Неточные совпадения
Костер стал гореть не очень ярко; тогда пожарные, входя во дворы, приносили оттуда поленья
дров, подкладывали их
в огонь, — на минуту дым становился гуще, а затем
огонь яростно взрывал его, и отблески пламени заставляли дома дрожать, ежиться.
Клим посмотрел на людей, все они сидели молча; его сосед, нагнувшись, свертывал папиросу. Диомидов исчез. Закипала, булькая, вода
в котлах; усатая женщина полоскала
в корыте «сычуги», коровьи желудки, шипели сырые
дрова в печи. Дрожал и подпрыгивал
огонь в лампе, коптило надбитое стекло.
В сумраке люди казались бесформенными, неестественно громоздкими.
Любимым местом Дерсу был уголок около печки. Он садился на
дрова и подолгу смотрел на
огонь.
В комнате для него все было чуждо, и только горящие
дрова напоминали тайгу. Когда
дрова горели плохо, он сердился на печь и говорил...
На биваке костер горел ярким пламенем. Дерсу сидел у
огня и, заслонив рукой лицо от жара, поправлял
дрова, собирая уголья
в одно место; старик Китенбу гладил свою собаку. Альпа сидела рядом со мной и, видимо, дрожала от холода.
Дерсу еще раз подбросил
дров в огонь. Яркое, трепещущее пламя взвилось кверху и красноватым заревом осветило кусты и прибрежные утесы — эти безмолвные свидетели нашего договора и обязательств по отношению друг к другу.
Лесной великан хмурился и только солидно покачивался из стороны
в сторону. Я вспомнил пургу около озера Ханка и снежную бурю при переходе через Сихотэ-Алинь. Я слышал, как таза подкладывал
дрова в огонь и как шумело пламя костра, раздуваемое ветром. Потом все перепуталось, и я задремал. Около полуночи я проснулся. Дерсу и Китенбу не спали и о чем-то говорили между собой. По интонации голосов я догадался, что они чем-то встревожены.
Я очнулся от своих дум. Костер угасал. Дерсу сидел, опустив голову на грудь, и думал. Я подбросил
дров в огонь и стал устраиваться на ночь.
Подбросив еще раз
дров в огонь, мы завернулись
в одеяла и легли спать.
Дерсу подбросил
дров в костер и, когда
огонь разгорелся, встал со своего места и начал говорить торжественным тоном...
Первыми проснулись Чжан Бао и Дерсу. Они подбросили
дров в огонь, согрели чай и тогда только разбудили меня и Фокина.
Я встал и поспешно направился к биваку. Костер на таборе горел ярким пламенем, освещая красным светом скалу Ван-Син-лаза. Около
огня двигались люди; я узнал Дерсу — он поправлял
дрова. Искры, точно фейерверк, вздымались кверху, рассыпались дождем и медленно гасли
в воздухе.
Мы думали, что к утру дождь прекратится, но ошиблись. С рассветом он пошел еще сильнее. Чтобы вода не залила
огонь, пришлось подкладывать
в костры побольше
дров.
Дрова горели плохо и сильно дымили. Люди забились
в комарники и не показывались наружу. Время тянулось томительно долго.
Ночь выпала ветреная и холодная. За недостатком
дров огня большого развести было нельзя, и потому все зябли и почти не спали. Как я ни старался завернуться
в бурку, но холодный ветер находил где-нибудь лазейку и знобил то плечо, то бок, то спину.
Дрова были плохие, они трещали и бросали во все стороны искры. У Дерсу прогорело одеяло. Сквозь дремоту я слышал, как он ругал полено, называя его по-своему — «худой люди».
В одном месте было много плавникового леса, принесенного сюда во время наводнений. На Лефу этим пренебрегать нельзя, иначе рискуешь заночевать без
дров. Через несколько минут стрелки разгружали лодку, а Дерсу раскладывал
огонь и ставил палатку.
Недолго длилась наша беседа. Утренний отдых
в фанзе был недостаточен. Организм требовал еще сна. Положив
в огонь старых
дров, чтобы они дольше горели, мы легли на траву и крепко заснули.
Я подложил
дров в огонь и стал делать записи
в дневнике.
Во вторую половину дня нам удалось пройти только до перевала. Заметив, что вода
в речке начинает иссякать, мы отошли немного
в сторону и стали биваком недалеко от водораздела. Весело затрещали сухие
дрова в костре. Мы грелись около
огня и делились впечатлениями предыдущей ночи.
Через несколько минут мы сидели у
огня, ели рыбу и пили чай. За этот день я так устал, что едва мог сделать
в дневнике необходимые записи. Я просил удэгейцев не гасить ночью
огня. Они обещали по очереди не спать и тотчас принялись колоть
дрова.
