Неточные совпадения
Глупая продажа
леса, обман, на который попался Облонский и который совершился у него
в доме, раздражал его.
— Она перенесла Митю
в Колок (это был
лес около
дома). Хотела устроить его там, а то
в доме жарко, — сказала Долли.
— Конечно, — отвечал Хлопуша, — и я грешен, и эта рука (тут он сжал свой костливый кулак и, засуча рукава, открыл косматую руку), и эта рука повинна
в пролитой христианской крови. Но я губил супротивника, а не гостя; на вольном перепутье да
в темном
лесу, не
дома, сидя за печью; кистенем и обухом, а не бабьим наговором.
— Домой, это…? Нет, — решительно ответил Дмитрий, опустив глаза и вытирая ладонью мокрые усы, — усы у него загибались
в рот, и это очень усиливало добродушное выражение его лица. — Я, знаешь, недолюбливаю Варавку. Тут еще этот его «Наш край», — прескверная газетка! И — черт его знает! — он как-то садится на все, на
дома,
леса, на людей…
Дронов с утра исчезал из
дома на улицу, где он властно командовал группой ребятишек, ходил с ними купаться, водил их
в лес за грибами, посылал
в набеги на сады и огороды.
Через день Лидия приехала с отцом. Клим ходил с ними по мусору и стружкам вокруг
дома, облепленного
лесами, на которых работали штукатуры. Гремело железо крыши под ударами кровельщиков; Варавка, сердито встряхивая бородою, ругался и втискивал
в память Клима свои всегда необычные словечки.
Дождь иссяк, улицу заполнила сероватая мгла, посвистывали паровозы, громыхало железо, сотрясая стекла окна, с четырехэтажного
дома убирали клетки
лесов однообразно коренастые рабочие
в синих блузах,
в смешных колпаках — вполне такие, какими изображает их «Симплициссимус». Самгин смотрел
в окно, курил и, прислушиваясь к назойливому шороху мелких мыслей, настраивался лирически.
Город уже проснулся, трещит, с недостроенного
дома снимают
леса, возвращается с работы пожарная команда, измятые, мокрые гасители огня равнодушно смотрят на людей, которых учат ходить по земле плечо
в плечо друг с другом, из-за угла выехал верхом на пестром коне офицер, за ним, перерезав дорогу пожарным, громыхая железом, поползли небольшие пушки, явились солдаты
в железных шлемах и прошла небольшая толпа разнообразно одетых людей, впереди ее чернобородый великан нес икону, а рядом с ним подросток тащил на плече, как ружье, палку с национальным флагом.
Поверенный распорядился и насчет постройки
дома: определив, вместе с губернским архитектором, количество нужных материалов, он оставил старосте приказ с открытием весны возить
лес и велел построить сарай для кирпича, так что Обломову оставалось только приехать весной и, благословясь, начать стройку при себе. К тому времени предполагалось собрать оброк и, кроме того, было
в виду заложить деревню, следовательно, расходы было из чего покрыть.
Пробыв неделю у Тушина
в «Дымке», видя его у него,
дома,
в поле,
в лесу,
в артели, на заводе, беседуя с ним по ночам до света у камина,
в его кабинете, — Райский понял вполне Тушина, многому дивился
в нем, а еще более дивился глазу и чувству Веры, угадавшей эту простую, цельную фигуру и давшей ему
в своих симпатиях место рядом с бабушкой и с сестрой.
Вся Малиновка, слобода и
дом Райских, и город были поражены ужасом.
В народе, как всегда
в таких случаях, возникли слухи, что самоубийца, весь
в белом, блуждает по
лесу, взбирается иногда на обрыв, смотрит на жилые места и исчезает. От суеверного страха ту часть сада, которая шла с обрыва по горе и отделялась плетнем от ельника и кустов шиповника, забросили.
Действительно,
дом строился огромный и
в каком-то сложном, необыкновенном стиле. Прочные
леса из больших сосновых бревен, схваченные железными скрепами, окружали воздвигаемую постройку и отделяли ее от улицы тесовой оградой. По подмостям
лесов сновали, как муравьи, забрызганные известью рабочие: одни клали, другие тесали камень, третьи вверх вносили тяжелые и вниз пустые носилки и кадушки.
Он вспомнил теперь, как
в Кузминском на него нашло искушение, и он стал жалеть и
дом, и
лес, и хозяйство, и землю и спросил себя теперь: жалеет ли он?
Он вспомнил всё, что он видел нынче: и женщину с детьми без мужа, посаженного
в острог за порубку
в его, Нехлюдовском,
лесу, и ужасную Матрену, считавшую или, по крайней мере, говорившую, что женщины их состояния должны отдаваться
в любовницы господам; вспомнил отношение ее к детям, приемы отвоза их
в воспитательный
дом, и этот несчастный, старческий, улыбающийся, умирающий от недокорма ребенок
в скуфеечке; вспомнил эту беременную, слабую женщину, которую должны были заставить работать на него за то, что она, измученная трудами, не усмотрела за своей голодной коровой.
