Неточные совпадения
Угадывая законы явления, он думал, что уничтожил и неведомую силу, давшую эти законы, только тем, что отвергал ее, за неимением приемов и свойств ума, чтобы уразуметь ее. Закрывал доступ
в вечность и к
бессмертию всем религиозным и философским упованиям, разрушая, младенческими химическими или физическими опытами, и вечность, и
бессмертие, думая своей детской тросточкой, как рычагом, шевелить дальние
миры и заставляя всю вселенную отвечать отрицательно на религиозные надежды и стремления «отживших» людей.
Мало того: если даже период этот и никогда не наступит, но так как Бога и
бессмертия все-таки нет, то новому человеку позволительно стать человеко-богом, даже хотя бы одному
в целом
мире, и, уж конечно,
в новом чине, с легким сердцем перескочить всякую прежнюю нравственную преграду прежнего раба-человека, если оно понадобится.
Против горсти ученых, натуралистов, медиков, двух-трех мыслителей, поэтов — весь
мир, от Пия IX «с незапятнанным зачатием» до Маццини с «республиканским iddio»; [богом (ит.).] от московских православных кликуш славянизма до генерал-лейтенанта Радовица, который, умирая, завещал профессору физиологии Вагнеру то, чего еще никому не приходило
в голову завещать, —
бессмертие души и ее защиту; от американских заклинателей, вызывающих покойников, до английских полковников-миссионеров, проповедующих верхом перед фронтом слово божие индийцам.
Вера
в естественное
бессмертие сама по себе бесплодна и безотрадна; для этой веры не может быть никакой задачи жизни и самое лучшее поскорее умереть, смертью отделить душу от тела, уйти из
мира.
Но великая задача жизни предстоит
в том случае, если
бессмертие может быть лишь результатом мирового спасения, если моя индивидуальная судьба зависит от судьбы
мира и человечества, если для спасения моего должно быть уготовлено воскресение плоти.
Плоть этого
мира и плоть каждого из нас должна быть спасена для вечности, а для этого нужно не уходить из этого
мира в другой, не ждать переселения души и естественного ее
бессмертия, а соединять этот
мир с Богом, участвовать
в его вселенском спасении путем истории, спасать плоть от смерти.
Романтизм и классицизм должны были найти гроб свой
в новом
мире, и не один гроб —
в нем они должны были найти свое
бессмертие.
(13) Таковы, например, письмо А. Мейера, при посылке исторических надписей российским государям (кн. I, ст. XXX); критика на эти надписи (кн. II, ст. XV); письмо при посылке сочинения «О системе
мира» (кн. II, ст. XXII); письмо, при котором присланы вопросы Фонвизина (кн. III, ст. XVI); письмо, приложенное к «Повествованию мнимого глухого и немого» (кн. IV, ст. X); письмо г. Икосова при посылке его оды (книга IV, ст. XI); письмо, содержащее критику на «Систему
мира» (кн. IV, ст. XVI); письмо при посылке стихов г. Голенищева-Кутузова (кн. V, ст. VII); письмо Любослова о напечатании его «Начертания о российском языке» (кн. VII, ст. XV); письмо о «Былях и небылицах», с приложением предисловия к «Истории Петра Великого» (кн. VII, ст. XIX); письмо при посылке стансов на учреждение Российской академии (кн. IX, ст. IV); письмо с приобщением оды «К
бессмертию» (кн. X, ст. XIII); письмо А. Мейера
в ответ на критику его исторических надписей (кн. X, ст. XIV); письмо при посылке стихов Ломоносова (кн. XI, ст. XIV); письмо А. Старынкевича, с приложением «Стихов к другу» (кн. XI, ст. XVI); письмо при посылке стихов Р — Д — Н (кн. XIV, ст. V).
Говорят: «То только настоящее
бессмертие, при котором удержится моя личность». Да личность моя и есть то, что меня мучает, что мне более всего отвратительно
в этом
мире, от чего я всею жизнью своей старался избавиться.