Луна совершенно исчезла. С неба сыпался мелкий снег.
Огонь горел ярко и освещал палатки, спящих людей и сложенные
в стороне
дрова. Я разбудил Дерсу. Он испугался спросонья, посмотрел по сторонам, на небо и стал закуривать свою трубку.
Около реки мы нашли еще одну пустую юрту. Казаки и Бочкарев устроились
в ней, а китайцам пришлось спать снаружи, около
огня. Дерсу сначала хотел было поместиться вместе с ними, но, увидев, что они заготовляли
дрова, не разбирая, какие попадались под руку, решил спать отдельно.
— Балаган! — закричал я своим спутникам. Тотчас Рожков и Ноздрин явились на мой зов. Мы разобрали корье и у себя на биваке сделали из него защиту от ветра. Затем мы сели на траву поближе к
огню, переобулись и тотчас заснули. Однако, сон наш не был глубоким. Каждый раз, как только уменьшался
огонь в костре, мороз давал себя чувствовать. Я часто просыпался, подкладывал
дрова в костер, сидел, дремал, зяб и клевал носом.
Мы с Ноздриным сняли с себя верхнее платье и повесили его под крышей гробницы, чтобы оно просохло. Всю ночь мы сидели у костра и дремали, время от времени подбрасывая
дрова в огонь, благо
в них не было недостатка. Мало-помалу дремота стала одолевать нас. Я не сопротивлялся ей, и скоро все покончил глубоким сном.
Часов
в девять вечера с моря надвинулся туман настолько густой, что на нем, как на экране, отражались тени людей, которые то вытягивались кверху, то припадали к земле. Стало холодно и сыро. Я велел подбросить
дров в огонь и взялся за дневники, а казаки принялись устраиваться на ночь.
Согревшись у
огня, мы незадолго до сумерек еще раз сходили за
дровами и
в два приема принесли столько
дров, что могли жечь их всю ночь до утра.
Собрав остатки последних сил, мы все тихонько пошли вперед. И вдруг действительно
в самую критическую минуту с левой стороны показались кустарники. С величайшим трудом я уговорил своих спутников пройти еще немного. Кустарники стали попадаться чаще вперемежку с одиночными деревьями.
В 21/2 часа ночи мы остановились. Рожков и Ноздрин скоро развели
огонь. Мы погрелись у него, немного отдохнули и затем принялись таскать
дрова. К счастью, поблизости оказалось много сухостоя, и потому
в дровах не было недостатка.
Я подбросил
дров в огонь и разбудил его.
Отоптав снег около входа и притворив дверку, чтобы не задуло
огонь, старец с топором
в руке отправился за
дровами.
— Пропащее это дело, ваша фабрика, — проговорил, наконец, Морок, сплевывая на горевший
в печке
огонь. Слепень постоянно день и ночь палил даровые заводские
дрова. — Черту вы все-то работаете…
Люди принялись разводить
огонь: один принес сухую жердь от околицы, изрубил ее на поленья, настрогал стружек и наколол лучины для подтопки, другой притащил целый ворох хворосту с речки, а третий, именно повар Макей, достал кремень и огниво, вырубил
огня на большой кусок труту, завернул его
в сухую куделю (ее возили нарочно с собой для таких случаев), взял
в руку и начал проворно махать взад и вперед, вниз и вверх и махал до тех пор, пока куделя вспыхнула; тогда подложили
огонь под готовый костер
дров со стружками и лучиной — и пламя запылало.
Лишь порою кто-нибудь из них осторожно подкладывал
дров в огонь и, когда из костра поднимались рои искр и дым, — отгонял искры и дым от женщин, помахивая
в воздухе рукой.
Лунёв молча кивнул ей головой, отказывая
в милостыне. По улице
в жарком воздухе колебался шум трудового дня. Казалось, топится огромная печь, трещат
дрова, пожираемые
огнём, и дышат знойным пламенем. Гремит железо — это едут ломовики: длинные полосы, свешиваясь с телег, задевают за камни мостовой, взвизгивают, как от боли, ревут, гудят. Точильщик точит ножи — злой, шипящий звук режет воздух…
Пятого декабря (многими замечено, что это — день особенных несчастий) вечерком Долинский завернул к Азовцовым. Матроски и Викторинушки не было дома, они пошли ко всенощной, одна Юлия ходила по зале, прихотливо освещенной красным
огнем разгоревшихся
в печи
Дров.
К корме ее, на прочной, железной рукоятке, приделывается железная же четвероугольная решетка, около аршина
в квадрате, на которой должен гореть постоянный
огонь, яркий, но спокойный, для чего нужно иметь
в лодке порядочный запас мелко наколотых, сухих березовых
дров.