Из коего дела видно: означенный генерал-аншеф Троекуров прошлого 18… года июня 9 дня взошел
в сей суд с прошением
в том, что покойный его отец, коллежский асессор и кавалер Петр Ефимов сын Троекуров
в 17… году августа 14 дня, служивший
в то время
в ** наместническом правлении провинциальным секретарем, купил из дворян у канцеляриста Фадея Егорова сына Спицына имение, состоящее ** округи
в помянутом сельце Кистеневке (которое селение тогда по ** ревизии называлось Кистеневскими выселками), всего значащихся по 4-й ревизии мужеска пола ** душ со всем их крестьянским имуществом, усадьбою, с пашенною и непашенною землею,
лесами, сенными покосы, рыбными ловли по речке, называемой Кистеневке, и со всеми принадлежащими к оному имению угодьями и господским деревянным
домом, и словом все без остатка, что ему после отца его, из дворян урядника Егора Терентьева сына Спицына по наследству досталось и во владении его было, не оставляя из людей ни единыя души, а из земли ни единого четверика, ценою за 2500 р., на что и купчая
в тот же день
в ** палате суда и расправы совершена, и отец его тогда же августа
в 26-й день ** земским судом введен был во владение и учинен за него отказ.
Скудаться нам до веку,
Таскать кошель на плечах на роду
Написано. За что Бобыль Бакула
Ни хватится, ничто ему не впрок.
Нашел
в лесу девичку, мол, подспорье
В сиротский
дом беру, — не тут-то было:
Ни на волос не легче.
Начало весны. Полночь. Красная горка, покрытая снегом. Направо кусты и редкий безлистый березник; налево сплошной частый
лес больших сосен и елей с сучьями, повисшими от тяжести снега;
в глубине, под горой, река; полыньи и проруби обсажены ельником. За рекой Берендеев посад, столица царя Берендея; дворцы,
дома, избы, все деревянные, с причудливой раскрашенной резьбой;
в окнах огни. Полная луна серебрит всю открытую местность. Вдали кричат петухи.
Жалко,
Что ландыши так скоро отцвели!
Сказал бы ты, что любишь их, так я уж
Давно б тебе пучочек нарвала,
Хорошеньких. Не всякий место знает;
А я
в лесу как
дома; если хочешь,
Пойдем со мной, я место укажу.
Поехал и Григорий Иванович
в Новоселье и привез весть, что
леса нет, а есть только лесная декорация, так что ни из господского
дома, ни с большой дороги порубки не бросаются
в глаза. Сенатор после раздела, на худой конец, был пять раз
в Новоселье, и все оставалось шито и крыто.
У него были привилегированные воры; крестьянин, которого он сделал сборщиком оброка
в Москве и которого посылал всякое лето ревизовать старосту, огород,
лес и работы, купил лет через десять
в Москве
дом.
Перед
домом, за небольшим полем, начинался темный строевой
лес, через него шел просек
в Звенигород; по другую сторону тянулась селом и пропадала во ржи пыльная, тонкая тесемка проселочной дороги, выходившей через майковскую фабрику — на Можайку.
В нескольких верстах от Вяземы князя Голицына дожидался васильевский староста, верхом, на опушке
леса, и провожал проселком.
В селе, у господского
дома, к которому вела длинная липовая аллея, встречал священник, его жена, причетники, дворовые, несколько крестьян и дурак Пронька, который один чувствовал человеческое достоинство, не снимал засаленной шляпы, улыбался, стоя несколько поодаль, и давал стречка, как только кто-нибудь из городских хотел подойти к нему.
Мне это надоело, я не велел его принимать и даже прятался от него
в лес, но он и тут нашелся: «Барина
дома нет, — говорил он, — ну, а водка-то
дома, верно?
Что касается до нас, то мы знакомились с природою случайно и урывками — только во время переездов на долгих
в Москву или из одного имения
в другое. Остальное время все кругом нас было темно и безмолвно. Ни о какой охоте никто и понятия не имел, даже ружья, кажется,
в целом
доме не было. Раза два-три
в год матушка позволяла себе нечто вроде partie de plaisir [пикник (фр.).] и отправлялась всей семьей
в лес по грибы или
в соседнюю деревню, где был большой пруд, и происходила ловля карасей.
