Неточные совпадения
Соня даже с удивлением смотрела на внезапно просветлевшее
лицо его; он несколько мгновений молча и пристально
в нее вглядывался, весь рассказ о ней покойника отца ее пронесся
в эту минуту вдруг
в его памяти…
Соня поспешила тотчас же передать ей извинение Петра Петровича, стараясь говорить вслух, чтобы все могли слышать, и употребляя самые отборно почтительные выражения, нарочно даже подсочиненные от
лица Петра Петровича и разукрашенные ею. Она прибавила, что Петр Петрович велел особенно передать, что он, как только ему будет возможно, немедленно прибудет, чтобы поговорить о делах наедине и условиться о том, что можно сделать и предпринять
в дальнейшем, и проч. и проч.
Соня больше прежнего смутилась, и краска ударила ей опять
в лицо.
Пульхерия Александровна взглянула на
Соню и слегка прищурилась. Несмотря на все свое замешательство перед настойчивым и вызывающим взглядом Роди, она никак не могла отказать себе
в этом удовольствии. Дунечка серьезно, пристально уставилась прямо
в лицо бедной девушки и с недоумением ее рассматривала.
Соня, услышав рекомендацию, подняла было глаза опять, но смутилась еще более прежнего.
Через минуту вошла со свечой и
Соня, поставила свечку и стала сама перед ним, совсем растерявшаяся, вся
в невыразимом волнении и, видимо, испуганная его неожиданным посещением. Вдруг краска бросилась
в ее бледное
лицо, и даже слезы выступили на глазах… Ей было и тошно, и стыдно, и сладко… Раскольников быстро отвернулся и сел на стул к столу. Мельком успел он охватить взглядом комнату.
В лихорадке и
в бреду провела всю ночь
Соня. Она вскакивала иногда, плакала, руки ломала, то забывалась опять лихорадочным сном, и ей снились Полечка, Катерина Ивановна, Лизавета, чтение Евангелия и он… он, с его бледным
лицом, с горящими глазами… Он целует ей ноги, плачет… О господи!
Соня проговорила это точно
в отчаянии, волнуясь и страдая и ломая руки. Бледные щеки ее опять вспыхнули,
в глазах выразилась мука. Видно было, что
в ней ужасно много затронули, что ей ужасно хотелось что-то выразить, сказать, заступиться. Какое-то ненасытимое сострадание, если можно так выразиться, изобразилось вдруг во всех чертах
лица ее.
Прошло минут пять. Он все ходил взад и вперед, молча и не взглядывая на нее. Наконец, подошел к ней, глаза его сверкали. Он взял ее обеими руками за плечи и прямо посмотрел
в ее плачущее
лицо. Взгляд его был сухой, воспаленный, острый, губы его сильно вздрагивали… Вдруг он весь быстро наклонился и, припав к полу, поцеловал ее ногу.
Соня в ужасе от него отшатнулась, как от сумасшедшего. И действительно, он смотрел, как совсем сумасшедший.
Соня в изумлении смотрела на него. Странен показался ей этот тон; холодная дрожь прошла было по ее телу, но чрез минуту она догадалась, что и тон и слова эти — все было напускное. Он и говорил-то с нею, глядя как-то
в угол и точно избегая заглянуть ей прямо
в лицо.
Но Авдотья Романовна как будто ждала очереди и, проходя вслед за матерью мимо
Сони, откланялась ей внимательным, вежливым и полным поклоном. Сонечка смутилась, поклонилась как-то уторопленно и испуганно, и какое-то даже болезненное ощущение отразилось
в лице ее, как будто вежливость и внимание Авдотьи Романовны были ей тягостны и мучительны.
И выхватив у
Сони бумажку, Катерина Ивановна скомкала ее
в руках и бросила наотмашь прямо
в лицо Лужина. Катышек попал
в глаз и отскочил на пол. Амалия Ивановна бросилась поднимать деньги. Петр Петрович рассердился.
—
Соня! Дочь! Прости! — крикнул он и хотел было протянуть к ней руку, но, потеряв опору, сорвался и грохнулся с дивана, прямо
лицом наземь; бросились поднимать его, положили, но он уже отходил.
Соня слабо вскрикнула, подбежала, обняла его и так и замерла
в этом объятии. Он умер у нее
в руках.