Никто не может похвалиться тем, что он знает то, что есть бог и будущая жизнь. Я не могу сказать, что знаю несомненно, что есть бог и мое
бессмертие, но я должен сказать, что я чувствую и то, что есть бог, и то, что мое я бессмертно. Это значит, что вера моя
в бога и другой
мир так связаны с моей природой, что вера эта не может быть отделена от меня.
(Напомним учение об Эросе
в «Пире», о сотворении
мира в «Тимее» и «Политике», о небесном происхождении души
в «Федре», о загробной жизни
в ряде эсхатологических мифов н «Государстве», «Горгии» и др., о
бессмертии в «Федоне».)
Все это как будто творится
в каком-то совсем другом
мире — не
в том,
в котором Достоевский.
В его же
мире, если нет человеку
бессмертия, то есть только взаимная ненависть, злоба, одиночество и мрак. «Самоубийство, — говорит Достоевский, — при потере идеи о
бессмертии становится совершенно и неизбежно даже необходимостью для всякого человека, чуть-чуть поднявшегося
в своем развитии над скотами» (так и сказано!).
«Если центр тяжести переносят не
в жизнь, а
в «тот
мир», — говорит Ницше, — то у жизни вообще отнимают центр тяжести. Великая ложь о личном
бессмертии разрушает всякий разум, всякую природу
в инстинкте; все, что есть
в инстинктах благодетельного, споспешествующего жизни, ручающегося за будущность, — возбуждает теперь недоверие. Жить так, что нет более смысла жить, — это становится теперь смыслом жизни!»
В автобиографии своей Ницше пишет: «Бог,
бессмертие души, избавление, потусторонний
мир — все это понятия, которым я никогда не дарил ни внимания, ни времени, даже ребенком. Я знаю атеизм отнюдь не как результат, еще меньше как событие; он вытекает у меня из инстинкта».
Любить бога только ради него самого, без гарантированного человеку
бессмертия… За что? За этот
мир, полный ужаса, разъединения и скорби? За мрачную душу свою,
в которой копошатся пауки и фаланги? Нет, любви тут быть не может. Тут возможен только горький и буйный вопрос Ипполита...
Иван Карамазов учит: «Так как бога и
бессмертия нет, то новому человеку позволительно стать человекобогом, даже хотя бы одному
в целом
мире, и с легким сердцем перескочить всякую прежнюю нравственную преграду прежнего раба-человека, если оно понадобится… Все дозволено». Мысли свои Иван сообщает лакею Смердякову, Смердяков убивает отца-Карамазова при молчаливом невмешательстве Ивана. Иван идет
в суд доносить на себя. И черт спрашивает его...
Для Достоевского живая жизнь сама по себе совершенно чужда и непонятна, факт смерти уничтожает ее всю целиком. Если нет
бессмертия, то жизнь — величайшая бессмыслица; это для него аксиома, против нее нечего даже и спорить. Для стареющего Тургенева весь
мир полон веяния неизбежной смерти, душа его непрерывно мечется
в безмерном, мистическом ужасе перед призраком смерти.
— И пока есть смерть, Церковь незыблема! Качайте ее все, подкапывайтесь, валите, взрывайте — вам ее не повалить. А если бы это и случилось, то первыми под развалинами погибнете вы. Кто тогда защитит вас от смерти? Кто тогда даст вам сладкую веру
в бессмертие,
в вечную жизнь,
в вечное блаженство?.. Поверьте, м-р Вандергуд,
мир вовсе, вовсе не хочет вашего рацио, это недоразумение!
Любовь, любовь персоналистическая, обращенная к личному
бессмертию, не вмещается
в обыденности объективированного
мира, она им извергается и этим становится на границу смерти, понимая смерть
в более широком смысле, чем смерть физическая.
— Вы, видимо, все не верите
в бессмертие души, а я глубоко верю. Не верить нельзя, вы никогда не задумывались об этом… Это, говорят, свойство счастливых людей… Я не принадлежу к числу их. Я много думал об этом, скажу более, я убедился
в возможности сообщения двух
миров, и не сегодня, а много раньше и несколько раз…