Несколько вечеров подряд она рассказывала историю отца, такую же интересную, как все ее истории: отец был сыном солдата, дослужившегося до офицеров и сосланного
в Сибирь за жестокость с подчиненными ему; там, где-то
в Сибири, и родился мой отец. Жилось ему плохо, уже с малых лет он стал бегать из
дома; однажды дедушка искал его по
лесу с собаками, как зайца; другой раз, поймав, стал так бить, что соседи отняли ребенка и спрятали его.
И этот
лес, так поверхностно, недостаточно мною описанный, эту красу земли, прохладу
в зной, жилище зверей и птиц,
лес, из которого мы строим
дома и которым греемся
в долгие жестокие зимы, — не бережем мы
в высочайшей степени.
Поэзия первого зимнего дня была по-своему доступна слепому. Просыпаясь утром, он ощущал всегда особенную бодрость и узнавал приход зимы по топанью людей, входящих
в кухню, по скрипу дверей, по острым, едва уловимым струйкам, разбегавшимся по всему
дому, по скрипу шагов на дворе, по особенной «холодности» всех наружных звуков. И когда он выезжал с Иохимом по первопутку
в поле, то слушал с наслаждением звонкий скрип саней и какие-то гулкие щелканья, которыми
лес из-за речки обменивался с дорогой и полем.
Обычные виды: былая краса
Пустынного русского края,
Угрюмо шумят строевые
леса,
Гигантские тени бросая;
Равнины покрыты алмазным ковром,
Деревни
в снегу потонули,
Мелькнул на пригорке помещичий
дом,
Церковные главы блеснули…
Кишкин как-то укоризненно посмотрел на сурового старика и поник головой. Да, хорошо ему теперь бахвалиться над ним, потому что и место имеет, и жалованье, и
дом полная чаша. Зыков молча взял деревянной спицей горячую картошку и передал ее гостю. Незавидное кушанье
дома, а
в лесу первый сорт: картошка так аппетитно дымилась, и Кишкин порядком-таки промялся. Облупив картошку и круто посолив, он проглотил ее почти разом. Зыков так же молча подал вторую.
Река утонула
в белой пелене двигавшегося тумана,
лес казался выше,
в домах кое-где еще мигали красные огоньки.
Семья Горбатого
в полном составе перекочевала на Сойгу, где у старика Тита был расчищен большой покос. Увезли
в лес даже Макара, который после праздника
в Самосадке вылежал
дома недели три и теперь едва бродил. Впрочем, он и не участвовал
в работе семьи, как лесообъездчик, занятый своим делом.
Только, этово-тово, стали мы совсем к
дому подходить, почесть у самой поскотины, а сват и говорит: «Я, сват, этово-тово,
в орду не пойду!» И пошел хаять: воды нет,
лесу нет, народ живет нехороший…
До первого снега скотина еще кое-как околачивалась, наполовину
в лесу, наполовину
дома.
Тит только качал головой. Татьяна теперь была
в доме большухой и всем заправляла. Помаленьку и Тит привык к этому и даже слушался Татьяны, когда речь шла о хозяйстве. Прежней забитой бабы точно не бывало. Со страхом ждала Татьяна момента, когда Макар узнает, что Аграфена опять поселилась
в Kepжацком конце. Когда Макар вернулся из
лесу, она сама первая сказала ему это. Макар не пошевелился, а только сдвинул сердито брови.
Не успели они кончить чай, как
в ворота уже послышался осторожный стук: это был сам смиренный Кирилл… Он даже не вошел
в дом, чтобы не терять напрасно времени. Основа дал ему охотничьи сани на высоких копылах,
в которых сам ездил по
лесу за оленями. Рыжая лошадь дымилась от пота, но это ничего не значило: оставалось сделать всего верст семьдесят. Таисья сама помогала Аграфене «оболокаться»
в дорогу, и ее руки тряслись от волнения. Девушка покорно делала все, что ей приказывали, — она опять вся застыла.
Мать ни за что не хотела стеснить его свободу; он жил
в особом флигеле, с приставленным к нему слугою, ходил гулять по полям и
лесам и приходил
в дом, где жила Марья Михайловна, во всякое время, когда ему было угодно, даже ночью.
— Ловят, но откупаются. Вот она!.. Матушка наша Учня великая! — присовокупил старик, показывая на открывшееся вдруг из
лесу огромное село,
в котором, между прочим, виднелось несколько каменных
домов, и вообще все оно показалось Вихрову как-то необыкновенно плотно и прочно выстроенным.
— Еще бы они не скрыли! — подхватил Петр Петрович. — Одного поля ягода!.. Это у них так на две партии и идет: одни по
лесам шляются, а другие, как они сами выражаются, еще мирщат,
дома и хлебопашество имеют, чтобы пристанодержательствовать этим их бродягам разным, — и поверите ли, что
в целой деревне ни одна почти девка замуж нейдет, а если поступает какая
в замужество, то самая загоненная или из другой вотчины.