В первый же раз, когда я остался без пары, — с концом песни я протянул руку Мане Дембицкой. Во второй раз, когда осталась Лена, — я подал руку ее сестре раньше, чем она успела обнаружить свой выбор, и когда мы, смеясь, кружились с
Соней, у меня
в памяти осталось
лицо Лены, приветливо протягивавшей мне обе руки. Увидев, что опоздала, она слегка покраснела и осталась опять без пары. Я пожалел, что поторопился… Теперь младшая сестра уже не казалась мне более приятной.
Рядом с матерью сидит старшая дочь хозяев, Зинаида Егоровна, второй год вышедшая замуж за помещика Шатохина, очень недурная собою особа с бледно-сахарным
лицом и капризною верхнею губкою; потом матушка-попадья, очень полная женщина
в очень узком темненьком платье, и ее дочь, очень тоненькая, миловидная девушка
в очень широком платье, и, наконец,
Соня Бахарева.
У
Сони была большая кукла, с ярко раскрашенным
лицом и роскошными льняными волосами, подарок покойной матери. На эту куклу я возлагал большие надежды и потому, отозвав сестру
в боковую аллейку сада, попросил дать мне ее на время. Я так убедительно просил ее об этом, так живо описал ей бедную больную девочку, у которой никогда не было своих игрушек, что
Соня, которая сначала только прижимала куклу к себе, отдала мне ее и обещала
в течение двух-трех дней играть другими игрушками, ничего не упоминая о кукле.
Соня(смеется). У меня глупое
лицо… да? Вот он ушел, а я все слышу его голос и шаги, а посмотрю на темное окно, — там мне представляется его
лицо. Дай мне высказаться… Но я не могу говорить так громко, мне стыдно. Пойдем ко мне
в комнату, там поговорим. Я тебе кажусь глупою? Сознайся… Скажи мне про него что-нибудь…
Соня. Ты дрожишь? Ты взволнована? (Пытливо всматривается
в ее
лицо.) Я понимаю… Он сказал, что уже больше не будет бывать здесь… Да?
Елена Андреевна. У этого доктора утомленное, нервное
лицо. Интересное
лицо.
Соне, очевидно, он нравится, она влюблена
в него, и я ее понимаю. При мне он был здесь уже три раза, но я застенчива и ни разу не поговорила с ним как следует, не обласкала его. Он подумал, что я зла. Вероятно, Иван Петрович, оттого мы с вами такие друзья, что оба мы нудные, скучные люди! Нудные! Не смотрите на меня так, я этого не люблю.
Соня. А ты, дядя Ваня, опять напился с доктором. Подружились ясные соколы. Ну, тот уж всегда такой, а ты-то с чего?
В твои годы это совсем не к
лицу.
Отчего она сегодня так долго не идет? Вот уже три месяца, как я пришел
в себя после того дня. Первое
лицо, которое я увидел, было
лицо Сони. И с тех пор она проводит со мной каждый вечер. Это сделалось для нее какой-то службой. Она сидит у моей постели или у большого кресла, когда я
в силах сидеть, разговаривает со мною, читает вслух газеты и книги. Ее очень огорчает, что я равнодушен к выбору чтения и предоставляю его ей.
От отца Верочка перебежала к тете
Соне, и тут уже пошли поцелуи без разбору, и
в глаза,
в щеки,
в подбородок,
в нос — словом, всюду, где только губы девочки могли встретиться с
лицом тети.
Тетя
Соня долго не могла оторваться от своего места. Склонив голову на ладонь, она молча, не делая уже никаких замечаний, смотрела на детей, и кроткая, хотя задумчивая улыбка не покидала ее доброго
лица. Давно уже оставила она мечты о себе самой: давно примирилась с неудачами жизни. И прежние мечты свои, и ум, и сердце — все это отдала она детям, так весело играющим
в этой комнате, и счастлива она была их безмятежным счастьем…
У всех были печальные
лица, все говорили тихо, как будто боясь разбудить кого-то, не смеялись, вздыхали и часто плакали, глядя на меня и
в особенности на маленькую
Соню в черном платьице.
—
Соня! Пуд! — тормошила она полную, высокую, апатичную девушку с вялым одутловатым
лицом, вполне оправдывающую свою фамилию — Пуд. — Ты знаешь басню Крылова «Гуси»?: «Мужик гусей гнал
в город продавать»… Если помнишь, продекламируй новенькой…
— Что ж, — вмешалась
в разговор маленькая сухонькая с пергаментным
лицом «примерница»
Соня Кузьменко, и на ее острых от худобы скулах выступили два ярких пятна, — что ж, девицы, ежели помрет — так ей же лучше. Хорошо помереть
в отрочестве… Прямо к престолу господню ангелом-херувимом взлетишь, безгрешным! Так-то оно!