На полу кухни дымились поленья
дров, горела лучина, лежали кирпичи,
в черном жерле печи было пусто, как выметено. Нащупав
в дыму ведро воды, я залил
огонь на полу и стал швырять поленья обратно
в печь.
Помню, говорил он быстро-быстро, как бы убегая от прошлого, а я слушаю и гляжу
в печь. Чело её предо мной — словно некое древнее и слепое лицо, чёрная пасть полна злых языков ликующего пламени, жуёт она,
дрова свистят, шипят. Вижу
в огне Гришину сестру и думаю: чего ради насилуют и губят люди друг друга?
После этого никакие уже разговоры не клеились. Сторож принес
в печку
дров,
в ямщицкой юрте огромный камелек тоже весь заставили
дровами, так как
огонь разводится на всю ночь. Пламя разгорелось и трещало.
В приоткрытую дверь все еще виднелись у
огня фигуры ямщиков, лежавших вокруг камелька на скамьях.
Огонь в камельке погас.
В юрте стало тепло, как
в нагретой печи. Льдины на окнах начали таять, и из этого можно было заключить, что на дворе мороз стал меньше, так как
в сильные морозы льдина не тает и с внутренней стороны, как бы ни было тепло
в юрте. Ввиду этого мы перестали подбавлять
в камелек
дрова, и я вышел наружу, чтобы закрыть трубу.
Половецкий сидел на обрубке дерева и долго смотрел на
огонь,
в котором для него всегда было что-то мистическое, как символ жизни. Ведь и человек так же сгорает, как горели сейчас
дрова. И жизнь, и обновление, и перемена только формы существования.
Да, он тут, и, значит, я не на холоду, а
в светлой комнате, и сердитое животное, пыхающее
огнем, только железная печурка, жарко натопленная лиственничными
дровами.
Лучший ответ безумцу — молчание. Каждое слово ответа отскочит от безумца на тебя. Отвечать обидой на обиду — всё равно, что подкидывать
дров в огонь.
Летом,
в теплую погоду, можно как-нибудь скоротать ночь и без
огня, но теперь, поздней осенью, когда к утру вода покрывается льдом, без теплой одежды и с мокрыми ногами это было опасно. Обыкновенно на берегу моря вблизи рек всегда можно найти сухой плавник, но здесь, как на грех, не было
дров вовсе, одни только голые камни.
Действительно, удэхейцы никогда больших костров не раскладывают и, как бы ни зябли, никогда ночью не встают, не поправляют
огня и не подбрасывают
дров. Так многие спят и зимою. На ночь удэхейцы устроились
в стороне от нас. Они утоптали мох ногами и легли без подстилки, где кому казалось удобнее, прикрывшись только своими халатами.
Крылов встал и подбросил
дров в огонь. Теперь я мог хорошо рассмотреть наших новых знакомых.
Удэхеец вбил два колышка
в снег перед входом
в свое жилище, затем обошел юрту и у каждого угла, повертываясь лицом к лесу, кричал «э-е» и бросал один уголек. Потом он возвратился
в жилище, убрал идола с синими глазами, заткнул за корье свой бубен и подбросил
дров в огонь. Затем Маха сел на прежнее место, руками обтер свое лицо и стал закуривать трубку. Я понял, что камланье кончено, и начал греть чай.
Было уже совсем темно. Мы сидели
в односкатной палатке и смотрели на
огонь, который весело пожирал сухие
дрова.
Я погладил ее, подбросил
дров в огонь, прошел
в свою палатку и, завернувшись
в одеяло, крепко уснул.
Возвратившись на бивак, я еще раз подбросил
дров в огонь и, завернувшись
в одеяло, лег около костра и тотчас все покончил глубоким сном.
Генерал этого не понял, а Бодростин, полюбовавшись его недоумением, объяснил ему, что мужики еще вчера затеяли добывать «живой
огонь» и присылали депутацию просить, чтобы сегодня с сумерек во всем господском доме были потушены все
огни и залиты
дрова в печках, так чтобы нигде не было ни искорки, потому что иначе добытый новый
огонь не будет иметь своей чудесной силы и не попалит коровьей смерти.
В организме ее было какое-то лихорадочное беспокойство, и потому, несмотря на едва заметную свежесть летнего вечера,
в кабинете ее были опущены густые суконные занавесы, и
в камине пылали беловатым
огнем сухие березовые
дрова.
И едва молодая ведьма исчезла
в трубу, муж ее вскочил с постели, подбросил новых
дров на потухавшие уголья, налил свежей воды
в горшок и поставил его на
огонь.