— Имение его Пантелей Егоров, здешний хозяин, с аукциона купил. Так, за ничто подлецу досталось.
Дом снес, парк вырубил,
леса свел, скот выпродал… После музыкантов какой инструмент остался — и тот
в здешний полк спустил. Не узнаете вы Грешищева! Пантелей Егоров по нем словно француз прошел! Помните, какие караси
в прудах были — и тех всех до одного выловил да здесь
в трактире мужикам на порции скормил! Сколько деньжищ выручил — страсть!
Я долго бродил по горам, по
лесам; я не чувствовал себя счастливым, я вышел из
дому с намерением предаться унынию — но молодость, прекрасная погода, свежий воздух, потеха быстрой ходьбы, нега уединенного лежания на густой траве — взяли свое: воспоминание о тех незабвенных словах, о тех поцелуях опять втеснилось мне
в душу.
Однако ж без проводника именно не сыщешь, по той причине, что уж оченно
лес густ, а тропок и совсем нет: зимой тут весь ход на лыжах, а летом и ходить некому; крестьяне
в работе, а старцы
в разброде; остаются
дома только самые старые и смиренные.
Пошли наши по
домам; стал и я собираться. Собираюсь, да и думаю:"Господи! что, если летошняя дурость опять ко мне пристанет?"И тут же дал себе зарок, коли будет надо мной такая пагуба — идти
в леса к старцам душу спасать. Я было и зимой об этом подумывал, да все отца-матери будто жалко.
О равнодушном помещике
в этом этюде не будет речи, по тем же соображениям, как и о крупном землевладельце: ни тот, ни другой хозяйственным делом не занимаются. Равнодушный помещик на скорую руку устроился с крестьянами, оставил за собой пустоша, небольшой кусок
лесу, пашню запустил, окна
в доме заколотил досками, скот распродал и, поставив во главе выморочного имущества не то управителя, не то сторожа (преимущественно из отставных солдат), уехал.
Начать с того, что он купил имение ранней весной (никто
в это время не осматривает имений), когда поля еще покрыты снегом, дороги
в лес завалены и
дом стоит нетопленый; когда годовой запас зерна и сена подходит к концу, а скот, по самому ходу вещей, тощ ("увидите, как за лето он отгуляется!").
Посредник обиделся (перед ним действительно как будто фига вдруг выросла) и уехал, а Конон Лукич остался
дома и продолжал «колотиться» по-старому. Зайдет
в лес — бабу поймает, лукошко с грибами отнимет; заглянет
в поле — скотину выгонит и штраф возьмет. С утра до вечера все
в маете да
в маете. Только
в праздник к обедне сходит, и как ударят к «Достойно», непременно падет на колени, вынет платок и от избытка чувств сморкнется.
С балкона
в комнату пахнуло свежестью. От
дома на далекое пространство раскидывался сад из старых лип, густого шиповника, черемухи и кустов сирени. Между деревьями пестрели цветы, бежали
в разные стороны дорожки, далее тихо плескалось
в берега озеро, облитое к одной стороне золотыми лучами утреннего солнца и гладкое, как зеркало; с другой — темно-синее, как небо, которое отражалось
в нем, и едва подернутое зыбью. А там нивы с волнующимися, разноцветными хлебами шли амфитеатром и примыкали к темному
лесу.
Живя
в Москве широкой жизнью, вращаясь
в артистическом и литературном мире, задавая для своих друзей обеды, лет через десять
В.М. Лавров понял, что московская жизнь ему не под силу.
В 1893 году он купил
в восьми верстах от городка Старая Руза, возле шоссе, клочок
леса между двумя оврагами, десятин двадцать, пустошь Малеевку, выстроил
в этом глухом месте
дом, разбил сад и навсегда выехал из Москвы, посещая ее только по редакционным делам
в известные дни, не больше раза
в неделю.
Многие сотни! А сколько еще было таких, кто не
в силах был идти и умер по пути домой. Ведь после трупы находили на полях,
в лесах, около дорог, за двадцать пять верст от Москвы, а сколько умерло
в больницах и
дома! Погиб и мой извозчик Тихон, как я узнал уже после.
Оба отправлялись
в ставрогинский парк
в Скворешниках, где года полтора назад,
в уединенном месте, на самом краю парка, там, где уже начинался сосновый
лес, была зарыта им доверенная ему типография. Место было дикое и пустынное, совсем незаметное, от скворешниковского
дома довольно отдаленное. От
дома Филиппова приходилось идти версты три с половиной, может и четыре.
— Помилуй, душа моя! цыплята, куры — это при
доме;
в лесах — тетерева,
в реках — рыбы! А молоко-то! а яйца! а летом грибы, ягоды! Намеднись нам рыжиков соленых подавали — ведь они оттуда!