На пороге умывальной стояла уже не одна, а две черные фигуры. Плотная пожилая женщина с
лицом, как две капли воды похожим на
лицо Варварушки, и
Соня Кузьменко, одетая
в черную скромную одежду монастырской послушницы и черным же платком, плотно окутывавшим голову и перевязанным крест-накрест на груди. При виде Дуни она попятилась было назад, но ободряющий голос Варварушки успокоил ее.
Другая сестра,
Соня, девочка шести лет, с кудрявой головкой и с цветом
лица, какой бывает только у очень здоровых детей, у дорогих кукол и на бонбоньерках, играет
в лото ради процесса игры.
Соня (смеется). У меня глупое
лицо… да? Вот он ушел, а я все еще слышу его голос и шаги, а посмотрю на темное окно — там мне представляется его
лицо… Дай мне высказаться… Но я не могу говорить так громко, мне стыдно. Пойдем ко мне
в комнату, там поговорим. Я тебе кажусь глупой? Сознайся… Он хороший человек?
Соня плачет, закрывает
лицо и быстро уходит
в левую дверь.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся
лицом, побежала вслед за Наташей по коридору
в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню...
— Как видно, Nicolas! — сказал голос
Сони. — Николай оглянулся на
Соню и пригнулся, чтобы ближе рассмотреть ее
лицо. Какое-то совсем новое, милое,
лицо, с черными бровями и усами,
в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
На третий день праздника после обеда все домашние разошлись по своим комнатам. Было самое скучное время дня. Николай, ездивший утром к соседям, заснул
в диванной. Старый граф отдыхал
в своем кабинете.
В гостиной за круглым столом сидела
Соня, срисовывая узор. Графиня раскладывала карты. Настасья Ивановна-шут с печальным
лицом сидел у окна с двумя старушками. Наташа вошла
в комнату, подошла к
Соне, посмотрела, чтó она делает, потом подошла к матери и молча остановилась.
Наташа нашла с помощью
Сони и горничной положение зеркалу;
лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей
в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея,
в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
В гостиной кипел самовар на круглом столе. Перед ним сидела Наталья Николаевна.
Соня морщилась и улыбалась под рукой матери, щекотавшей ее, когда отец и сын с сморщенными оконечностями пальцев и лоснящимися щеками и лбами (у отца особенно блестела лысина), с распушившимися белыми и черными волосами и сияющими
лицами вошли
в комнату.
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову
в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по
лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
После обеда граф уселся покойно
в кресло и с серьезным
лицом попросил
Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
— Сейчас, сейчас, не ходи, папа, — крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее
лицо.
Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был
в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее
лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал
в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой.
Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
Действительно,
Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв
лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками.
Соня утерла слезы и подошла к Наташе, опять вглядываясь
в ее
лицо.
Соня с встревоженным
лицом вошла
в гостиную.
Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густою черною косою, два раза обвивавшею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на
лице и
в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее.
Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа
в это время испытывала особенное чувство отчуждения от
лиц своей семьи. Все свои: отец, мать,
Соня, были так ей близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира,
в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши, о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
— Помнишь ты, — с испуганным и торжественным
лицом говорила
Соня, — помнишь, когда я за тебя
в зеркало смотрела…
В Отрадном, на святках… Помнишь, чтò я видела?…
— Поздно, десятый час, — отвечал Наташин голос, и
в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и
в чуть растворенную дверь мелькнуло что-то голубое, ленты, черные волоса и веселые
лица. Это была Наташа с
Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
Наташа не любила общества вообще, но она тем более дорожила обществом родных — графини Марьи, брата, матери и
Сони. Она дорожила обществом тех людей, к которым она, растрепанная,
в халате, могла выйти большими шагами из детской с радостным
лицом и показать пеленку с желтым вместо зеленого пятна, и выслушать утешения о том, что теперь ребенку гораздо лучше.
И с решительностью и нежностью, которая бывает
в минуты пробуждения, она обняла подругу. Но заметив смущение на
лице Сони,
лицо Наташи выразило смущение и подозрительность.
Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным
лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что
в его отсутствие должно было что-нибудь случиться; но ему так страшно было думать, что что-нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд
в деревню.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что
в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась.
Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи,
в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера.
Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми
лицами взглянули на Веру.