних
комнат и занимают «привычные места»!
В отдыхальне, как мы прозвали
комнату,
в которую нас повели и через которую мы проходили, уже не было
никого: сидящие фигуры убрались вон. Там стояли привезенные с нами кресло и четыре стула. Мы тотчас же и расположились на них. А кому недостало, те присутствовали тут же, стоя. Нечего и говорить, что я пришел
в отдыхальню без башмаков: они остались
в приемной зале, куда я должен был сходить за ними. Наконец я положил их
в шляпу, и дело там и осталось.
Сначала выносили и вывешивали на веревки какие-то мундиры и странные меховые вещи, которые никогда
никем не употреблялись; потом стали выносить ковры и мебель, и дворник с помощником, засучив рукава мускулистых рук, усиленно
в такт выколачивали эти вещи, и по всем
комнатам распространялся запах нафталина.
Требование смотрителя вызвало
в находящихся
в комнате и заключенных и посетителях только особенное оживление, но
никто и не думал расходиться.
Когда Привалов вошел
в комнату, на него
никто даже не взглянул, так все были заняты главными действующими лицами, то есть Иваном Яковличем и «московским барином».
Старик, под рукой, навел кое-какие справки через Ипата и знал, что Привалов не болен, а просто заперся у себя
в комнате,
никого не принимает и сам никуда не идет. Вот уж третья неделя пошла, как он и глаз не кажет
в бахаревский дом, и Василий Назарыч несколько раз справлялся о нем.
— Я решительно не знаю, что и делать, — тараторила гостья, — заперся
в своей
комнате,
никого не принимает…
Коля же
в эти мгновения или смотрел нахмуренно
в окно, или разглядывал, не просят ли у него сапоги каши, или свирепо звал Перезвона, лохматую, довольно большую и паршивую собаку, которую с месяц вдруг откуда-то приобрел, втащил
в дом и держал почему-то
в секрете
в комнатах,
никому ее не показывая из товарищей.
Она поднялась было с места, но вдруг громко вскрикнула и отшатнулась назад.
В комнату внезапно, хотя и совсем тихо, вошла Грушенька.
Никто ее не ожидал. Катя стремительно шагнула к дверям, но, поравнявшись с Грушенькой, вдруг остановилась, вся побелела как мел и тихо, почти шепотом, простонала ей...
Кроме отца Паисия, уединенно читавшего над гробом Евангелие, и юноши послушника Порфирия, утомленного вчерашнею ночною беседой и сегодняшнею суетой и спавшего
в другой
комнате на полу своим крепким молодым сном,
в келье
никого не было.
И Александра Андреевна ко мне привязалась:
никого, бывало, к себе
в комнату, кроме меня, не пускает.
Если вечером нет
никого, то за чаем опять рассказ миленькому, и с полчаса сидят
в нейтральной
комнате; потом «до свиданья, миленький», целуются и расходятся до завтрашнего чаю.
«Да; это приемная
комната и зал для вечерних собраний; пойдемте по тем
комнатам,
в которых, собственно, живут швеи, они теперь
в рабочих
комнатах, и мы
никому не помешаем».
Поэтому только половину вечеров проводят они втроем, но эти вечера уже почти без перерыва втроем; правда, когда у Лопуховых нет
никого, кроме Кирсанова, диван часто оттягивает Лопухова из зала, где рояль; рояль теперь передвинут из
комнаты Веры Павловны
в зал, но это мало спасает Дмитрия Сергеича: через четверть часа, много через полчаса Кирсанов и Вера Павловна тоже бросили рояль и сидят подле его дивана; впрочем, Вера Павловна недолго сидит подле дивана; она скоро устраивается полуприлечь на диване, так, однако, что мужу все-таки просторно сидеть: ведь диван широкий; то есть не совсем уж просторно, но она обняла мужа одною рукою, поэтому сидеть ему все-таки ловко.
