Неточные совпадения
Он был как будто один
в целом мире; он на цыпочках убегал от няни, осматривал всех, кто где спит; остановится и осмотрит пристально, как кто очнется, плюнет и промычит что-то во сне; потом с замирающим сердцем взбегал на галерею, обегал по скрипучим доскам кругом, лазил на голубятню, забирался
в глушь сада, слушал, как жужжит жук, и далеко следил глазами его полет
в воздухе; прислушивался, как кто-то все стрекочет
в траве, искал и ловил нарушителей этой тишины; поймает стрекозу, оторвет ей крылья и смотрит, что из нее будет, или проткнет сквозь нее соломинку и следит, как она летает с этим прибавлением; с наслаждением, боясь дохнуть, наблюдает за пауком, как он сосет
кровь пойманной мухи, как бедная жертва бьется и жужжит у него
в лапах.
Она склонила голову перед Петром, потому что
в звериной
лапе его была будущность России. Но она с ропотом и презрением приняла
в своих стенах женщину, обагренную
кровью своего мужа, эту леди Макбет без раскаяния, эту Лукрецию Борджиа без итальянской
крови, русскую царицу немецкого происхождения, — и она тихо удалилась из Москвы, хмуря брови и надувая губы.
…
В Люцерне есть удивительный памятник; он сделан Торвальдсеном
в дикой скале.
В впадине лежит умирающий лев; он ранен насмерть,
кровь струится из раны,
в которой торчит обломок стрелы; он положил молодецкую голову на
лапу, он стонет; его взор выражает нестерпимую боль; кругом пусто, внизу пруд; все это задвинуто горами, деревьями, зеленью; прохожие идут, не догадываясь, что тут умирает царственный зверь.
Бухнул выстрел, отец, окутавшись синим дымом, покачнулся и сел, — пегий лохматый пёс встал на задние
лапы, натянув цепь, зарычал, судорожно отирая передними овлажённую
кровью морду, потом свернулся набок, громко щёлкнув зубами. Толкнув собаку сапогом
в морду, отец сказал Созонту...
Долго ли, коротко ли сражался Миша с комарами, только шуму было много. Далеко был слышен медвежий рев. А сколько он деревьев вырвал, сколько камней выворотил!.. Все ему хотелось зацепить первого Комар Комаровича, — ведь вот тут, над самым ухом вьется, а хватит медведь
лапой, и опять ничего, только всю морду себе
в кровь исцарапал.
Кто-то угодливо сунул
в руки Алексея острый, плотничный топор, припрыгивая, остробородый деверь ударил его по
лапе, по другой, медведь рявкнул, опустился на изрубленные
лапы, из них направо и налево растекалась
кровь, образуя на утоптанной земле густо-красные пятна.
«Я ждал. И вот
в тени ночной
Врага почуял он, и вой
Протяжный, жалобный, как стон,
Раздался вдруг… и начал он
Сердито
лапой рыть песок,
Встал на дыбы, потом прилег,
И первый бешеный скачок
Мне страшной смертию грозил…
Но я его предупредил.
Удар мой верен был и скор.
Надежный сук мой, как топор,
Широкий лоб его рассек…
Он застонал, как человек,
И опрокинулся. Но вновь,
Хотя лила из раны
кровьГустой, широкою волной,
Бой закипел, смертельный бой!
Выкатившись из двери своей комнаты, круглый и ленивый, он, покрякивая, садился на пол, на край приямка, спуская
в него голые ноги, как
в могилу; вытягивал перед лицом короткие
лапы, рассматривал их на огонь прищуренным зеленым глазом и, любуясь густой
кровью, видной сквозь желтую кожу, заводил часа на два странный разговор, угнетавший меня.
Комар прилетел ко льву и говорит: «Ты думаешь,
в тебе силы больше моего? Как бы не так! Какая
в тебе сила? Что царапаешь когтями и грызешь зубами, это и бабы так-то с мужиками дерутся. Я сильнее тебя; хочешь, выходи на войну!» И комар затрубил и стал кусать льва
в голые щеки и
в нос. Лев стал бить себя по лицу
лапами и драть когтями; изодрал себе
в кровь все лицо и из сил выбился.
— Я всем распорядился, — заговорил он сильным басом. — Не бойтесь, мы настигнем их завтра и вдоволь насытим наши мечи русской
кровью. О, только попадись мне Гритлих, я истопчу его конем и живого вобью
в землю. Дайте руку вашу, Ферзен! Эмма будет моей, или же пусть сам черт сгребет меня
в свои
лапы.
— Я всем распорядился, — заговорил он сильным басом. — Не бойтесь, мы настигнем их завтра и вдоволь насытим наши мечи русскою
кровью. О, только попадись мне Гритлих, я истопчу его конем и живого вобью
в землю. Дайте руку вашу, Ферзен! Эмма будет моею, или же пусть сам черт сгребет меня
в свои
лапы.