Она позвонила, девка вошла и на вопросы ее отвечала, что Кирила Петрович вечером ездил
в Арбатово и возвратился поздно, что он дал строгое приказание не выпускать ее из ее
комнаты и смотреть за тем, чтоб
никто с нею не говорил, что, впрочем, не видно никаких особенных приготовлений к свадьбе, кроме того, что велено было попу не отлучаться из деревни ни под каким предлогом.
— С кем же ты говоришь? кроме меня и тебя,
никого нет ни
в этой
комнате, ни
в той.
Через час времени жандарм воротился и сказал, что граф Апраксин велел отвести
комнату. Подождал я часа два,
никто не приходил, и опять отправил жандарма. Он пришел с ответом, что полковник Поль, которому генерал приказал отвести мне квартиру,
в дворянском клубе играет
в карты и что квартиры до завтра отвести нельзя.
Помню только, как изредка по воскресеньям к нам приезжали из пансиона две дочери Б. Меньшая, лет шестнадцати, была поразительной красоты. Я терялся, когда она входила
в комнату, не смел никогда обращаться к ней с речью, а украдкой смотрел
в ее прекрасные темные глаза, на ее темные кудри. Никогда
никому не заикался я об этом, и первое дыхание любви прошло, не сведанное
никем, ни даже ею.
У него на кухне готовилось всегда на двенадцать человек; если гостей было меньше половины, он огорчался; если не больше двух человек, он был несчастен; если же
никого не было, он уходил обедать, близкий к отчаянию,
в комнаты Дульцинеи.
Его перевели
в скверную
комнату, то есть дали гораздо худшую,
в ней забрали окно до половины досками, чтоб нельзя было ничего видеть, кроме неба, не велели к нему пускать
никого, к дверям поставили особого часового.
Потом он позвал денщика, гусара же, и велел ему ни под каким предлогом
никого не пускать
в эту
комнату. Я снова очутился под охраной солдата, с той разницей, что
в Крутицах жандарм меня караулил от всего мира, а тут гусар караулил весь мир от меня.
Дом был пустой — походили они по
комнатам, пошныряли, нигде
никого, а между прочим, некоторые безделицы явно показывали, что
в доме недавно были жильцы.
Меня увезли к обер-полицмейстеру, не знаю зачем —
никто не говорил со мною ни слова, потом опять привезли
в частный дом, где мне была приготовлена
комната под самой каланчой.
Но вот наконец его день наступил. Однажды, зная, что Милочка гостит у родных, он приехал к ним и, вопреки обыкновению, не застал
в доме
никого посторонних. Был темный октябрьский вечер;
комната едва освещалась экономно расставленными сальными огарками; старики отдыхали; даже сестры точно сговорились и оставили Людмилу Андреевну одну. Она сидела
в гостиной
в обычной ленивой позе и не то дремала, не то о чем-то думала.
Через несколько минут легкий стук
в дверь, и вошел важный барин
в ермолке с кисточкой,
в турецком халате с красными шнурами. Не обращая на нас никакого внимания, он прошел, будто
никого и
в комнате нет, сел
в кресло и стал барабанить пальцами по подлокотнику, а потом закрыл глаза, будто задремал.
В маленькой прихожей кто-то кашлянул. Барин открыл глаза, зевнул широко и хлопнул
в ладоши.
У некоторых шулеров и составителей игры имелись при таких заведениях сокровенные
комнаты, «мельницы», тоже самого последнего разбора, предназначенные специально для обыгрывания громил и разбойников, которые только
в такие трущобы являлись для удовлетворения своего азарта совершенно спокойно, зная, что здесь не будет
никого чужого.
Песня нам нравилась, но объяснила мало. Брат прибавил еще, что царь ходит весь
в золоте, ест золотыми ложками с золотых тарелок и, главное, «все может». Может придти к нам
в комнату, взять, что захочет, и
никто ему ничего не скажет. И этого мало: он может любого человека сделать генералом и любому человеку огрубить саблей голову или приказать, чтобы отрубили, и сейчас огрубят… Потому что царь «имеет право»…